Возможно дома он был даже нежным отцом…
«САМОУПРАВЛЕНИЕ ЛАГЕРЯ»
Всех заключенных лагеря распределили по отдельным баракам, так называемым блокам. В каждом блоке жило от шестисот до двух тысяч и более узников, вопреки официально установленному числу одноместных кроватей, которых было всего триста шестьдесят.
Во главе блока стоял блокфюрер — вождь блока, какой-нибудь солдат-эсэсовец или фельдфебель. Он был полновластным хозяином, его слово считалось законом для заключенных. Разговаривать с ним надо было стоя навытяжку, без шапки. Блокфюрер мог всячески судить и наказывать арестантов. Но он проявлял свою власть только изредка, когда хотел поживиться или развлечься. Фактически вершителем судеб заключенных был начальник блока, издавна именовавшийся по-польски «пан блоковый» а в женских бараках — «пани блокова». Помощник блокового, писарь назывался «пан шрейбер» а в женском блоке — на каком-то польско-русско-немецком жаргоне — «пани шрейбериха».
Блоковые и шрейбер выбирались из среды арестантов. Облеченные большими полномочиями, они с рядовыми узниками могли делать, что хотели. Могли отобрать у них какие угодно вещи, присвоить большую часть посылки, иногда и всю; могли послать арестанта на самую грязную самую тяжелую работу, могли назначить на дежурство, могли, разумеется, и покровительствовать, избавлять от тяжелых, неприятных обязанностей. За избиение и убийство заключенных блоковые не несли ответственности: одним врагом Третьей империи становилось меньше и все. Обжаловать действия блокового и шрейбера мог только последний дурак. По неписаной конституции Штутгофа виновным всегда оставался тот кто жалуется, следовательно — потерпевший.
Если какой-нибудь вор-забияка и получал порой выговор или попадал в карцер, называвшийся в лагере бункером, он все равно через некоторое время возвращался восвояси. На стороне обидчика всегда был Хемниц и жалобщик мог проститься с жизнью: его либо убивали, либо уродовали, либо ставили в такие условия что он от одной тоски превращался в доходягу и в конце концов умирал добровольно — «естественной» смертью. Нет, в лагере на обидчика жаловался только последний осел! Жалобщиков не уважали. И за исключением одного-другого новичка-дурачка, никто в Штутгофе не жаловался.
Блоковому или шрейберу нельзя было оказывать сопротивление действием. Оно расценивалось как сопротивление властям, а каким властям по сердцу неповиновение? Блоковый просто убивал ослушника — и все тут.
Вышестоящему начальству блоковый в таких случаях доносил, что заключенный напал на него, блокового, и он убил нападавшего в порядке самозащиты. Правда всегда была на стороне начальника блока. Чертова уйма продажных свидетелей могла в любую минуту поклясться в его пользу. Понятно что каждый заключенный как бы его ни били, как бы ни издевались над ним, старался ладить с начальником блока и его помощником. Подыхая с голоду, он последний кусок, присланный из дома, отдавал начальству.
Впрочем, с блоковым и шрейбером можно было еще кое-как ужиться но, к несчастью они были не одни. Начальников в блоке было не меньше, чем пиявок в пруду За блоковым и шрейбером следовали комнатные надзиратели — например, надсмотрщики опочивальни. С ними так же приходилось ладить, так как и они могли живьем сожрать человека. Были еще хлеборезы, мазальщики мармелада, разливальщики супа, судомойки, брадобреи, которые как скребницей, обдирали скулы и макушки. Черт знает, сколько начальства было в блоке и со всеми узнику следовало жить по-хорошему!
Получит, бывало в 1943 году узник посылку из дома, львиную долю забирают блокфюрер, начальник блока и его шрейбер. Забирают официально, да еще выбирают, что повкуснее. Разве блокфюрер не человек? И ему жить надо. У него супруга, дети, а часто и вдовушка на содержании. Не оставишь же сию почтенную публику без поддержки! Вот он и берет. Да и остальным «начальникам» тоже надо что-нибудь сунуть в лапу… Кроме того, посылку все равно нужно ликвидировать в день доставки. В лагере нет камеры хранения для продуктов. На работу брать — запрещено. Если поймают — отнимут все до крошки. Спрячешь под подушкой — все равно украдут. И вообще держать вещи под подушкой тоже воспрещается. Куда же их деть? Эх, лучше по-хорошему отдать начальству, чем оставить неизвестному вору. Начальство глядишь, примет когда-нибудь во внимание.
Блоковый должен был обязательно обирать заключенных. Он грабил не только для самого себя, но и для многих других лиц, косвенно связанных с подведомственным ему хозяйством. Надо скажем, отремонтировать жилые помещения, вставить выбитые стекла, починить скамьи и столы, что-то улучшить, усовершенствовать, украсить… Все материалы надо было «организовать» со складов СС и DAW, а воры требовали от блокового вознаграждения. Рабочие и мастера выполнявшие заказ в свободное время, также получали соответствующую мзду.
Наконец, начальники блоков приносили татарскую дань старосте лагеря. Хорошо если он был один но иногда владычествовали двое.
Старосту, чрезвычайно важную персону, облеченную большими полномочиями, назначал Майер по рекомендации Хемница из среды заключенных.
Во-первых староста считался официальным лагерным палачом-вешателем. Уничтожение врагов Третьего рейха было самой почетной его обязанностью.
Во-вторых, он был верховным шпионом в лагере, располагавшим в свою очередь широкой сетью доносчиков и осведомителей.
В-третьих, как непосредственный администратор лагеря, он задавал тон всему внутреннему режиму и был высшим должностным лицом среди заключенных. Он представлял Хемницу на утверждение списки блоковых капо, шрейберов, вице-капо и других служащих. Своих кандидатов староста проводил иногда даже вопреки желанию Хемница. С девяти часов вечера до пяти утра он являлся неограниченным хозяином лагеря: без разрешения коменданта ни один эсэсовец, за исключением дежурного, а также Майера и Хемница не имел права вступить в его владения. Староста просто не пускал такого эсэсовца в Штутгоф. Он мог самостоятельно производить обыски в блоках, допрашивать, избивать и убивать заключенных. Как-то так получалось, что осенью 1944 года в умывальне того блока, где жил староста каждую неделю вешались один-два заключенных. Все знали, что осуществить это им «помогал» староста, но за «помощь» он почему-то ни разу не имел никаких неприятностей. Позже староста обзавелся огромным волкодавом — подарок Хемница, и собственным велосипедом, украденным на складе СС, тоже с ведома Хемница.
Питался староста не из арестантской кухни. Его снабжали начальники блоков. Он собирал с них большую дань, покрывавшую даже затраты на репрезентацию и на другие нужды.
Захотел скажем, Хемниц улестить коменданта, сделать ему в честь какого-нибудь праздника презент. Зовет он к себе старосту:
— Видишь рисунок? Сооруди по нему экипаж. Работа и материал должны быть первого сорта. Будет?
— Jawohl — отвечает староста, — не беспокойтесь. Будет исполнено.
Староста обязан позаботиться о материалах для кареты. Если их нет на складах СС или DAW, он должен похлопотать, чтобы выписали, а когда выпишут организовать кражу этих материалов. Он призван окружить работу в мастерских тайной, чтобы о ней не пронюхали начальники мастерской — эсэсовцы. Наконец на него возлагалась также обязанность доставить экипаж по адресу, за пределы лагеря.
Со своими многотрудными обязанностями староста справлялся блестяще. Один раз таким образом был сработан экипаж, в другой — прекрасные сани. Каким великолепным организатором должен был быть староста! Разумеется, его махинации влетали в копеечку. Тем более, что эсэсовцы были странными людьми. Воровали они все без исключения. Но почему-то друг от друга это тщательно скрывали. Они жаловались друг на друга в Берлин, ссорились и грызлись между собой как собаки из-за кости…
Экипаж или сани готовы. Но это еще не все. Хемниц желает подарить коменданту экипаж с упряжкой. Лошадей нет. Их в Штутгофе не производят. Следовательно, гони монету, покупай. Покупка должна стоить немало. Но ведь не может бедняжка-фельдфебель Хемниц приобрести рысаков на свое скудное жалование?
Староста лагеря проводит «организованный» сбор драгоценностей у заключенных и покупает пару гнедых стоящих в военное время немало.
Комендант принимает подарок — экипаж с упряжкой Садится со своей супругой и катит. Его совсем не интересует, откуда рапортфюрер Хемниц добыл в военное время такую прелесть.
Подарков требовал не один Хемниц. В них нуждались комендант Майер а также другие эсэсовские бонзы, у которых были свои начальники, свои семьи.
Забот у старосты — полон рот… Необходимый он был для начальства человек. Разумеется и оно не осталось перед старостой в долгу: смотрело сквозь пальцы на кражи, совершаемые им на то, что он, воруя для начальства и себя не забывал.
