всегда ее видел.
Желудок Цунэоки скрутило. Он взглянул на четыре угла, соединенные в центре, которые он нарисовал на земле. Рядом Харуки нарисовал морского змея. В его сознании всплыло детское воспоминание. Не о землях Такэды, не о землях, которыми управлял отец Цунэоки. О них даже думать не приходилось, потому что много лет назад император захватил их. Но другая идея начала формироваться в его голове, словно восстала из пепла прошлого.
Мать Оками была дочерью влиятельного военачальника. Гербом ее семьи был морской змей, охраняющий сундук с алмазами.
Ее земли располагались вдоль побережья, недалеко от столицы.
Если Цунэоки правильно помнил, эти земли были заброшены уже много лет. Мать Оками пропала во время летнего шторма, когда тому было три. Любительница моря и всех его тайн, она пренебрегла советами рыбаков и уплыла из гавани, лишь для того чтобы гигантская волна поглотила ее. Вскоре после ее смерти ее родители умерли от загадочной болезни, порожденной соленым воздухом. После этого обилия несчастий их земли были заброшены и заклеймены как проклятые.
Цунэоки нарисовал четыре алмаза, чтобы обозначить четыре угла империи. Он обвил их хвостом внимательной змеи. Затем он встал, готовый действовать. Готовый сделать все возможное, чтобы избавить сына Такэда Сингэна от дальнейшей борьбы и вернуть его самому дорогому другу наследие, которое было у него украдено.
Готовый восстановить доброе имя семьи Такэда.
Все ради мальчика, которого Цунэоки втайне любил большую часть своей жизни. В его собственной шепчущей песне.
– Цунэоки, – сказал Харуки.
Застыв на полушаге, Цунэоки обернулся и посмотрел на кузнеца, все еще сидевшего у ручья.
– Хотя ты и не спрашивал меня, – сказал Харуки, не глядя в его сторону, – я бы пошел за тобой куда угодно.
Соловьиная песня
Сон продолжал ускользать от Марико, как и каждую из трех ночей, проведенных в Инако. Каждый раз, когда ее разум успокаивался, другая мысль проносилась сквозь него, спиралью спускаясь вниз и овладевая ее сердцем. Эмоции бурлили внутри ее. Ярость, боль, горечь, неуверенность – каждая эмоция крутилась в непрерывном цикле.
Когда она впервые увидела въевшиеся в кожу Оками слова, ей захотелось ударить что-нибудь, оставить такие же раны на лице ее жениха. Но слова брата остановили ее, упрекнули, приказывая держать язык за зубами. Несмотря на то что в последние несколько дней Кэнсин не был источником ее утешения, его предупреждения, сказанные ранее, продолжали эхом звучать в голове. Становясь чем-то вроде направления в мире, в котором все шло наперекосяк.
«Ничего не говори. Ничего не делай. Не реагируй».
Марико изобразила на лице тревогу. Накинула на плечи мантию жертвы, нуждающейся в утешении, перенаправила свой гнев. Превратила его во что-то, что она могла контролировать. Поместила его в новое русло. Даже кроткая девушка отреагировала бы на жестокость. К счастью, ее слезы и дрожь заставили принца Райдэна уберечь ее от дальнейших игр разума императора. Как только Райдэн оставил Марико у дверей ее покоев, она застыла там в ошеломленном молчании с широко раскрытыми глазами, как кролик, застрявший в темнеющих кустах и не знающий, что делать дальше. Как только она позволила себе мгновение покоя, грудь Марико начала сжиматься от боли и сожаления.
Она ни разу не взглянула на Оками с какой-либо симпатией, ни разу не предложила ему ничего ценного – ни информации, ни ключа, чтобы снять его оковы, ни заверений в верности. Ничто из того, что ее разум и сердце жаждали бы обрести, окажись она в таком же положении, что и он.
Марико не предложила ему ровным счетом ничего. Ни малейшего жеста утешения или ободрения. Ни единой улыбки.
Ее боль обострилась, когда она вспомнила мерцание его тепла, скрытое под насмешливым фасадом. Несмотря на то что Оками, несомненно, провел последние несколько часов в мучительной агонии, он ухмыльнулся, глядя на нее лукавым взглядом, который казался издевательским.
Но это придало Марико силы.
«Бесполезная девчонка».
Эти слова дали ей необходимый импульс для действий.
* * *
Спустя несколько часов, лежа под блестящим покрывалом, Марико дождалась, пока звуки движения за ее дверью не превратились в едва слышный шорох. Она запомнила, как часто стражники проходили с патрулями мимо ее покоев. Затем Марико сбросила нелепое одеяло из стеганого шелка и одним движением поднялась на ноги. Она сунула пальцы ног в новую пару мягких таби, затем прокралась к сундуку тансу из ароматной сосны, стоявшему у дальней стены комнаты.
Там аккуратно сложенной стопкой лежала одежда, в которой она впервые прибыла в Инако. Свободный косодэ и пара выцветших штанов. Они были выстираны и сложены в сундук, как она и приказала сделать служанкам.
С бешено колотящимся сердцем и навострив уши на любой звук движения, она переоделась в грубое льняное полотно бледно-серого цвета. Когда-то эти одежды были черными, но время и износ высветлили их. Это был один из комплектов, неохотно отданных Марико Рэном. Закончив переодеваться, она собрала спрятанные ранее предметы и, завязав их в узелок, сунула внутрь своего косодэ, надежно привязав к боку.
Очень аккуратно Марико раздвинула затянутые шелком двери в ее покои и вышла в коридор, стараясь держаться в тени. Темные кромки вдоль стен каждого коридора служили ей безопасным укрытием, и она двигалась между мерцающими фонарями, считая каждый свой шаг, постоянно сдерживая громкость своего дыхания. С величайшей осторожностью она направилась тем же путем, которым ходила до этого – по узким дорожкам, выложенным белой галькой, – ее ноги в носках бесшумно скользили сквозь ночь.
На мгновение она задержалась в тени цветущего апельсинового дерева. Его запах успокаивал бушующие нервы, пока патрулирующие гвардейцы снаружи остроконечного здания не прошли прямо перед ней. Затем в настороженной тишине она вошла через одну из незапертых раздвижных дверей в сам замок Хэйан.
Вот где начиналось настоящее испытание.
Соловьиные полы.
Марико залезла на широкий подоконник прямо внутри главного коридора, прекрасно понимая, что любая неосторожность предупредит всех патрульных снаружи о присутствии незваного гостя. Она попробовала поставить одну ногу на деревянную поверхность. Намек на скрип вздохнул под ее пальцами в тот момент, когда она перенесла на них свой вес.
«Я могу проползти».
Но это было бы глупо. Чем больше поверхности ее тела соприкасалось с полированными деревянными досками, тем вероятнее, что они будут издавать шум, а
