Я медленно вскарабкался на вершину и подошел к храму, вспомнив, до каких огромных размеров он вырос, когда мной овладел морок. О да, это были владения моей матери. Разве не предупреждал меня царь Ликомед, чтобы я никогда не бродил здесь, в местах, где моя мать, вопреки его воле, устроила себе жилище?
Она ждала меня в тени у алтаря. Внезапно мне пришлось опереться на Старый Пелион, словно на посох, — ноги мои так ослабели, что я едва мог стоять. Мать! Моя мать, которую я никогда не видел.
Такая крошечная! Она была мне чуть ли не по пояс. У нее были бело-голубые волосы, темно-серые глаза и такая прозрачная кожа, что под ней просвечивали вены.
— Ты — мой сын, тот, у кого Пелей отобрал бессмертие.
— Да, это я.
— Это он послал тебя ко мне?
— Нет, я оказался здесь по воле случая.
Я дрожащей рукой опирался на Старый Пелион.
Что должен чувствовать мужчина, когда видит свою мать впервые в жизни? Эдип ощутил вожделение, взял ее себе в жены и сделал царицей, несмотря на то что она вскормила его своей грудью. Но похоже, во мне не было Эдиповой страсти, ибо я не ощущал ни намека на вожделение или восхищение ее красотой и кажущейся молодостью. Наверно, мои чувства можно было описать как удивление, неловкость, как… да, отторжение. Эта странная маленькая женщина убила шестерых моих братьев и предала моего любимого отца.
— Ты ненавидишь меня!
В ее голосе звучало возмущение.
— Это не ненависть. Неприязнь.
— Как Пелей назвал тебя?
— Ахилл.
Она поглядела на мой рот и презрительно кивнула.
— Очень удачно! Даже у рыб есть губы, а у тебя — нет. Отсутствие губ превращает твое лицо из образчика красоты в незаконченную маску. В мешок с прорезью.
Она была права. Я ее ненавидел.
— Что ты делаешь на Скиросе? Пелей с тобой?
— Нет. Я один приезжаю сюда каждый год на шесть лун. Я — зять царя Ликомеда.
— Уже женат? — едко поинтересовалась она.
— Я женат с тринадцати лет, а мне уже почти двадцать. Моему сыну шесть.
— Какая досада! А твоя жена? Она тоже дитя?
— Ее зовут Деидамия, и она старше меня.
— Что ж, все это очень удобно для Ликомеда. И для Пелея. Они тебя стреножили, и вполне безболезненно.
Не найдясь что ответить, я промолчал. Она тоже. Молчание растянулось до бесконечности. Я, наученный Хироном и отцом всегда уступать старшим, не смел прервать его, ибо не мог прервать его вежливо. Может быть, она и в самом деле богиня, хотя мой отец отрицал это всякий раз, когда вино брало над ним верх.
— Ты должен был стать бессмертным, — наконец сказала она.
Я рассмеялся:
— Мне не нужно бессмертие! Я — воин, мне нравится удел мужа. Я чту богов, но никогда не мечтал быть одним из них.
— Ты никогда не думал о том, что значит быть смертным.
— Это значит только то, что мне предстоит умереть.
— Именно, — мягко согласилась она. — Ты должен умереть, Ахилл. Но разве мысль о смерти тебя не пугает? Ты называешь себя мужем, воином. Но воины умирают раньше других мужчин.
Я пожал плечами.
— Как бы то ни было, меня ждет смерть. Я скорее предпочту умереть в молодости и славе, чем в старости и забвении.
На мгновение ее глаза затуманились голубизной, а лицо омрачилось печалью, — я не думал, что она способна чувствовать нечто подобное. По прозрачной коже щеки побежала слеза, но она нетерпеливо смахнула ее и снова обратилась в существо, которому чужда жалость.
— Слишком поздно спорить об этом, мой сын. Ты должен умереть. Но я могу предложить тебе выбор, ибо вижу твое будущее. Мне известна твоя судьба. Скоро за тобой придут, чтобы позвать на великую войну. Но если ты пойдешь, то погибнешь. Если же нет, ты проживешь до глубокой старости и будешь очень счастлив. В молодости и славе или в старости и забвении. Решать тебе.
Я усмехнулся:
— Что тут решать? Я выбираю смерть в молодости и славе.
— Почему бы сначала не подумать немного о смерти? — спросила она.
Ее слова вошли в меня, как отравленная стрела. Я не мог отвести взгляда от ее глаз, которые вдруг поплыли и растворились, лицо потеряло форму, небо у нее над головой расплавилось и потекло ей под ноги. Когда она выросла настолько, что коснулась головой облаков, я понял, что мной снова овладел морок, и понял, кто наслал его на меня. Из уголков моего рта сочилась слюна, мне в ноздри ударил гнилой смрад, ужас и одиночество заставили меня упасть перед ней на колени. Моя левая рука задергалась, левая сторона лица исказилась. Но на этот раз она сделала морок еще сильнее. Я потерял сознание.
Когда я очнулся, она сидела рядом со мной на земле, растирая в ладонях сладко пахнущие травы.
— Встань, — приказала она.
Не в силах сосредоточиться, ослабевший как телом, так и разумом, я медленно встал.
— Слушай меня, Ахилл! — резко сказала она. — Слушай меня! Ты принесешь клятву старым богам, и эта клятва будет страшнее любой из тех, которые дают новым. Нерею, моему отцу, морскому старцу; Великой матери, которая носит нас всех; Коре, богине ужаса; повелителям Тартара, бездны страданий, и мне, в моей божественной сущности. Ты принесешь ее прямо сейчас, понимая, что нарушить ее нельзя. Если ты нарушишь ее, ты навеки потеряешь рассудок и Скирос потонет в пучине, так же как потонула Тера, повинная в святотатстве.
Она крепко схватила меня за плечо и тряхнула.
— Ахилл, ты слышишь меня? Слышишь?
— Да, — промямлил я.
— Я должна спасти тебя от себя самого, — сказала она, разбивая старое яйцо в чашу с маслянистой кровью и выплескивая кровь на алтарь. Потом она взяла мою правую руку и крепко вжала ладонью в скользкое месиво. — Теперь клянись!
Я повторил за ней, слово в слово:
— Я, Ахилл, сын Пелея, внук Эака и правнук Зевса, клянусь, что вернусь во дворец царя Ликомеда и оденусь в женское платье. Я останусь во дворце сроком на один год, всегда одетый в женское платье. Если придет кто-то, спрашивая Ахилла, я спрячусь в гареме и буду избегать общения с ним даже через посредников. Я разрешу царю Ликомеду говорить от моего имени и буду повиноваться ему, не прекословя. Во всем этом я клянусь Нереем, Великой матерью, Корой, повелителями Тартара и богиней Фетидой.
Как только я произнес эти ужасные слова, мое замешательство исчезло; все вокруг обрело свои истинные краски и очертания, и ко мне вернулась ясность мысли. Но было уже слишком поздно. Ни один мужчина не мог принести такую страшную клятву и нарушить ее. Моя мать связала меня по рукам и ногам — я не мог противиться ее воле.
— Будь ты проклята! — воскликнул я, сдерживая рыдания. — Будь ты проклята! Ты сделала меня женщиной!
— Во всех мужах есть женщина, — ухмыльнулась она.
— Ты меня обесчестила!
— Я помешала тебе отправиться на раннюю смерть, — ответила она, толкнув меня к тропинке. — Теперь возвращайся к Ликомеду. Тебе не придется ничего ему объяснять. Когда ты доберешься до дворца, он уже все узнает.
Ее глаза снова подернулись голубизной.
— Я делаю это из любви к тебе, мой бедный безгубый сын. Я — твоя мать.
Я ни слова не сказал Патроклу, когда вернулся к нему, просто взвалил на плечи свою часть поклажи и зашагал во дворец. Он же, как всегда, подстраиваясь под мое настроение, не стал задавать вопросов. Или, может быть, он уже знал то, что наверняка знал Ликомед, когда мы прошли через ворота во внутренний двор. Он ждал нас там, сжавшийся, побежденный.
— Я получил послание от Фетиды.
— Тогда ты знаешь, что мы должны сделать.
— Да.
Моя жена сидела у окна, когда я вошел в ее комнату. Она повернула голову на звук открывшейся двери и распахнула мне объятия, сладко улыбаясь. Я поцеловал ее в щеку и устремил взгляд в окно, на гавань и городок внизу.
— И это все, что ты припас для меня? — спросила она, но без возмущения: Деидамия никогда не выходила из себя.
— Тебе ведь известно то, что известно всем, — вздохнул я.
— Ты должен надеть женское платье и прятаться в отцовском гареме, — кивнула она. — Но только когда у нас гости, а это будет нечасто.
Ставень под моей рукой раскололся в щепки, настолько велика была моя мука.
— Как я смогу это сделать, Деидамия? Какое унижение! Какая удачная месть! Эта дрянь насмехается над моим мужским естеством!
Моя жена вздрогнула и сделала правой рукой знак, отгоняющий дурной глаз.
— Ахилл, не гневи ее больше! Она — богиня! Говори о ней с уважением.
— Никогда! — процедил я сквозь зубы. — Она не уважает во мне мужчину. Меня поднимут на смех!
На этот раз она пожала плечами:
— В этом нет ничего смешного.
Глава десятая,
рассказанная Одиссеем
Ветра и течения всегда больше благоприятствовали путешественникам, чем длинные, извилистые сухопутные дороги, поэтому мы отправились в Иолк по морю, прижимаясь к берегу. Когда мы вошли в гавань, я стоял на палубе вместе с Аяксом; это было мое первое путешествие в земли мирмидонян, и Иолк показался мне очень красивым — хрустальный город, сверкающий на зимнем солнце. Никаких стен. Позади дворца высилась гора Пелион, укутанная в чистый белый снег. Поплотнее запахивая меховую накидку, я подышал себе на руки и искоса посмотрел на Аякса.
