– Точно ли, что Тулуза окончательно потеряна? – осторожно спросила Изабелла.
Алиенора смяла письмо в кулаке. Острые края пергамента впились ей в ладонь.
– Генрих не написал бы такого, если бы оставался хоть один шанс на успех, – сказала она и поморщилась, как от боли. – Он знает, как для меня важна эта победа, и понимает, что подвел меня. Ему придется довольствоваться поджогами и грабежами, тогда как главная добыча так и не поймана, и в результате сам он выглядит бесславным глупцом. – Алиенора сердито утерла рукавом глаза. – И нам больше нет смысла дожидаться здесь победного парада.
– Разве король не вернется в Пуатье?
– Нет, – покачала головой Алиенора. – Это было бы слишком унизительно. Генрих захочет поглубже схоронить свой позор, только я все равно никогда об этом не забуду.
* * *В конце концов погода испортилась, и зарядили дожди. Земля напиталась водой, дороги раскисли. Генрих снял лагерь и поспешно двигался на север, сжигая и разоряя все, что попадалось на его пути. Людовик остался за стенами Тулузы, но его гонцы без дела не сидели, и, пока Генрих жег поля вокруг Тулузы, братья Людовика отдали Нормандию на растерзание французским войскам. Генриху ничего не оставалось, кроме как бросить Тулузу и мчаться на защиту своих владений. Управлять Каором он поручил Томасу Бекету, однако лишил его и людей, и денег, демонстрируя таким образом свое недовольство канцлером – именно его он винил в провале похода.
На третий вечер пути, когда войско располагалось на ночлег у Монморийона, Амлен случайно остановил коня рядом с Гильомом Булонским. Молодой человек цеплялся за седло и дрожал от озноба, стуча зубами. Амлен не мог сказать, пот или дождевые капли текут по лицу Гильома.
– Тебе нужен лекарь, – проговорил Амлен.
В войске свирепствовали кровавый понос и четырехдневная малярия, и это было второй причиной, вынудившей Генриха отступить. Если бы армия задержалась в ядовитом воздухе лагеря еще хоть недолго, разразилась бы настоящая эпидемия.
Гильом Булонский смотрел на него блестящими от лихорадки глазами.
– Да, знаю, – прохрипел он. – Боже, в моей голове как будто тысяча демонов бьет в барабаны.
Амлен убедился в том, что люди молодого графа нашли в городе приличное место для ночлега, и послал туда собственного лекаря.
Утром он пришел проведать Гильома и увидел, что состояние графа ухудшилось. Он по-прежнему пылал в лихорадке и с трудом дышал. Капеллан уже исповедал его, а лекарь стоял рядом, угрюмо сжав губы.
– Больше я ничего не могу для него сделать, – сказал он, – теперь все в руках Господа. Если лихорадка спадет, он выживет.
О том, что произойдет в противном случае, врачеватель умолчал, однако взгляд его был достаточно красноречив.
Амлен встал у постели. Темные ресницы графа дрогнули, и он обратил лицо к брату короля – лицо смерти: с посеревшей кожей и кругами вокруг глаз.
– Я буду молиться о тебе, – произнес Амлен, весь во власти жалости и потрясения: как быстро недуг одолел графа, как хрупка человеческая жизнь.
– Когда меня не станет… Сделай так… графиня… получила это… – Гильом приподнял дрожащую руку и взглядом указал на перстень с сапфиром, мерцающий на его среднем пальце.
– Клянусь. – Амлен осенил себя крестом. – Но может быть, ты поправишься и тогда сам отдашь кольцо графине.
Лицо Гильома исказила душевная боль.
– Да… – произнес он, и из уголка его глаза выкатилась слеза. – Может быть.
* * *Генриха Амлен нашел у коновязи готовым сесть в седло: мантия откинута за спину, нога в стремени. Там же находился их младший брат Вилл, он придерживал жеребца под уздцы.
– Я только что от Гильома Булонского… – начал Амлен.
– Как он? Ехать сможет? – спросил Генрих.
Амлен покачал головой:
– Он смертельно болен; лихорадка не отступает.
– Это точно? – У Вилла новость вызвала не беспокойство, а скорее любопытство.
– Если только Господь не пощадит его, – едва повернув голову, бросил Амлен: к младшему единокровному брату он не испытывал сердечных чувств, и тот отвечал ему взаимностью.
– Какое горе! – Генрих перекрестился. Он, по крайней мере, сказал то, что полагается в таких случаях. – Я буду молиться о нем.
Амлен знал, что смерть Гильома Булонского не особо расстроит Генриха: во-первых, потому, что она оборвет прямую мужскую линию Стефана, и, кроме того, кончина графа откроет массу новых возможностей в том, что касалось наследования его земель.
* * *Алиенора тоже находилась в дороге. Она выдвинулась из Пуатье на север и на пути в Нормандию остановилась на ночевку в Туре. В конце дня она вместе с Изабеллой играла в шахматы и допивала последний кубок вина, когда ее камерарий Бернар объявил, что прибыл монах с новостями об армии Генриха.
– Приведи его.
Алиенору тут же охватили дурные предчувствия, потому что монахи зачастую приносят трагические вести. Боже милостивый, как бы ни сердилась она на Генриха, вообразить мир без него попросту невозможно.
Монах, которого ввел Бернар, оказался бенедиктинцем; после долгого пути его ряса и накидка были заляпаны грязью. Из-под кустистых седых бровей смотрели глубоко посаженные темные глаза.
– Ты принес вести? – Алиенора остановила его попытку опуститься на колени.
Он поклонился и вынул из заплечной сумки пергамент:
– Госпожа, король повелел передать вам, что он желает видеть вас на рождественском пиру в Фалезе. Вот послание от него. – Потом он медленно извлек второй свиток, к которому синей лентой был привязан сапфировый перстень. – И я глубоко скорблю о том, что вынужден сообщить печальную весть графине де Варенн.
Алиенора обернулась к Изабелле – та стояла рядом, готовясь поддержать королеву, если понадобится, но теперь смотрела на посланца и свиток в его руке, как олень, в которого только что вонзилась стрела охотника.
– Нет, – замотала она головой. – Нет!
Алиенора быстро взяла ее под локоть.
– Тебе лучше присесть, – проговорила королева.
Изабелла стряхнула ее ладонь.
– Я не хочу знать, – ответила она осипшим от страха голосом. – Что бы он ни сказал, это будет неправдой.
– Изабелла…
– Нет! – выкрикнула она, оттолкнула протянутые к ней руки и убежала из комнаты.
– Что случилось, скажи мне! – велела Алиенора.
Монах опустил голову:
– Мне тяжело сообщать вам столь горькую весть. Граф Гильом де Варенн скончался от жестокой лихорадки в Монморийоне, в лечебнице для паломников. Король отправил к нему собственного лекаря, но ничего не помогло. Кольцо послано как доказательство этого известия.
Алиенора приняла от него перстень – легкую вещицу, которая так много весит. Неограненный сапфир переливался синевой полуночного неба.
– Останься здесь, – сказала она. – Согрейся у огня и налей себе вина. Позже я еще поговорю с тобой, и, возможно, графиня тоже, когда оправится от первого потрясения.
Алиенора отправилась на поиски Изабеллы и нашла ее простертой перед алтарем в часовне замка. Графиня сорвала с головы вимпл, и ее прекрасные каштановые волосы веером рассыпались по спине и плечам.
– Прошу, Господи, прошу Тебя, пусть это будет неправдой, умоляю, пусть окажется, что он все-таки жив! – повторяла Изабелла. Ее тело содрогалось от рыданий, дыхание прерывалось.
Алиенора опустилась на пол рядом с ней и попыталась обнять.
– Изабелла, – проговорила она, – поднимайся, пойдем отсюда.
– Я не хочу этого слышать, не хочу! – Изабелла забилась в объятиях Алиеноры. – Это неправда, пусть это будет неправдой!
Королева крепче обняла ее.
– Тише, тише, – приговаривала она. – Все будет хорошо.
Она вспомнила день, когда узнала о кончине своего отца на пути в собор Святого Иакова в Компостеле. От безысходного отчаяния в ее душе тогда образовалась рваная дыра, словно прорубленная зазубренным орудием. Но пришлось держать себя в руках, потому что она стала наследницей, новой герцогиней Аквитанской, и потому что ей надо было заботиться о младшей сестре. В этот момент Изабелла напомнила ей Петрониллу, и сердце Алиеноры пронзила острая боль.
– Нет такой двери, за которой ты сможешь укрыться, и тебе некуда убежать, – сказала она. – Изабелла, ты должна принять свершившееся, а иначе эта рана будет гноиться и погубит тебя.
– Он не мог оставить меня, не мог! – всхлипывала Изабелла.
– Знаю, ты не хочешь этому верить, – продолжала Алиенора. – Твоей боли мне не почувствовать, но я помню свою, когда этот мир покидали самые дорогие мне люди. – Взяв ладонь Изабеллы в свои руки, она вложила туда перстень.
Изабелла взглянула на него, потом ахнула и согнулась пополам, сжимая живот. Алиенора покачивала и гладила ее, пока горе взмывало к сводам церкви, пока звенела перед алтарем мука вместо молитвы.
Пришел священник узнать, что происходит, и Алиенора послала его за своим капелланом и служанками. Вместе они отвели Изабеллу в ее покои. Она дрожала и всхлипывала так сильно, что едва могла передвигать ноги, и у нее началось кровотечение. Ее тело отозвалось на страшную весть регулами, которые запаздывали к тому дню на несколько недель. Точно нельзя было сказать, выкидыш это или нет, но кровотечение было обильным, а мысль о том, что она, может быть, потеряла разом и мужа, и ребенка, заставляла Изабеллу рыдать с новой силой.
