А вот грустны — разговор особый. Когда-то мы с Таней были уже достаточно близки, и поэтому, имея прежний опыт, я с полной убежденностью могу утверждать: в одну реку не входят дважды. Нет, я не претендую на оригинальность этой мысли, понимаю, что первый, кто высказал эту глубочайшую мысль, вовсе не ваш покорный слуга. Но это не мешает мне авторитетно заявить, что не кто иной, как я, прочувствовал, что именно означает фраза столь глубокого, не побоюсь этого слова, философского звучания.
Глупости, скажете вы. Можно проверить, скажете. Можно, к примеру, взять с собой бутылочку водочки и поехать на Клязьму, найти подходящее местечко, пропустить для начала граммов эдак сто двадцать пять и — войти. А потом выйти, хорошенько растереться большим мохнатым полотенцем, жахнуть еще сто двадцать пять граммчиков, опорожнив таким образом бутыль ровно наполовину, и снова войти. И вы считаете, что у вас убийственное доказательство: вы только что дважды вошли в одну и ту же реку.
Вы забыли, с кем имеете дело. Напомню, что я — следователь. Более того, я — «важняк». Мне эти ваши доказательства разбомбить — шесть секунд. Не буду голословным, получите.
Вы думаете, что, когда вы входили в эту реку во второй раз, это была та же самая река? Называлась-то она по-прежнему Клязьмой. А воды-то в ней были те же самые, когда вы входили в первый раз? Они что, эти воды, вернулись каким-то образом обратно и в то мгновение, когда вы снова стали входить, опять потекли? Вы кому, как у нас говорят, мозги вкручиваете?!
А теперь возьмем вас. Да-да, конкретно вас. Вы что — во второй раз входили точно таким же, как и в первый? А ну-ка вспомните, что вы сделали между первым и вторым заходами? Я вам напомню: вы выпили, вот что вы сделали. И разве это никак на вас не повлияло? Разве вы не изменились? Разве вы не стали входить вторично в реку совсем другим человеком? Полстакана водки — это, я вам скажу, даже не кружка пива. Так что и вы не тот, и река изменилась.
Да это — что! Река — это так, цветочки. А я вам сейчас действительно одну умную вещь скажу, причем такую, какую до меня действительно никто не говорил. Вот она: в одну и ту же женщину нельзя влюбиться дважды.
Потому что женщина — та же река. Она меняется каждую тысячную долю секунды.
В третью ночь я не выдержал. К стыду своему, я понял, что защитником и утешителем могу быть только очень ограниченное время. А потом… днем предпринимать усилия и искать человека, а ночью спать с его женой, отдавая ей немногие оставшиеся силы, что-то тут не совсем то…
Я лежал на спине, изучая потолок, и что-то думал в этом роде, пытаясь философски постичь нестандартную ситуацию, которая сложилась в результате моего вопиющего наплевательского отношения к вопросам этики и морали. Но ничего такого, что меня оправдывало бы, придумать не мог. Всякая ахинея типа того, что, мол, я не просто удовлетворяю, но еще и защищаю бедную женщину, на которую судьба свалила немыслимое количество испытаний, в этот раз почему-то не проходила. Я лежал и мучительно размышлял над вопросом, что я, собственно, делаю в этой широкой, уютной и все-таки не своей кровати.
И вот когда в размышлениях своих я достиг полного тупика, Таня вдруг тихо-тихо сказала:
— Хорошо…
С меня было достаточно.
Сначала я сел на краю кровати и тупо уставился в угол спальни, словно пытаясь увидеть в нем домового, который и проговорил это чудовищное слово. Но там, естественно, никого не было.
Я встал и начал спокойно одеваться.
— Ты куда? — в голосе Тани явственно звучало недоумение.
— Домой, — ответил я.
— Как — домой?
Мне не хотелось ее обижать, но и оставаться здесь я не собирался больше ни минуты.
Я молчал, натягивая на себя рубаху, и тут она привела, как ей казалось, серьезный аргумент:
— Ты же не можешь сейчас меня оставить.
Я обернулся, даже перестав застегивать пуговицы, и посмотрел в ее широко раскрытые глаза.
— Почему? — спросил я.
— Как — почему? — удивленно переспросила она, но тем не менее замолчала, потому что сказать ей было нечего. Потому что она не могла сказать, что ей плохо и что она нуждается в моей защите. Она только что вслух произнесла, что ей — хорошо.
Больше всего я боялся, что она начнет плакать. Но она не стала. Она только цинично произнесла:
— Кошмар. Отца убили, муж пропал, а тут еще и любовник бросает… Утопиться, что ль?
Слова, конечно, ужасные по своей сути, но ей, видимо, они были необходимы. Поэтому я молчал, ничего не отвечал, но продолжал одеваться.
— Ты больше не придешь? — спросила она, проводив меня до двери.
— Нет, — ответил я, стараясь не встречаться с ней глазами.
Она шумно вздохнула и сказала:
— Ты только не переживай, ладно?
Прежде чем выйти, я долго смотрел на нее.
— Прости, — попросил я.
— Спокойной ночи, — пожелала она мне.
— Спокойной ночи, Таня.
Дверь за мной закрылась. Я мог голову дать на отсечение, что, пока я спускался по лестнице, она стояла за дверью, прижавшись к ней спиной, прислушивалась к моим шагам, плакала и не замечала своих слез.
2
Разумеется, я не пошел домой. Поймав такси, я приехал в контору. Поздоровался с дежурным милиционером, которого не удивил мой приход в столь позднее, или слишком раннее, время, поднялся в свой кабинет, лег, не раздеваясь, на диван и впервые за несколько дней заснул спокойно, крепко, без сновидений.
Рано утром меня разбудила Лиля Федотова.
С трудом вспоминая, где нахожусь, я осоловелыми глазами уставился на свою соблазнительную помощницу.
— Лиля? — Я медленно приходил в себя. — А где Ирина?
Ее глаза расширились до такой степени, что уже в следующую секунду я вспомнил, где ночевал.
— Александр Борисович! — Она с интересом смотрела на меня. — Вы что — девочек по ночам в кабинет приводите?
Я не стал напоминать ей, что Ирина — моя жена. Облажался так облажался.
— Ну? — спросил я у нее, вместо того чтобы объяснить, что думал, будто нахожусь у себя дома. — Что нового? Что у нас плохого, как говорилось в старом мультфильме?
Она внимательно в меня вглядывалась.
— Да немало, — протянула она, не сводя с меня чуть сочувственного взгляда. — Мятые рубашка и брюки. Помятое лицо. Щетина недельной давности.
— Трехдневной, — буркнул я.
— Все равно, — пожала она плечами. — В ресторан с вами я бы не пошла.
— Я бы тоже, — не слишком вразумительно ответил я, и в это время, на мое счастье, зазвонил телефон, что избавило меня от необходимости объяснять смысл своих последних слов.
Я подскочил к телефону с такой прытью, словно знал, что звонят по очень важному делу.
Так, в сущности, и оказалось.
— Турецкий слушает.
— Александр Борисович? — Голос незнакомого мне мужчины звучал уверенно.
— Да! — Как будто в этом богоугодном заведении работают два Турецких!
— У дежурного в приемной следственной части лежит конверт на ваше имя, — сообщил голос.
— Кто это говорит? — быстро спросил я.
— Не теряйте времени, Александр Борисович, — посоветовал незнакомец. — Зайдите в приемную и заберите конверт. Не пожалеете.
— Кто говорит? — не унимался я.
— Не будьте упрямым ослом и не талдычьте одно и то же, — сказал этот наглец. — В конверте информация, которая может вас заинтересовать. До свидания.
И разумеется, подлец повесил трубку.
Через несколько минут я держал в руках небольшой конверт, на котором было написано: «А. Б. Турецкому». И все.
Внутри находился маленький клочок бумаги. На нем было написано: «522-75-52».
— Что там такое? — полюбопытствовала Лиля.
Я молча показал ей загадочный номер телефона. Она, естественно, спросила:
— Еще одна поклонница? — А глаза такие добрые-добрые, ну, вы знаете тот анекдот.
Я сел за стол и решительно пододвинул к себе телефон. Сейчас мы узнаем, что это за поклонницы досаждают мне по утрам. Щас, понимаешь, я с ними разберусь.
Набрав номер, указанный в записке, я насчитал шесть длинных гудков, прежде чем на противоположном конце провода что-то зашевелилось и заговорил автоответчик голосом уверенного в себе педераста:
— Здравствуйте, Александр Борисович. Мы хотим передать вам информацию об известном вам офицере ФСБ Владимире Аничкине. Информация бесплатная, но опасная. Во избежание осложнений прошу вас быть сегодня в четырнадцать ноль-ноль около главного входа в парк Горького. К вам подойдут.
И это опять было все.
Я посмотрел на Лилю. Она улыбалась мне с издевкой, как недоверчивый следователь улыбается запирающемуся преступнику: колись, мол, родимый, рассказывай все, что знаешь.
Я тоже улыбнулся ей.
— Вы угадали, — сказал я ей. — Меня только что пригласили на вечеринку, которая, как они обещают, закончится групповым сексом. Не хотите составить мне компанию?
