Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сначала, в охотку, школьники строем шли в поле, песни пели, а потом уставать стали. Ведь наравне со взрослыми — целый день на жаре. Директор школы к Паше ходил. «Вы, говорит, сами учитель, должны понимать: каникулы даны детям для отдыха». Отмолчался Паша. Понимать-то он понимает… Зато когда в районной газете появилась заметка о лучшей нашей школьной бригаде — с призывом «пропагандировать опыт ербентских тимуровцев», Паша поехал в район ругаться. Гордиться тут нечем, заявил он, и идем мы на детский труд от безвыходного положения. А пропагандировать здесь нечего — ребятишки двенадцати-тринадцати лет с утра до вечера на солнцепеке кетменями машут!
Мучительней всего оказалась чеканка. Вообше-то легкая операция — срывать верхушки стеблей, чтоб хлопок в рост не шел. Кажется, чего проще, а без опыта опять не получается. То мало, то слишком много отхватишь — сколько кустов перепортили, пока приноровились.
К концу уже вообще не знали, как быть. По правилам агротехники положено провести пятую обработку, а кусты так переплелись, что не только конный культиватор, — кетмень не пролезает: весь хлопчатник поломать можно. Спорили-спорили вечером в правлении, никто толком не знает, как поступать. Паша за стройматериалами уехал, а Левушкин одно твердит: «Не проведем культивацию — нагоняй дадут!»
Интересно получается: требуют сводку — провели культивацию, а польза от неё или вред, это никого не волнует. Дай сводку вовремя, и шабаш.
Спорили мы до хрипоты, наконец отправили Левушкина в сельсовет, позвонить, — может, разрешат не проводить, учитывая местные условия. Но — поди добейся!.. Мы это сразу прочитали по лицу Левушкина, когда он вернулся из сельсовета.
— И правильно! — сказал Поллык-ага, услышав, что в районе решительно требуют не отступать от правил агротехники. — Там сидят люди с головой — начальники! Побольше нашего знают, Еллы. Твое дело маленькое: сказано — выполняй.
Я вообще-то никогда не спорю со старшими, тем более — старик, а тут не выдержал:
— Занимайтесь своими баранами, Поллык-ага!
Старик, конечно, стал кричать. Он, дескать, член правления, и я без году неделя бригадир, мое дело на ишаке письма развозить… Обидно кричал, но я ни слова ему больше не сказал. За меня другие бригадиры вступились, пригрозили даже: если он много будет на себя брать, ревизию на ферму назначат. Поллык-ага сразу присмирел — ревизии он боялся даже больше, чем Санджарова.
Глава тринадцатая
Третью ночь Паша и Нунна-пальван спят на штабелях возле Керкинской пристани. Горы пакетов с минеральными удобрениями, мешки со жмыхом, тяжелые, пахнущие бензином бочки — весь берег завален товарами, доставленными сюда по железной дороге. Дальше их надо переправлять водой. Барж не хватает, и экспедиторы, завскладами, председатели колхозов живут здесь, на берегу, под открытым небом, совсем как во время весенних перекочевок. Спят прямо на своих бесценных, тяжкими хлопотами добытых досках, удобрениях, запчастях. Паша лежит на штабеле пахнущих смолой досок, который уже третью ночь служит им с Нунной-пальваном постелью.
Шумное племя снабженцев, истомленное беготней по инстанциям и бесплодными стычками с начальником пристани, к вечеру притихло, угомонилось. Люди пьют чай, вскипяченный тут же на костре, и ведут мирные неторопливые беседы. Тихо серебрится под луной вода. На той стороне в парке играет музыка. Век бы лежать вот так и смотреть на тяжелую литую воду. Но Паше не до созерцания красот, на душе у него скверно — две педели уж как из дома. Хлопок, скотина, а главное — Паша не боится признаться себе, что это беспокоит его сейчас больше всего на свете, — как там Бибигюль? Ведь ей уже пора разрешиться…
Нунна-пальван где-то ходит, непоседа; он просто не способен бездействовать, сидеть на берегу и терпеливо, как судьбы, ждать очереди на баржу. Когда совсем стемнеет и обладатели дефицитных товаров затихнут до утра, старик придет, посидит немножко, глядя на реку, и растянется рядом на досках.
Под мирный плеск воды и негромкие разговоры соседей Паша задремал. Разбудили его громкие вздохи Нунны-пальвана.
— Где ходил? — спросил Паша, поворачиваясь к старику. — Принес новости?
— Принес. — Нунна-пальван еще раз вздохнул и сел, свесив ноги. — Бурдалыкцы завтра баржу получают.
— Как же так? Ведь по очереди они за нами.
— Ах, Паша, ребенок ты, я смотрю, а не председатель: разве здесь на очередь глядят? В руку!
— Не болтай зря, пальван-ага! Это ведь называется взятка.
— А, называй как хочешь! Я одно знаю: не подмажешь — не поедешь. Сидеть тут да ждать — до будущего года просидишь. Была бы у меня миска каурмы, завтра же погрузили бы наши доски.
— Ладно, пальван-ага, кончай этот разговор. Два года просижу, а взятки давать не стану.
— Смотри… Ты председатель, тебе видней.
Нунна-пальван замолчал и, обиженно кряхтя, начал устраиваться на досках. Паша отвернулся от него и закрыл глаза. Спать не хотелось — дрему как рукой сняло. А ведь действительно нечисто у них с баржами, — видно, есть охотники до чужой каурмы. Значит, сиди, жди как дурак, а взяточники орудуют у тебя под носом… Санджарову позвонить? Позвонить и выложить все как есть. Он примет меры. Правильно, завтра надо звонить в райисполком. А почему, собственно, завтра? Звонить — так сейчас, он в эту пору никогда не спит. Паша поднялся, набросил на плечи ватник и, стараясь не разбудить старика, стал осторожно пробираться между штабелями.
Вернулся он на рассвете.
— Ну как, звонил Санджарову? — Нунна-пальван глядел на председателя, не скрывая насмешки. — Добился справедливости?
Паша ничего не ответил. Сидел и молча смотрел перед собой. Старика поразило его лицо: блаженное и словно озадаченное чем-то.
— Ты что? — удивленно спросил старик, поднимаясь. — Что с тобой?
— Сын у меня… Санджаров сказал… Сын родился, понимаешь?
— Вот это да! — Нунна-пальван мгновенно вскочил со своего ложа. — Вот это да! Ну, дай бог долгой жизни! Поздравляю тебя! Ах ты господи! По такому делу выпить бы, посидеть честь по чести, а мы застряли на этой чертовой пристани! Ты Санджарову-то сказал про баржу?
Паша отрицательно покачал головой. Он молчал, старательно сворачивая одной рукой самокрутку. И про баржу забыл, и про доски. Даже на поздравление не ответил как положено. Повесил трубку и пошел, сам не зная куда. До рассвета по степи бродил. Сын… Санджаров говорит — на него похож. До чего же это удивительно — твой сын…
А Нунна-пальван все суетился, хлопал себя по коленям и, как ночью, уверял: если они не раздобудут каурмы, Паша до новруз-байрама [10]не увидит своего сына. Потом старик куда-то исчез. Примерно через полчаса на берегу показался невысокий толстолицый человек в форме речника. Он лавировал между штабелями, направляясь прямо к Паше; следом шел Нунна-пальван. Лицо начальника пристани светилось дружеской улыбкой.
— Пройдемте-ка в контору, — сказал он, пожав руку председателю.
Паша вопросительно взглянул на Нунну-пальвана. Старик опустил глаза. Все трое направились в контору.
— Садитесь, пожалуйста, — вежливо предложил начальник, указывая на стул. — Знаю, знаю, ведь вы уже несколько дней ждете отправки стройматериалов. Видите ли, я был занят, а мой помощник — человек неопытный. Одним словом, мы сегодня же исправим свою ошибку. В три часа придет пароход, и мы вас тотчас же отправим… А пока, может, на катере желаете прогуляться?
Потрясенный Паша молчал, мрачно взглянул на Нунну-пальвана, на начальника пристани, потом все так же молча кивнул и вышел. Нунна-пальван догнал председателя у дороги, когда тот остановился закурить.
— Что все это значит, пальван-ага? — спросил Паша, не глядя на старика.
— Да ничего такого…
— Каурму ему отнес?
— Не относил! Видит бог, не относил!
— А чего ж он вдруг на брюхе ползает? Пообещал?
— И не обещал. Чего я буду обещать, когда взять негде! Так уж, просто повезло нам!
— Ты мне зубы не заговаривай! Я хочу знать про все твои фокусы!
— Нет никаких фокусов! Я тебе все расскажу, сразу расскажу, как от пристани отчалим. Да ты не сомневайся: ничего я плохого не сделал.
— Вот что, пальван-ага. Или ты мне сейчас же расскажешь, или я сам все выясню. Пойду к начальнику…
— Вот какой, честное слово! Ну обманул я толстомясого! Сказал ему, вроде бы ты большой начальник. Скрываешься, мол, под видом председателя, взяточников ловишь. Другой, может, и не поверил бы, а этот — испугался. Дает баржу, и слава богу. Через два дня дома будем — сына увидишь!
- Последствия неустранимы: Жестокое счастье. - Михаил Черненок - Великолепные истории
- Мужчина на всю жизнь - Герд Фукс - Великолепные истории
- Энни - третий клон (СИ) - Раиса Николаева - Великолепные истории