как раз то, что по силам его ослу, а больше ему не снести.
— На сегодня хватит, — сказал мавр. — Здесь как раз то, что мы сможем унести с собою без риска быть обнаруженными, и вполне достаточно, чтобы сделать нас богатыми на всю жизнь.
— А там ещё что-нибудь остается? — спросил алькальд.
— Большая часть клада, — ответил мавр, — объемистый сундук, скованный обручами из стали, наполненный жемчужинами и драгоценными камнями.
— Мы должны во что бы то ни стало завладеть сундуком! — вскричал жадный алькальд.
— Я больше спускаться не стану, — упрямо заявил мавр. — Для всякого благоразумного человека «хватит» означает достаточно, а все остальное — излишество.
— Я тоже, — сказал водонос, — не желаю перетаскивать тяжести, которые сломают хребет моему бедняге ослу.
Обнаружив, что приказания, угрозы и уговоры в равной мере бессильны, алькальд обратился за помощью к спутникам.
— Помогите, — сказал он, — вынести сундук наверх, мы разделим между собой его содержимое.
Сказав это, он начал спускаться по лестнице, а за ним со страхом и против воли последовали альгвазил и цирюльник.
Позволив им скрыться из виду, мавр задул восковую свечу; пол с грохотом сдвинулся, и три достопочтенных сеньора остались в недрах земли.
Затем он торопливо побежал наверх и остановился только тогда, когда очутился на свежем воздухе. За ним во всю прыть, насколько позволяли короткие ноги, ковылял водонос.
— Что ты наделал? — вскричал Перехиль, лишь только перевел дух. — Алькальд и те двое заперты в подземелье!
— Такова воля Аллаха, — набожно ответил магометанин.
— И ты их не выпустишь? — спросил гальего.
— Аллах не велит, — ответил мавр, поглаживая свою холеную бороду. — В Книге судеб записано, что они пребудут под властью чар до тех пор, пока какой-нибудь кладоискатель не освободит их от наложенного на них заклятия. Да свершится воля Аллаха!
Молвив эти слова, он забросил огарок восковой свечи в чащу кустарника, росшего по склонам оврага.
Так как путь к возвращению был отрезан, мавру и водоносу не оставалось ничего иного, как отправиться в сопровождении тяжело нагруженного осла по направлению к городу, и бедняга Перехиль без устали обнимал и целовал своего длинноухого приятеля, вырванного им из когтей закона. Трудно сказать, чему в данный момент больше радовался простодушный маленький человечек — тому ли, что завладел сокровищами, или тому, что снова обрел своего дорогого осла.
Оба соучастника честно и в добром согласии разделили добычу, причем мавр, имевший пристрастие к красивым безделушкам, взяв в счёт своей доли большую часть жемчуга, драгоценных камней и остальной мелочи, отдал водоносу великолепные изделия из массивного золота, чем последний остался чрезвычайно доволен. Они решили, не дожидаясь новых неприятностей, спокойно насладиться своим богатством, удалившись в другие страны. Мавр возвратился в Африку, в свой родной город Танжер, а гальего с женой, детьми и ослом совершил приятнейший в своей жизни путь в Португалию. Здесь, следуя наказам и наставлениям жены, он превратился в важного господина, ибо, по её настоянию, облачил своё длинное туловище и короткие ноги в камзол и чулки, надел шляпу с пером, прицепил шпагу и, позабыв прозвище Перехиль, стал именоваться звучным именем дон Педро Хиль. Его выводок вырос в здоровое, веселое, хотя коротконогое и колченогое, племя, тогда как сеньора Хиль, вся с головы до ног в бахроме, кружевах и кистях, со сверкающими кольцами на каждом из десяти пальцев, стала образцом нарядной неряхи.
Что касается алькальда и его сотоварищей, то они и посейчас заперты в подземелье высокой Семиярусной башни. О них, по всей вероятности, вспомнят, когда в Испании обнаружится недостаток болтливых цирюльников, акул альгвазилов и взяточников алькальдов, но если они станут ожидать этого времени, то существует опасность, что они пребудут во власти колдовских чар вплоть до второго пришествия.
НАТАНИЕЛ ГОТОРН
МОЛОДОЙ БРАУН
Молодой Браун вышел в час заката на улицу Сэйлема[38], но, переступив порог, обернулся, чтобы поцеловать на прощание молодую жену. Вера — так звали жену, и это имя очень ей шло, — высунула из дверей свою хорошенькую головку, позволяя ветру играть розовыми лентами чепчика, и склонилась к молодому Брауну.
— Милый мой, — прошептала она тихо и немного грустно, приблизив губы к самому его уху, — прошу тебя, отложи путешествие до восхода солнца и проспи эту ночь в своей постели. Когда женщина остается одна, её тревожат такие сны и такие мысли, что подчас она самой себя боится. Исполни мою просьбу, милый муженек, останься со мной — хотя бы одну только эту ночь из всех ночей года.
— Вера моя, любимая моя, — возразил молодой Браун, — из всех ночей года именно эту ночь я не могу с тобой остаться. Это путешествие, как ты его называешь, непременно должно совершиться между закатом и восходом солнца. Неужели, моя милая, дорогая женушка, ты уже не доверяешь мне, через три месяца после свадьбы?
— Если так, иди с миром, — сказала Вера, тряхнув розовыми лентами. — И дай Бог, чтобы вернувшись, ты все застал таким, как оставил.
— Аминь! — воскликнул молодой Браун. — Прочитай молитву, дорогая Вера, и ложись спать, как только стемнеет; и ничего дурного с тобой не приключится.
Так они расстались, и молодой человек пошел прямой дорогой до самого молитвенного дома; там, прежде чем свернуть за угол, он оглянулся и увидел, что Вера всё ещё смотрит ему вслед и лицо её печально, несмотря на розовые ленты.
«Бедная моя Вера! — подумал он, и сердце у него дрогнуло. — Не злодей ли я, что покидаю её ради такого дела? А тут ещё сны, о которых она говорила! Мне показалось, при этих словах в лице её была тревога, точно вещий сон и вправду открыл ей, что должно свершиться сегодня ночью. Но нет, нет; она умерла бы от одной подобной мысли. Ведь она — ангел во плоти, и после этой ночи я никогда больше не покину её и вместе с ней войду в царствие небесное».
Приняв на будущее столь похвальное решение, молодой Браун считал себя вправе пока что поспешить к недоброй цели своего путешествия. Он шел мрачной и пустынной дорогой, в тени самых угрюмых деревьев леса, которые едва расступались, чтобы пропустить узкую тропинку, и тотчас же снова смыкались позади. Трудно было вообразить себе более уединенное место; но в подобном уединении есть та особенность, что путник не знает, не притаился ли кто-нибудь за бесчисленными стволами и в сплетении густых ветвей, и, одиноко шагая по дороге, проходит, быть может, в гуще неведомой толпы.
«Тут за каждым деревом может прятаться коварный индеец, — сказал себе молодой
