С просветлевшим лицом он сорвал с него покров, — это была двуглавая критская секира с бронзовыми лезвиями и дубовой рукояткой. Я протянул ему подарок; светясь от удовольствия, он подставил руки, чтобы принять его.
И в этот самый момент снаружи раздался пронзительный, громкий крик тревоги. Кто-то затрубил в рог, где-то вдали Аякс проревел военный клич саламинцев. Послышался лязг скрещенного оружия, который ни с чем нельзя было спутать; Аякс закричал снова, на этот раз ближе, словно ему пришлось отступить. Женщины завизжали и бросились врассыпную, мужчины сконфуженно спрашивали, в чем дело, царь Ликомед, мертвенно-бледный, позабыл про свою секиру.
— Пираты! — воскликнул он, явно не зная, что делать.
Аякс проревел еще один клич, громче и намного ближе, — воинственный клич со склонов Пелиона, которому мог научить только Хирон. Посреди поразившего всех глубокого оцепенения я перевернул секиру, схватившись обеими руками за рукоятку и подняв лезвие над головой.
Кроме меня еще кое-кто тоже двигался, ворвавшись в тронный зал с такой силой, что охваченные ужасом женщины, столпившиеся в дверях, разлетелись в стороны, как мотки с пряжей. Вроде женщина. Понятно, почему Ликомед не осмелился нам ее показать! Нетерпеливо срывая с себя льняной пеплос, под которым обнаружилась грудь, такая мускулистая, что я уставился на нее в восхищении, она бросилась к столу, заваленному оружием. Ахилл. Наконец-то!
Он с грохотом свалил содержимое стола на пол, схватил щит и копье и выпрямился во весь рост, каждая жилка была готова к бою. Я шагнул к нему, протягивая секиру.
— Вот, моя госпожа, возьми! Похоже, она твоего размера. — Я взмахнул секирой, и мои руки заломило от напряжения. — Или передо мной царевич Ахилл?
О, выглядел он престранно! То, что должно было быть в нем красивым, на самом деле таким не было, несмотря на хвалебные речи Патрокла. Но это не рот лишал его красоты. Он даже придавал ему чувствительность, которой ему так не хватало. Некрасивость, как я всегда потом думал, шла у него изнутри. Желтые глаза были полны гордости и ясного разума — это был не увалень Аякс.
— Спасибо! — крикнул он, смеясь мне в ответ.
Аякс вошел в зал, все еще сжимая оружие, которое он использовал, чтобы создать панику, увидел стоящего рядом со мной Ахилла и зарычал. В следующее мгновение он заключил Ахилла в объятия, сжав с такой силой, что, будь я на его месте, он раздавил бы мне ребра. Ахилл стряхнул его, по всей видимости ничуть не пострадав, и обхватил рукой за плечи.
— Аякс, Аякс! Твой клич пронзил меня, как стрела! Я должен был ответить, я не мог больше медлить. Когда ты издал старый военный клич Хирона, ты звал меня — как мог я устоять?
Найдя взглядом Патрокла, он протянул ему руку.
— Сюда, ко мне! Мы идем войной на Трою! Сбылась моя самая заветная мечта, отец Зевс ответил на мои молитвы.
Ликомед стоял в стороне, со стенаниями ломая руки.
— Сын мой, сын мой, что же с нами теперь будет? Ты нарушил клятву, которую дал своей матери! Она разорвет нас на части!
Все замолчали. Ахилл тут же пришел в себя, его лицо помрачнело. Я поднял брови, глядя на Нестора, и мы оба вздохнули. Вот и ответ.
— Не понимаю, как мог я ее нарушить, отец, — наконец произнес Ахилл. — Я действовал непроизвольно, бездумно ответив на призыв, которому был научен, когда был мальчишкой. Я услышал Аякса и ответил ему. Я не нарушил никакой клятвы. Ее уничтожила хитрость другого мужа.
— Ахилл говорит правду, — громко заявил я. — Я обманул вас. Ни один бог не сочтет вас виновными в клятвопреступлении.
Конечно, я их не убедил, но зло было совершено.
Ахилл восторженно поднял руки над головой и потянулся к Аяксу с Патроклом, чтобы их обнять.
— Братья, мы идем на войну, — заявил он, непрестанно улыбаясь, и благодарно посмотрел на меня. — Это наша судьба. Даже своими самыми отвратительными заклятиями моя мать не могла убедить меня в обратном. Я был рожден стать воином, сражаться бок о бок с величайшими мужами нашей эпохи, завоевать вечную славу!
То, что он сказал, скорее всего, было правдой. Я мрачно посматривал на них, блистательное трио юношей, вспоминая жену и сына и думая о всех тех бесконечных годах, которые должны будут пройти между началом моего изгнания и возвращением. Ахилл получит у стен Трои свою вечную славу, но я с радостью променял бы свою долю этого товара, цену которого так часто преувеличивают, на право завтра же вернуться домой.
Мне все же удалось вернуться на Итаку — под предлогом, будто мне нужно лично отобрать воинов, которые отправятся со мной в Трою. Агамемнон был сильно раздосадован, видя, что я покидаю Микены; он играл свою роль намного увереннее, если мог положиться на меня.
Три драгоценные луны провел я со своей паутиноликой Пенелопой, время, на которое мы не рассчитывали, но в конце концов мне нельзя было больше откладывать. Пока мой немногочисленный флот сражался со штормом, огибая остров Пелопа, я отправился в Авлиду сухопутным путем. Я быстро пересек Этолию, не останавливаясь ни днем ни ночью, пока не достиг лежащих в горах Дельф, где находилось святилище Аполлона Прорицателя и где его жрица, пифия, давала свои безошибочные оракулы. Я спросил ее, был ли верен мой домашний оракул, сказав, будто я двадцать лет проведу в разлуке со своим сердцем. Ее ответ был прост и прям: «Да». Потом она добавила, что такова была воля моей покровительницы Афины Паллады: я должен двадцать лет провести вдали от дома. Я спросил почему, но ответом мне был только глупый смех.
С разбитыми надеждами я последовал в Фивы, где условился встретиться с Диомедом, который ехал из Аргоса. Но жители оставили разрушенный город, и он не осмелился там задержаться. Но я не жалел об одиночестве, направив свою упряжку на последний, короткий отрезок пути, трясясь по разбитой дороге, которая вела вниз, к Эвбейскому проливу и Авлидской гавани.
Место для начала экспедиции выбиралось долго и тщательно: тысяче или больше кораблей требовалось пространство и воды должны были быть защищены. Поэтому Авлида была правильным выбором. Береговая полоса простиралась на две лиги в длину, прикрытая от свирепых штормов островом Эвбея, расположенным недалеко от берега.
Последний из пришедших на сбор, я взобрался на вершину холма, отделявшего гавань от остальной суши, и посмотрел вниз. Даже мои лошади словно почувствовали в воздухе что-то зловещее — они остановились, заартачились и принялись вставать на дыбы: так лошади обычно делают, когда их принуждают приблизиться к падали. Моему вознице пришлось несладко, но в конце концов ему удалось их успокоить.
На берегу в два ряда стояли высоконосые красно-черные корабли, каждый из которых мог вместить по меньшей мере сто человек — пятьдесят гребцов на веслах и еще пятьдесят матросов внизу с такелажем — и каждый из которых имел высокую мачту для крепкого паруса. Им не было ни конца ни края! Я спрашивал себя, сколько деревьев понадобилось повалить, чтобы создать эту тысячу кораблей, сколько капель пота впиталось в их просмоленные борта, пока не был забит последний гвоздь и они легко закачались на волнах. Корабли, корабли, корабли — они казались такими маленькими с вершины холма. Этих кораблей хватит, чтобы перевезти под Трою восемьдесят тысяч воинов и несколько тысяч тех, кто будет помогать войскам сражаться. Я мысленно аплодировал Агамемнону. Он дерзнул и преуспел. Даже если бы ему не довелось вывести эти два ряда кораблей из Авлидской гавани, это было замечательным достижением. Красота земли и моря потеряла для меня значение — горы уменьшились в размерах, море превратилось в пассивное орудие Агамемнона, царя царей. Я громко рассмеялся и прокричал:
— Агамемнон, ты победил!
Быстрой рысью я проехал через рыбацкую деревушку Авлиды, не обращая внимания на множество воинов, столпившихся на ее единственной улице. За домами я остановился, не зная, куда ехать дальше. Как отыскать царскую ставку среди всех этих кораблей? Я подозвал слонявшегося неподалеку воина.
— Как проехать к шатру Агамемнона, царя царей?
Он медленно оглядел меня, ковыряя в зубах, оценивая взглядом мои доспехи, шлем, украшенный рядами клыков вепря, мощный щит, который я получил от отца.
— Кто спрашивает? — дерзко поинтересовался он.
— Волк, который душил крыс размером побольше тебя.
Застигнутый врасплох, он сглотнул и учтиво ответил:
— Пройди еще немного по дороге, мой господин, там спросишь.
— Одиссей, царь Итаки, благодарит тебя.
Агамемнон устроил только временную ставку, разбив добротные кожаные шатры, достаточно просторные и удобные. Он не построил ничего основательного или прочного, кроме мраморного алтаря под одиноким платаном, бедным, потрепанным деревом, которое боролось с солью и ветром за право раскрыть свои бутоны. Я поручил упряжку с возницей заботам одного из царских стражей и был препровожден в самый большой шатер.
