– Я даже присутствовал при рождении этого города. Это было первого мая девятнадцатого года. Города Первомайск до этого времени не было, и не было другого города. А было три городка, что входили в состав разных уездов. Ольвиополь, Богополь и Голта. Располагались они рядом друг с другом, но не были единым целым. А вот перед Первомаем все три ревкома решили объединиться, но никак не могли решить, каким новое название будет. Каждый свое предлагал. А на первомайском митинге выступал один командир Красной армии и предложил назвать город в честь Дня международной солидарности трудящихся. Так и родился город Первомайск, ибо это предложение всех устроило.
А я потом в типографии набирал постановление ревкома, а отец мой проверял, как у меня получается, не опозорю ли я его и деда Соломона… А в следующем году я попал на польский фронт и домой больше не вернулся. То Ростов, то Саратов, то Архангельск… да… Архангельск. У кого из вас, товарищи красноармейцы и младшие командиры, вопросы еще будут?
Политрук как-то суетливо собрался, попрощался с нами и двинулся в сторону хутора Артемьево. Ближе к дороге размещались еще доты, а за шоссе и железной дорогой тоже было еще несколько. Я подумал, что политрук сейчас беспокоится о своих родных, что в Первомайске остались. На вид ему лет сорок, так что отец его, может, еще жив, а возможно, жив и дед, про которого он говорил. И тут я вспомнил про уничтожение евреев немцами. Занимали немцы город, потом издавали приказ, чтоб все евреи собрались в такой-то день и час с вещами. Их якобы куда-то должны вывезти. И вывозили – на расстрел. Может быть, отец, дед и другие родные политрука уже стоят возле стадиона какого-то завода в городе и не знают, что сейчас их поведут к оврагу расстреливать. А их сын и внук сейчас очень далеко и не ведает, что происходит с его родными. Он узнает об этом только через несколько лет. А пока же нервничает, но не знает, отчего именно.
Авторский комментарий
Еврейское население тех мест уничтожалось в период до апреля 1942 года в концентрационных лагерях Богдановка, Доманевка, Акмечетка и Березовка.
Про расстрелы в Богдановке вот документ: «Наиболее интенсивные расстрелы происходили 21–23, 27–29 декабря 1941 года. В период 24–26 декабря карательный отряд уехал в Голту на рождественские праздники. Заключенным лагеря было приказано за это время соорудить земляную плотину размером в длину 12 метров, в высоту 1,8 метра. Назначение этой плотины заключалось в необходимости задержать потоки крови, которая струилась по склонам оврага в реку Буг» (из акта, составленного специальной комиссией 2 мая 1944 года). Расстрелы в Богдановке закончились 31 декабря. Часть евреев была расстреляна прямо в овраге на окраине Первомайска.
Настроение у меня опустилось еще ниже. Правильно бабушка говорила: «Во многом знании – многие печали». А как этим знанием поделиться? Откуда я могу это знать? Да и нельзя это говорить – разрыв сердца с человеком случиться может, когда будет об этом думать, не имея возможности туда побежать и защитить.
Видимо, не только меня разные подобные мысли одолевали, потому что собрались мы в курилку, а ни у кого желания потрепаться не возникло. Сидели и стояли, и просто молча дымили.
А Островерхов, видимо, почуял наше невеселое настроение и решил провести вторую серию политработы.
– Слушайте сюда, ребята, как говорят на родине товарища политрука. Вижу я, что вы здорово скисли, и, наверное, не оттого, что услышали про город, о котором и не знали, что есть такой на белом свете. И дело тут не в городе, а в шляпе. Это вы скорый бой чувствуете, и перед первым в жизни боем места себе не находите, как молодуха перед первой брачной ночью. И положено, и самой хочется, и страшно. И я перед первым боем дергался, а мне мой земляк Тихонович, что тогда третью войну ломал, сказал так: «Не боись, Федька! Пуля виноватого завсегда найдет. Если ты сегодня виноватый, то от нее не скроешься, даже если в материно черево обратно залезешь. Потому – не боись, а дело свое делай и пулю прими, ежели виноват. А коль ты не виноват, то и бояться нечего!»
Теперь моя очередь, как старый солдат молодому, такое говорить, но я скажу чуток по-другому.
Когда ты в атаку идешь, то тебе страшно, что в тебя пуля попадет и убьет или искалечит. И от того переживания своей будущей смерти у тебя сердечко выскакивает, как у затравленного зайца, и руки потеют, а случается, и в штанах мокро. Но случается такое не только с тобой и соседом по цепи, а и с тем врагом, на которого ты в атаку идешь. И у него винтовка в руках дрожит, и пули идут куда-то в заоблачные выси, и в пулемете лента перекашивается. И может он так побежать, что его даже на коне не догонишь. Вот если вспомнить, с кем я воевал за пять лет – белополяки, петлюровцы, галичане, деникинцы самые разные… А разных атаманов вообще до черта – Кибец, Водяной, Хмара, Струк, Балахович, Оскилко, Чучупака. Нет, не все, еще были, но я их уже всех не упомню. И все они тоже жить хотели, не хуже меня самого, и тоже от меня бегали. И я от них бегал, пока то, что мне Тихонович сказал, нутром не понял. Что оба войска, которые навстречу идут, одно другого боятся. Но победит из них тот, кто боялся меньше и кому боязнь не помешала воевать. Поэтому, когда к нам немцы подойдут, они тоже вас бояться будут. Они ведь не железные и со склада новые головы вместо пробитых не получают. Если вы их носом землю рыть заставите, не давая вперед идти, то победили вы. А у кого при этом штаны более мокрые будут – никому это не интересно.
Ладно, поговорили, и хватит, работа за нас сама не сделается. Подъем, красные орлята!
Мы поднялись и пошли по своим постам.
Во второй половине дня немцы дважды бомбили отходящих по шоссе. Сделали по два захода. Бомб каждый раз было по полсотни, а то и больше. Нам от взрывов ничего не было, только «летучие мыши» на крючках танцевали. После второй бомбежки прервалась связь с «Перекопом». Это такой позывной у дота между шоссе и железной дорогой. У нас позывной «Чонгар». Потому Волох отправил по приказу комроты Моню и Пашу Черного туда, чтоб разведали и доложили, что с дотом и гарнизоном. Если будет нужна помощь, то Паша там останется, а Моня должен побыстрее вернуться и доложить. Пока Моня бегал за шоссе, на его пост переставили меня. Я закрыл за ними дверь на задвижки и стал примеряться, как мне стрелять из «дегтярева» через амбразуру защиты входа. Их не было, наверное, с час. Потом появились. Лица бледные, хоть и бежали. Гм, что там стряслось-то?
– Стой! Пароль?
Они остановились и как-то обалдело на меня уставились.
– Пароль?
Ну да, вижу их я, но порядок-то какой? Пароль-отзыв, тогда проходи. Ага, дошло!
– Шомпол!
Все правильно.
– Штык!
– Товарищ лейтенант, от «Перекопа» вернулись!
Это я в каземат засунулся, ибо мне Волох приказал, чтоб тут же его в известность поставил, когда придут. Сам же повернул рукоятки задвижек и впустил их внутрь дота. Паша пошел на насос, а Моня сходил доложить коменданту и, вернувшись, сменил меня. Передавая пост, я спросил его шепотом:
– Ну, что там? Все живы?
– Они – все, в дот бомбы не попали. Там что-то со связью. А вот на дороге по беженцам… Каша из людей и вещей. Меня чуть не стошнило.
Затем Моня совсем тихо добавил:
– И дети тоже…
Я не выдержал и громко выразился про немецкого летчика, пожелав ему вечного изнасилования ежом, ужом и колючей проволокой и полноценной ломки, как у их шефа-нарка, на сдачу. За то и заработал втык от Волоха, что выражаюсь, как дореволюционный сапожник, хотя жил не в столь старорежимное время. Но наряда вне очереди не получил. Впрочем, я и при наряде посчитал бы, что прав. Только, в отличие от Мити, пререкаться бы не стал. Начальство иногда втык дает не потому, что ты не прав, а потому, что так положено.
Устроился рядом с Егором. Стали вновь отрабатывать устранение разных задержек, а в процессе я Егору шепотом рассказал, что от Мони услышал. Егор тоже немцу пожелал разных приключений на его задницу, но тоже шепотом, чтоб Волох не слышал.
Ближе к закату Волоха вызвали к ротному, он оставил за себя Островерхова, а сам взял Пашу Черного с собой и Паше приказал взять винтовку. Мы с Егором переглянулись. А вот это неспроста. Вчера Волох ходил в «Сиваш» (это дот севернее нас) без сопровождающего вообще. А тем более – вооруженного.
Во время перекуров Моня добавил, что в Дубровке горело несколько домов. Я его спросил, был ли кто-то, кто раненых гражданских перевязывал. Моня ответил, что там стоит пост из «подголосков». Вот они этим и занимались, да еще две сандружинницы из штатских. «Подголосками» в шутку называли людей из артиллерийского взвода лейтенанта Басова. Орудий им до сих пор не поставили, потому их и использовали не по назначению, а где придется.
Остаток дня прошел в трудах и заботах. Опять отстоял караул у дота, только смена моя была ближе к полуночи. Я перед этим заснул, потому вставать было не в пример тяжелее, да и не заснуть – тоже. Пришлось несколько раз споласкивать лицо из фляжки. Чуть-чуть помогало, но потом вновь одолевала зевота. Пост сдал – и провалился в сон. Только долго поспать не удалось. Разбудила нас канонада. Мы повскакивали и стали озираться, и не сразу до нас дошло, что артиллерия гремит не с запада, от Нарвы, а с востока, со стороны нашего тыла. Впрочем, под утро канонада началась и на западе.
