— Я готов, учитель, — сказал император, сморщив нос, словно от знатной понюшки табаку. Когда они оставались вдвоем, князь обращался с ним как с сыном, а Иосиф говорил ему «учитель», как в те времена, почти четыре десятка лет назад, когда пятилетний мальчик засыпал его вопросами, иной раз самыми неожиданными.
— И не будь уступчив. В прошлое твое свидание с нею ты легкомысленно обещал присоединиться к ее плану разрушения Турецкой империи. Но это миф. Миф, сочиненный великим прожектером Потемкиным, который оказывает на императрицу и необыкновенное влияние, и даже давление. Судя по всему, она у него в плену.
— Да, любая женщина окажется в плену у такого великана, — подтвердил Иосиф. — Он неотразим, хотя и крив, к тому же умен. А она женщина…
— Вот это-то ты и должен положить в основу всего, — подхватил князь. — Она всего только женщина. Пусть выдающаяся… Женщина, с присущими ей слабостями. Слабое существо. Ее подпитывают любовники своими соками и своим влиянием. Помни об этом, помни.
— Принц де Линь называет ее не иначе как Екатерин Великий, — усмехнулся Иосиф. — Он говорит, что перед ее чарами невозможно устоять не только мужчине, но и женщине. И что женщины, составляющие ее окружение, все у нее в плену.
— Пустяки, — бросил князь. — И это тоже миф. Миф, сочиненный ее угодниками. — Я наблюдал за нею. Да, у нее царственная осанка и такие же манеры. Она играет свою роль необычайно талантливо. И как нас, сидящих в ложе, пленяет талантливая лицедейка, заставляя переживать вместе с нею страдания ее героини, так и русская царица берет в плен своей талантливой игрой. Не более того. Люди чрезвычайно податливы и склонны к заблуждению. Так же, как пастух управляет огромным стадом с помощью двух-трех псов, обученных для этого, так и народ подобен такому стаду, для которого нужны обученные псы. А ведь пастух — это всего лишь пастух…
— Я тоже всего лишь пастух, — усмехнулся Иосиф.
— Ты — другое дело, — ничуть не смутившись, продолжал Кауниц. — Ты правишь своим стадом по закону наследства, и ни у кого никогда не возникало, да и не могло возникнуть, сомнение в твоем праве. Екатерина — другое дело, совсем другое. Она, если говорить без уловок, самозванка, каких много в России. Ты должен постоянно помнить об этом и соответственно держать себя с нею. Я согласен с тем, что Турция представляет для нас и для России общую опасность, но если вы вознамеритесь ее разрушить, то погибнете под ее обломками.
— Ну уж, так-таки и погибнем! — Иосиф передернул плечами.
— Никто не позволит вам этого, — продолжал свое князь, — ни Франция, ни Англия, ни Швеция, ни Пруссия, ни, естественно, сама Турецкая империя. С ее помощью осуществляется баланс европейских сил.
— Но она представляет собой постоянную угрозу для нас…
— И для России тоже, — перебил его Кауниц. — Ну и что же? Кто позволит тебе и царице усилиться за счет турок? Тотчас возникнет альянс государств, противостоящих вашему утопическому плану. Да и все захотят иметь свою долю в вашем дележе. А это никак невозможно.
— Но война неизбежна, учитель. Турки жаждут взять реванш у России. И тогда я буду вынужден взять сторону Екатерины.
Ложечка, которую он держал в руке, дернулась, фарфор жалобно зазвенел. Дверь тотчас приоткрылась, и дворецкий вопросительно глянул на Иосифа.
— Нет, нет, никто мне не надобен, — сердито произнес император.
Дверь тотчас захлопнулась: было достаточно не только слова, но и взгляда.
Кауниц обдумывал последние слова своего повелителя. Да, Иосиф в случае войны принужден быть в одной связке с русской царицей. Это, к великому сожалению, не принесет ему лавров. Австрийская армия при всей ее показной пышности никуда не годится. Он предвидел, что отдуваться придется русским. Что ж, у них есть превосходные полководцы.
Наконец он сказал:
— Вам — я имею в виду тебя и Екатерину — надо приложить все усилия, чтобы избежать войны.
— Я не вижу возможности, как это сделать, — пожал плечами Иосиф, — лично от меня ничего не зависит. Король Людовик гнет свою линию. Его агенты науськивают турок на русских. Они твердят об их слабости, о том, что потеря Крыма легла позором на Порту. С другой стороны, в России есть могущественная партия войны, возглавляемая Потемкиным. Екатерина во всем ему потакает. Она, эта сильная женщина, излучающая флюиды властности, тем не менее находится под его влиянием. Меж тем, когда я впервые встретился с нею шесть лет назад, должен откровенно признаться, сам попал под ее магнетизм…
— Ты забываешь, что тогда она была на целых шесть лет моложе, — вставил Кауниц. — А шесть лет для женщины — много.
— Судя по тому, что она то и дело меняет своих любовников, которые с каждым разом становятся все моложе, ее желания остались неизменны. Верно, и магнетизму не убыло, — убежденно произнес Иосиф. — Это, на мой взгляд, исключительная женщина, она и в старости исключительна.
— Твоя матушка, покойная императрица Мария-Терезия, да будет ее память незабвенна, неспроста не любила ее. По-моему, она видела в ней эту чертовщину, которую ты называешь магнетизмом.
— Она боялась ее, — убежденно сказал Иосиф. — Я знаю это доподлинно. Она называла ее ведьмой и распутницей, проклятой немкой, околдовавшей Россию.
Кауниц качнул головой — ему это было известно. Как был известен деспотический нрав покойной. При ней Иосиф был тише воды, ниже травы. Она не допустила сына к управлению государством, все решала сама, даже в мелочах. И только с ее кончиной Иосиф вздохнул свободно, и это несмотря на то, что уже двадцать два года он был официально провозглашен императором.
Семь лет, как ее не стало и он расправил плечи. «Я не давал ему делать глупостей, — самодовольно думал Кауниц. — Я постоянно стоял у него за спиной, я был его тенью. И мы кой-чего добились. Вместе с той же Екатериной поделили Польшу[38] — я настоял, чтобы нам досталась благодатная Галиция. Тем более что ее население единоверно, все больше католики. Правда, тогда Мария-Терезия еще властвовала. Властвовала, но не управляла — управлял я, — с тем же самодовольством думал Кауниц. — Короли и императоры могут выказывать свою волю. Но за их спиной стоят умные люди, которые движут царственными марионетками, дергают управляющими нитями. Важно только дергать так, чтобы нити эти не были видны. Мягко, с деликатностью. И тогда и волки будут сыты, и овцы целы».
Кауниц, кряхтя, потянулся. Потом сказал:
— Мой тебе совет: не иди у нее на поводу, не соглашайся сразу, не принимай ее условия. Помни, она всего только женщина, притом старая, притом все еще в плену своих страстей. Я охотно бы сопровождал тебя в этой поездке, но… — И он развел руками, как бы говоря: ты же сам видишь, я стар и немощен. — А теперь позволь мне откланяться. Да и у тебя есть свои заботы.
Оба поднялись. Кауниц отодвинул кресло и поплелся к выходу. Походка у него была старческая, шаркающая, но стан был прям — почти как у молодого.
«Он прекрасно держится, — отметил про себя Иосиф. — И ум у него все еще свеж. Хотя время от времени ему стоит усилий вспомнить то или иное имя или дату. Но в конце концов он вспоминает. А память у него все еще емка, Бог знает, сколько всего вместила она в себя за семь десятков с довеском лет».
Оставшись один, Иосиф некоторое время пребывал в задумчивости. Свидание с Екатериной виделось ему важным, но в то же время опасным по своим последствиям. Опять она увлечет его в мир иллюзий. Ох, этот ее Греческий проект, она поистине бредит им. С одной стороны, хорошо было бы, разумеется, отвести от Европы турецкую опасность раз и навсегда, отхватить кое-какой кус от этого громадного лоскутного одеяла, распростертого на все стороны света. С другой же…
Другая сторона представлялась ему неодолимой. Не говоря уж о военной стороне, существовала сторона политическая. Екатерина ее и в грош не ставила — чисто по-женски. А между тем именно она-то и была неодолима по своей множественной зависимости.
и хочется, и колется, да сил недостает. Надо быть готовым к изворотам, наконец решил он. Легко ускользать в решительную минуту. Ему это удавалось.
Он позвонил. И сказал явившемуся камергеру:
— Пусть подадут карету. Я собираюсь в Шёнбрунн.
— О, Хофбург! — всплескивают руками венцы. Хофбург прекрасное в прекрасном. Это дворец к дворцу: императорская канцелярия с покоями его величества, зимний манеж, дворцовая библиотека, богатство которой подавляло самого императора — не только парад книг, но и рукописей, скульптуры, живописи и графики, императорские музеи, наконец, увеселительный замок Бельведер в окружении роскошного парка, с Хофбургтеатром.
Был еще и Шёнбрунн[39] — архитектурный шедевр. В его названии сокрыта его же достопримечательность: фонтаны, прекрасные фонтаны, окружившие дворец водяной завесой, живым сверкающим занавесом.
