Маршалл ничего не опровергал, но настаивал, что критика газетчиками сделки Эйзенхауэра с Дарланом "невероятно глупа". Она играет на руку англичанам, которые хотят заменить Эйзенхауэра британцем. Поэтому, заключал Маршалл, пресса, по существу, критикует американское лидерство, которое в случае успеха поднимет престиж США на недостижимую прежде высоту. Один из помощников Маршалла сказал: "Я никогда еще не видел его таким обеспокоенным". В результате этой пресс-конференции некоторые американские газеты отказались печатать критические материалы о положении в Северной Африке *9.
Для Эйзенхауэра же главный результат состоял в том, что для него кризис миновал. Он пережил бы его намного легче, если бы мог похвастаться хоть какими-то успехами на поле боя в результате этой сделки, но успехов не было. Частью это была вина Эйзенхауэра, частью — Дарлана. Уже на четвертый день операции "Торч" Эйзенхауэр продемонстрировал, что как полевой командир рисковать он не намерен. У него был плавучий резерв, часть 78-й британской дивизии; поскольку резерв был в море, он отличался поразительной мобильностью. Эйзенхауэр мог направить его в Бизерту, но 11 ноября он решил, что Бизерта — это слишком рискованно, и вместо этого высадил войска в Бужи, всего в сотне миль к востоку от Алжира. А тем временем немцы, рискуя гораздо больше, продолжали наращивать свои силы в Тунисе.
ОКНШ надеялся на большее от использования плавучего резерва. Начальники штабов предложили Эйзенхауэру расширить операции в Средиземноморье, вторгшись в Сардинию. Это, конечно, распыляло силы, но Сардинию защищали плохо оснащенные итальянские войска, боевой дух которых был очень низок, так что большого сопротивления от них ожидать не приходилось. Начальники штабов считали, что Эйзенхауэр может направить войска второго эшелона, задействованные в операции "Торч", из Алжира на Сардинию. Потенциальные завоевания при столь малых вложениях обещали быть значительными — контроль над Сардинией давал бы союзникам аэродромы для налетов на Тунис, Сицилию и Италию и служил бы угрозой для побережья южной Франции. И что важнее всего, это был бы прекрасный плацдарм для наступательных операций на всем итальянском полуострове.
Но для упорядоченного, направленного на нужды подчиненных ума Эйзенхауэра, ныне дополнительно отягченного ответственностью командования, подобное предложение звучало неприемлемо. У него не было ни карт, ни планов, ни разведданных, ни подготовительных мероприятий, и он ни в коей мере не был удовлетворен развитием ситуации в Северной Африке. "В настоящее время я решительно возражаю против любого ослабления сил, задействованных в операции «Торч»", — отвечал он начальникам штабов. Как и они, он желал бы воспользоваться любой благоприятной возможностью, но настаивал на планомерном продвижении вперед. "Ради Бога, — говорил он, — давайте делать все по очереди". Его первым требованием было создание стабильного тыла. "Я не пугаюсь собственной тени", — заявлял он критикам, но в тот же день говорил Смиту: "Не позволяйте там никому хвастливо считать, что дело уже сделано" *10
Оглядываясь назад, следует признать, что это было одно из самых больших упущений второй мировой войны. Если бы союзники неожиданно захватили Сардинию в ноябре 1942 года, вся военная кампания в Средиземноморье изменилась бы самым решительным образом. Но это требовало риска, к которому Эйзенхауэр не был готов.
Эйзенхауэр мог бы успешнее справиться со своей первой командной миссией, если бы отказался от последовательного систематического продвижения вперед, которое ему привили в Штабной школе, и усвоил принцип Пэттона, сформулированный им еще в 1926 году, когда он убеждал Эйзенхауэра не забывать, что "победа в следующей войне будет зависеть от исполнения, а не от планов" *11. Но Эйзенхауэр был двадцать лет штабным офицером и не мог избавиться от способа мышления, ставшего его второй натурой. Он сосредоточился на управленческих задачах и функциях и настаивал на последовательном, а не смелом и рискованном продвижении вперед, даже если к последнему склонялось его начальство.
В середине декабря, после того как Эйзенхауэр решил, что союзники еще недостаточно сильны для наступления, и распорядился об очередном переносе времени наступления на Тунис, ОКНШ напомнил ему, что "большие первоначальные потери при решительном штурме предпочтительнее потерь, которые свойственны затяжным окопным боям" *12. Это было равносильно обвинению в чрезмерной осторожности, которое Эйзенхауэр считал абсолютно незаслуженным. Вскоре после этого, когда генерал Ллойд Фридендалл, командовавший американскими войсками на левом фланге Британской первой армии, предложил наступать в направлении Сфакса и Габеса, Эйзенхауэр решительно возразил. Чтобы удостовериться в "полном понимании", он встретился с Фридендаллом лично и предложил ему сосредоточиться на сохранении своих позиций. "Только когда... весь регион гарантирован от атак противника", Фридендалл мог планировать наступательную операцию, да и то лишь убедившись, что ни одно из его передовых подразделений не может быть изолировано и окружено *13.
Эйзенхауэр писал в своем дневнике, что первый месяц боев доказал ему: "...богатый организационный опыт и трезвый логический ум являются необходимыми составляющими успеха, и "резвый", ищущий популярности авантюрист может попасть на первые полосы газет, но настоящего дела не совершит..." *14
И тогда, и потом Эйзенхауэр настаивал, что у него не было иного выхода, как ждать пополнений людьми и ресурсами, и, вполне возможно, он был прав. Но нельзя, однако, не пытаться представить, что на его месте сделал бы более решительный командующий — например, Пэт-тон или Роммель.
Батчер вспомнил, что "Эйзенхауэр был похож на тигра в клетке, рычал на каждого, требуя исполнения своих распоряжений" *15. Раздраженный своим начальством, он кусал подчиненных. Политические проблемы не оставляли его. Ему претило то, как его штабные офицеры сваливали на него свою ответственность. Он жаловался, что они, кажется, никогда не поймут простой истины: "...получая приказ, они избавляются от значительной части своей моральной ответственности". Мейми он признавался, что никогда еще не работал так много и никогда еще так сильно не уставал: "Лондон кажется пикником по сравнению с этим", и добавлял: "Я надеюсь вернуться домой еще не старым калекой, но иногда мне думается, что за неделю здесь проживаешь десять лет, поэтому я не уверен, что вернусь молодым, веселым и резвым, как жеребенок!" Одно из писем того периода он начал так: "Надеюсь, оно не будет столь же раздраженным и противным, как мое сегодняшнее настроение" *16.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
