– Нет, нет! Вдовствующая королева не ругала меня. Она была очень добра ко мне. Дело не только в том, что она мне сказала, но и в том, что моя мать написала мне из Шотландии. Может быть, они и правы, но я совсем так не считаю. Когда я была ребенком, меня учили, что одна из главных добродетелей – верность в дружбе, и я стараюсь этому следовать. Я стараюсь быть верным другом, я хочу быть верным другом… и вы ведь сами, сэр…
– Я стараюсь, – согласился Карл, сразу же ставший серьезным.
– О вас именно так все и говорят. Вы не забываете никого, кто был с вами в изгнании, кто пострадал из-за своей преданности вашему покойному отцу. Моя мать лишь одна из многих.
Карл попытался отмахнуться от ее слов.
– Кто мешает вам, моя прелесть, быть преданным другом? И дружбой с кем вы так дорожите? Кто тот счастливец?
– Вовсе это не мужчина. И я не только не хочу терять дружбу, но и все те удовольствия, которые она мне приносит. Приемы, смех, шарады с переодеванием, игры, встречи с приятными веселыми людьми, которые так добры ко мне! Ведь мы прожили в Коломбе много лет в такой тоске! Мне кажется, что я умру, если вынуждена буду снова жить так же. Конечно, наверное, уже не будет так ужасно, потому что мне не придется ни голодать, ни мерзнуть, но зато это будет невыносимо, потому что рядом не будет Риетты…
– Вы так привязаны к моей сестре?
– О да, очень. Очень! Я все бы отдала, чтобы только снова увидеть ее!
– И все-таки вы согласились расстаться с ней и жить здесь, при Дворе?
– Британия – мой дом… а там мы были изгнанниками. Кроме того, ведь многое изменилось. Генриетта-Анна стала герцогиней Орлеанской, она стала очень важной персоной, к тому же она ждала ребенка… Мы не переставали любить друг друга, но иногда… я разочаровывала ее. Она говорила, что я еще не скоро повзрослею.
Карл, для которого его сестра все еще оставалась маленькой девочкой, жестоко принесенной в жертву политическим интересам и выданной замуж за человека, которого он сам терпеть не мог и чьи пороки уже нельзя было ни замалчивать, ни игнорировать, вздохнул прежде, чем улыбнуться.
– Так сколько же вам лет, моя прекрасная кузина? Восемнадцать? Девятнадцать?
– Шестнадцать.
– Тогда я вынужден признать, что вам некуда спешить. Здесь кто-нибудь придирается к вам? Бранит вас?
– Нет. Хотя мама пишет, что мне следует подумать о замужестве. Но это вполне естественно. Я самая старшая, и она будет рада, если моя жизнь устроится. Ей хватает забот с двумя другими. Она считает странным, что за мной никто не ухаживает. Но я этого совсем не хочу. Мне было так весело раньше, до тех пор, пока… Ну почему человек должен быть всегда серьезным и думать о будущем?
– Действительно, почему? – повторил Карл ее вопрос, ибо он вполне понимал способность Фрэнсис жить настоящим и разделял это ее желание.
– Ведь сегодняшний день тоже важен. Кругом так много печали и горя. Почему нельзя быть веселым и радоваться, пока у тебя есть такая возможность? Разве это плохо? Барбара считает, что человек просто обязан жить так.
– «Обязан»? Не могу сказать, что я часто слышал от нее это слово.
– Она говорит, что мрачное лицо оскорбляет окружающих, и это правда. Подумайте только, как все ненавидели пуритан, которые считали, что смеяться грешно… Но дело не только в этом… О ней все плохо думают, потому что… о, потому что… Мне все равно, что они говорят. Я ее не предам, – закончила Фрэнсис смущенно, но весьма уверенно.
– Кто сказал, что вы не должны с ней дружить? Королева?
– О нет, нет!
Хотя Фрэнсис почти не сомневалась, что вдохновителем беседы, которую вела с ней вдовствующая королева, была Екатерина, верность и преданность юной королеве не позволили ей признаться в этом.
Карл нахмурился, и его смуглое лицо сразу состарилось.
Почему, подумала Фрэнсис, женщины влюбляются в него? Он очень некрасивый. Его знаменитый шарм совершенно не действовал на нее, хотя ей и было легко с ним разговаривать, и она вполне могла бы представить себе его в качестве своего друга.
Конечно, это не Екатерина, это дело рук моей матери, которая не смогла сдержаться, чтобы не вмешаться в чужие дела, думал в это время Карл, и хотя его часто утомляли претензии Барбары, ее экстравагантность и вспышки гнева, он не собирался примиряться с этим вмешательством, и, если без него ее лишили возможности бывать при Дворе, он вернет ее.
– Вдовствующая королева считает эту дружбу неподходящей, – горячо призналась Фрэнсис. – Она намекнула, что, если я не стану вести себя более сдержанно, меня могут лишить звания фрейлины и отправить отсюда…
– Только после моего согласия и с моего разрешения.
– О Карл!
– Никогда раньше звук собственного имени не доставлял мне такой радости! – рассмеялся он.
Фрэнсис тоже рассмеялась, но она была действительно искренне благодарна королю, и под влиянием переполнявших ее чувств она стала выглядеть совершенно по-другому. И когда она подняла на Карла свои огромные глаза, полные восторга и блеска, сквозь детские черты ее лица явственно проступала мягкая женственность. Карлу всегда нравилась более зрелая, искушенная красота, но он не мог остаться равнодушным к тому, что увидел. Что может быть более привлекательным, чем безупречная кожа, окрашенная легким румянцем, более волнующим, чем рассыпавшиеся локоны и губы, которые даже в печали стремятся улыбнуться!
– Моя прелесть! – воскликнул он, обнимая и привлекая к себе Фрэнсис. – Я никому никогда не позволю никуда отослать вас! Так же как я не позволил бы отослать и свою сестру, окажись она здесь, в Англии.
– О, как бы я хотела, чтобы она была здесь!
– И я тоже. Но это бесполезное занятие – мечтать о невозможном, а я больше склонен радоваться тому, что мне доступно. Вдовствующая королева имеет добрые намерения, но она… словом, наши мнения не всегда совпадают. Очень скоро все мы уедем отсюда, и у нее будет собственный Двор. За исключением небольших государственных дел у меня не будет с ней ничего общего, и она не будет иметь никакого отношения к тому, что происходит в Уайтхолле.
– И Барбара тоже вернется в Лондон?
– Разумеется. И помешать этому может только мой запрет.
Фрэнсис облегченно вздохнула.
– Она так много всего хочет сделать! Нам должно быть очень весело!
– Я не сомневаюсь в этом.
Карл посмотрел на ее прелестное, невинное личико и на какое-то мгновение почувствовал угрызения совести. В глубине души он знал, что его мать права. Этот наивный, бесхитростный ребенок должен быть спасен, спрятан от Барбары Каслмейн и ей подобных. И от него самого. Но ей ничто не угрожает, добродетельно подумал он. Генриетта доверила ему ее. Фрэнсис была с ним откровенна, и он должен убедить Барбару в том, что его юная кузина нуждается в уважении и защите. И в этот момент он был абсолютно искренен, хотя не заблуждался относительно своей склонности к рыцарскому ухаживанию.
