Иван Шугаев пробивался к орудийным амбразурам. Одна была разбита выстрелом «тридцатьчетверки», из второй вела беглый огонь противотанковая пушка.
Фельдфебель, командир расчета, словно почувствовал приближение русских. Высунулся из амбразуры и длинными очередями опустошил магазин автомата. Едва успел увернуться от пули, разбившей в мелкие крошки торчавший кирпич.
— Уходим, — крикнул он, перезаряжая автомат. — Сейчас сюда полетят гранаты.
Расчет бросился в глубину подвала. Раненый наводчик замешкался, хотел снять прицел. Граната ударилась о шит и взорвалась под колесами пушки. Осколки перебили ему ступню, артиллерист упал, выпустив из рук прицел. Он обязан был это сделать, согласно уставу, и сейчас со страхом смотрел на измочаленный осколками сапог.
Сквозь мелкие отверстия толчками выбивало кровь, мутилось сознание. Он заковылял прочь от орудия, но следующая граната, перелетев через низкий щит, взорвалась за спиной, свалив наводчика на каменные плиты подвала.
В спину и руки угодило не меньше десятка стальных осколков. Боль от каждой раны сливалась в одну, казалось, прожигала живот и грудь насквозь. Но самым страшным была вполне осознанная мысль, что раны смертельные, и скоро все кончится. Наводчик был опытным, немало повоевавшим артиллеристом.
В небольшом городке его ждали родители, жена с двумя маленькими сыновьями. До них всего сто с небольшим километров, которые уже не преодолеть.
В зимних боях он поджег метким выстрелом русский танк. Расстояние было небольшое, кумулятивный снаряд воспламенил машину сразу. Из люков выскакивали танкисты в горевших комбинезонах и катались по снегу, сбивая огонь.
Все это происходило неподалеку от артиллеристов, и они со смехом наблюдали это кувыркание заживо сгорающих людей, слышали их отчаянные крики.
— Может, добить? — предложил кто-то.
— Пусть горят, — сказал фельдфебель. — Чего их жалеть?
Наводчик обреченно вздохнул. Мимо пробежал солдат, посылая короткие очереди в преследовавших его русских.
— Помоги, — попросил артиллерист.
Тот на секунду оглянулся и молча продолжил бег. Наводчик остался один под сводами подвала.
На улице, у стены дома лежал на подстеленной плащпалатке девятнадцатилетний боец, который этой ночью впервые был с женщиной. У него пробило пулей грудь. Рану перевязали, но дышать было тяжело, а слюна на губах стала соленая от крови. Он тоже не хотел умирать.
Сжимал и разжимал кулаки, чтобы не потерять сознание. Подошли санитары и, взвалив тело на носилки, потащили к грузовику.
— Я не умру?
— Конечно, нет, — с привычным равнодушием отозвался санитар.
Фельдшер Ульян Злотников, более душевный, имевший сына, немногим старше бойца, уверенно заявил:
— Еще как выживешь! Через полчаса в санбате будешь, а там врачи свое дело знают.
— Знают, — тихо, одними губами повторил парень.
Не слишком разбираясь в медицине, он понимал — главное, не потерять сознание. Он насмотрелся в санбате, как тихо угасают потерявшие сознание тяжелораненые, ожидающие операцию.
Он продолжал сжимать и разжимать кулаки, раздирая кожу и удерживаясь на зыбкой грани яви и дремоты. Грузовик трясло на ухабах, и боль от толчков помогала не заснуть. До санбата осталось совсем немного.
Бункер окружили со всех сторон. Выбили немцев из половины помещений первого этажа и подвала. Однако капитан Ольхов видел, что напор его бойцов ослабевает.
Зажатый в тиски немецкий гарнизон понес потери от минометного огня и снарядов «тридцатьчетверок». Бойцы штурмовой группы, с маху ворвавшиеся в бункер, уничтожили более двух десятков его защитников, но и сами потеряли столько же убитыми и тяжело раненными.
Венгры, державшие оборону на левом фланге, были из числа тех, кто решил драться до конца. Слишком много крови висело на них, чтобы рассчитывать на пощаду. С правого фланга взвод, почти целиком состоявший из эсэсовцев-прибалтов, западных украинцев и власовцев, не только отбил атаку, но и пытался сам контратаковать.
Рослый казак в шапке-кубанке и камуфляжной немецкой форме, держа на весу пулемет, стрелял, стоя в дверном проеме второго этажа. Веер пуль сбил с ног одного бойца. Второй, с перебитыми ногами, упал и пытался уползти за простенок.
— Куда, москаль? — крикнул оуновец, посылая в него автоматную очередь.
Младший лейтенант выскочил вперед, стреляя из «ППШ». Его тоже срезала очередь из пулемета «МГ-42». Вишняк стоял за обвалившейся стеной, выжидая момент.
— Вперед, ребята! Кончай жидов! — орал казак с раскалившимся от стрельбы пулеметом.
Несколько человек бросились вперед. Возглавлял их светловолосый прибалт с автоматом «МП-43». Следом за ним бежали два его земляка и несколько западных украинцев. Прибалту было двадцать лет, он командовал отделением и ненавидел русских. Перед войной его отца, владельца небольшой фабрики, вывезли куда-то за Урал. С тех пор он ничего не знал о его судьбе.
Немцы, пришедшие в сорок первом, его семье завод не вернули, но мать и сестры получали неплохой паек, а сам он с шестнадцати лет служил в одной из охранных частей.
В сорок третьем году он отметил свое совершеннолетие участием в расстреле группы заложников и евреев.
Это оказалось не так просто, как ожидалось. Обреченные люди кричали, особенно женщины. Падая, заслоняли собой детей. Их приходилось добивать, с трудом шагая по сваленным во рву телам, где мертвые смешались с живыми.
Приходилось тратить много патронов. Он помнил, как ныло плечо от сильной отдачи карабина.
— Сейчас я отделю живых от мертвых, — со смехом пообещал эсэсовец постарше. — А вы не зевайте, добивайте их.
Эсэсовец плеснул на тела бензин из канистры и бросил зажженную спичку. В разных местах рва вскакивали раненые люди (среди них было много детей), пытались уползти подальше от огня. Их со смехом добивали, целясь в голову. Было весело.
Теперь стало не до смеха. Прибалт выпустил магазин, перезарядил автомат. Вдруг замолк пулемет. Русский казак несколько секунд стоял, раскачиваясь. На лбу, над правым глазом отчетливо виднелась небольшая кровоточащая дырка, входной след от снайперской пули.
С грохотом полетел вниз тяжелый пулемет, следом за ним — тело власовца. Русские огнем своих многочисленных автоматов снова загнали эсэсовский взвод в укрытие. Оба земляка-прибалта остались лежать на лестничной клетке среди выломанных взрывами перил и кусков штукатурки.
— Отсюда надо смываться, — сказал один из бандеровцев. — Притащат огнеметы, сожгут живьем.
— Попробуй, — холодно сказал прибалт. — Когда побежишь, я всажу тебе очередь пониже поясницы. Посмотрю, как будешь уползать с перебитой задницей.
Он не любил бандеровцев за излишнюю для солдат жестокость и жадность, с которой они подбирали ценные трофеи. Многие носили с собой небольшие щипцы и выдергивали у мертвых зубы. В боях они не слишком рвались вперед.
— Эй вы, сдавайтесь! — крикнул Сергей Вишняк. — Бесполезно сопротивляться.
В ответ послышалась ругань, ударили автоматные очереди. А прибалт спокойно спросил:
— Сдадимся, а что дальше?
— Пойдете в лагерь. Все лучше, чем подохнуть за вашего сраного фюрера.
— Ни в какой лагерь ты нас не заманишь. Там такая же смерть, только перед этим СМЕРШ печенки отобьет.
Неожиданно подал голос лейтенант Яков Малкин.
— Не верьте фашистской пропаганде! С каждым будет разбираться суд. По справедливости. Если кто не принимал участия…
Ему не дали договорить. Засвистели, посыпались матюки.
— Гля, жидовня голос подала!
— Комиссар небось.
— Слышь, комиссар, выгляни. Посмотрим, сумею я тебе пулю в глаз закатить?
Снова поднялась стрельба. Один из оуновцев выставил ствол пулемета и дал длинную очередь.
В ответ немедленно заработал крупнокалиберный «браунинг» бронетранспортера. Пули пробивали полуобвалившиеся стены, поднимая бурую кирпичную пыль.
Прибалт, стрелявший из «МП-40» и успевший опустошить полдесятка магазинов, дернулся и захрипел. Пуля калибра 12,7 миллиметра пробила легкое. Его пытались перевязать, но кровь из выходной раны размером с пятак было невозможно остановить.
— Оставьте его… бесполезно, — сказал приятель. — Он уже отвоевался.
В одной из подвальных нор нервно курил власовец и, отхлебывая из бутылки вино, рассуждал:
— Расстрелять, может, и не расстреляют. Дадут лет двадцать пять лагерей, а у меня жена молодая, две дочки. Что, жена столько лет ждать будет?
Второй власовец набивал патронную ленту и молча пыхтел. Когда его товарищ снова начал разговор о жене, детях, не выдержал:
— Хватит, Никита! Почисть лучше пулемет. Он для тебя сейчас и жена и семья. Чего душу зря травить? Прикончат они нас на месте и, как зовут, не спросят. Надо драться. Может, и правда Гитлер какое-то чудо-оружие приготовил.
