- Вы?
- Да, родная, я. Так нужно было. - И она отвернулась.
Не хотела Нина Ивановна передавать Аэлите разговор с профессором Ревичем, который незадолго до отъезда академика сказал с усмешкой:
- Конечно, Зевсу все доступно: и лебедем стать ради победы над Ледой, и золотым дождем разлиться ради другой дамы. Но он, как гипотетически можно допустить, не знал русской поговорки, что в Тулу не ездят со своим самоваром.
- С каким самоваром? - нахмурилась Окунева.
Ревич показал свои золотые зубы - загадочно улыбнулся:
- Чтобы похитить красавицу Европу, громовержец превратился в быка, не остановился даже перед тем, чтобы стать "рогатым"... Но однозначно можно утверждать, что на Рейн он не отправился бы с домашней Лорелеей.
- Что вы такое говорите, Геннадий Александрович?
- Нехорошие слухи ползут, Нина Ивановна. Ну зачем нашему Зевсу брать с собой в заграничную командировку пастушку со склонов Олимпа? Зачем? У нее же ребенок, собака и все такое прочее. Неужели не нашлось человека с ученой степенью, который мог бы пригодиться на симпозиуме, хоть и меньше напоминает поэтическую сирену.
- Хорошо. Я отговорю Николая Алексеевича, - пообещала Нина Ивановна, сразу оценив ситуацию.
И отговорила.
Аэлита решительно ничего об этом не знала. Два месяца назад, заполняя анкеты, она и не подозревала, что они понадобились отделу кадров для оформления ее заграничной командировки, о которой и мечтать не смела. Не знала она и того, что в последние дни перед отъездом Николай Алексеевич внял совету нового секретаря парткома Окуневой и оставил Аэлиту в Москве, никого не взяв с собой на симпозиум.
И вот пригодились оформленные документы, заграничный паспорт на имя Аэлиты Толстовцевой.
- Черная "Волга" академика у подъезда. Самолет до Франкфурта-на-Майне через час. Там тебя будет ждать машина от симпозиума. Дороги в ФРГ хорошие. Вечером увидишь его, - отрывисто говорила Нина Ивановна, выдавая свое волнение.
- Да. Я готова. Но... как же Алеша?
- Об Алеше и даже о Бемсе не беспокойся. Давай ключи от квартиры. Все беру на себя. С Бемсом мы давние друзья, а с Алешей подружимся - у меня свои внуки есть. Тебе - одно: выходить Николая Алексеевича. Имей в виду, на это все наши надежды. Никто, кроме тебя, отправиться туда не может. Марки немецкие не забудь взять. Заедешь по пути. В банке тебя ждут.
- Я бегу. Халат только сниму.
- Вот паспорт твой. Бери! Да скорей!..
И Аэлита, так и не сняв халат, едва набросив на него пальто, перелетела через всю Европу на реактивном лайнере, чуть даже выиграв во времени на его скорости, после полудня пересела на присланный за нею "мерседес" и мчится теперь по берегу Рейна.
Замелькали узкие в три этажа домики, плотно примыкавшие один к другому, площадь ратуши, фонтан, чей-то памятник... И "мерседес" остановился перед современным стеклобетонным зданием.
Госпиталь!
Аэлиту встречали люди в медицинских халатах. Сразу заговорили по-немецки, а она знала всего лишь несколько фраз и стояла в растерянности.
И вдруг увидела среди врачей одного с резко отличающимся от европейцев чертами лица. Он тоже пристально рассматривал Аэлиту, потом подошел и представился:
- Иесуке Танага, стажер.
- Вы японец? - по-японски спросила Аэлита.
- О! Неужели вижу соотечественницу! - обрадовался стажер. - Я и в мыслях не мог этого допустить, извините, хотя первое впечатление было именно таким.
- Нет. Я не японка, но рада говорить на вашем родном языке. Что с академиком Анисимовым? Расскажите мне и, если можно, проводите меня к нему.
- Все очень серьезно, молодая госпожа. Следуйте за мной. Очень серьезно и загадочно. Положительные эмоции, которые, надеюсь, вызовет у него ваше появление, весьма желательны.
Аэлита шла с японцем по светлому коридору. Встречались медицинские сестры со сложными белыми сооружениями на головах. Они пытливо смотрели на Аэлиту и стажера, быть может, замечая их внешнее сходство. Кого-то катили на носилках с колесиками. Японец ввел Аэлиту в просторную палату. Много света. Все белое. Цветы. Высокий потолок. По стенам какие-то провода, и трубы, очевидно с кислородом, подведены к трем кроватям.
Аэлита в ужасе посмотрела на одного из больных и едва узнала Николая Алексеевича. Во всяком случае, двое других незнакомы: лысый и седой старик и полный бородатый человек средних лет. Все с закрытыми глазами. Без сознания или спят?
Аэлита осторожно села на стульчик в ногах Анисимова, закутанного одеялом под самый подбородок, непривычно небритого. Черты лица его обострились и стали более обычного напоминать иконописный лик, потемневший от времени.
В коридоре японец успел сказать Аэлите, что неизвестная болезнь поразила более десяти участников симпозиума, но никто из жителей городка не пострадал. Ведется расследование, проверяется пища в отеле, где происходил симпозиум.
- Есть смертельные исходы? - в тревоге спросила Аэлита.
- К сожалению, молодая госпожа. Два профессора умерли: бразилец и шотландец. И трое в тяжелейшем состоянии. Все они в особой палате, куда мы идем: немецкий инженер и два академика - французский и ваш.
- Как же он? Как?
- Будем надеяться на его могучее сложение. Если не считать француза господина Саломака, то оба других - тяжеловесы, я полагаю, в прошлом спортсмены. Однако неужели вы никогда не были в Японии, извините? Как вы позволите называть вас?
- Аэри-тян. Японский язык напоминает мне счастливые дни моего детства. Но Японии я не видела.
- Я был бы рад открыть вам свою дверь, отодвинуть ширму и усадить на циновки.
Аэлита кивнула. Они входили в особую палату.
Японец пообещал, что поедет сейчас сам в лабораторию, где проверяют продукты несчастливого, по его словам, обеда ученых.
Николай Алексеевич открыл глаза, увидел Аэлиту. Зрачки его расширились. Он попытался приподняться, но Аэлита бросилась к нему, мягко прижала его голову к подушке и спрятала свое лицо у него на груди. Он высвободил руку из-под одеяла, погладил ее волосы, пахнущие чем-то нежным, свежим...
Двое других больных приоткрыли глаза.
- Николай Алексеевич, родной, что же это вы! Я все, все сделаю, чтобы поднять вас на ноги!
- Гадкое это занятие, - слабым голосом отозвался Анисимов. - Уж больно дурно здесь пахнет.
Аэлита поняла, что Николай Алексеевич хотел бы шутить, но говорит, по существу, вполне серьезно, очевидно, стесняясь проявлений своей болезни. У него был озабоченно-виноватый вид.
- О, добрая фея! - грассируя, сказал на русском языке французский ученый.
- Простите, господин академик, - обернулась к нему Аэлита. - Я не знала, что вы говорите по-русски.
- С русскими дружба в концлагере. А потом ваш дед.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
