Так говорила Рдяница, когда загонщик явился к ней в избу, чтобы позвать Костореза. Она стояла перед Головнёй, уперев ладони в бока, сухая и костлявая как оглобля, и лицо её, смолоду выглядевшее старым, кривилось и шло морщинами - истое лицо злого духа! Мужа её не было дома, да и сама она вошла туда лишь вослед Головне. Жёсткой ладонью втолкнув загонщика в полумрак и затхлость, грянула прямо в ухо: "Вождя тебе мало? Беду нам принёс, паршивец?". Тот же, удивлённый и обиженный, ощерился.
- Врёшь ты всё, Рдяница. Отцом моим был Костровик, сын Румянца, а никакой не кузнец. Все это знают.
- Если б так, быть бы тебе на небесах, а не поганить тайгу своим дыханием. Порочное семя было у Костровика, всякого спроси. Вот и нашептали матери твоей, чтоб к кузнецу шла, к чужаку. Будто я не знаю! Бабка Варениха и нашептала, зараза.
- Врёшь ты всё! - повторил Головня. - Простить не можешь, что через меня твоего ненаглядного вытурили. Не к Искромёту разве бегала, а? А Жар-то небось и не знает.
- Наушничать ты горазд, это да. Не отнять...
Но Головня уже ничего не слышал.
- Я - избранный, ясно? Огонь послал мне реликвию, чтобы очистить нас от скверны. И отец мой радуется сейчас, взирая с небес. Он был отличный загонщик, получше многих. Не его вина, что все дети ушли к Огню. Будто он один такой! У тебя у самой трое погибло, а один вообще мёртвым родился. А у Ярки разве все выжили? Двое только и осталось. Скажешь, не от Светозара они?..
Он говорил что-то ещё, перебивая сам себя, а Рдяница щурила галечные глаза и плотно сжимала дёргающиеся губы - свирепая ведьма, узревшая лик Огня. Гнев вспыхивал и гас в её очах, перекатываясь ледяным шаром, и лицо её каменело и трескалось, точно глина в пламени. Она порывалась что-то ответить, землистые губы раскрылись, обнажив черноту ядовитого рта, но затем потухла и сухо заметила:
- Как же, нашёл бы ты реликвию, кабы не мёртвое место. Там этого добра всегда навалом...
- А чьей же волей мы там оказались? - напирал Головня. - Не Огня разве?
И Рдяница, побеждённая, спросила:
- Зачем припёрся? Выкладывай уже.
Головня, тяжело дыша, сказал:
- Мне Жар нужен. Отец за ним послал...
Рдяница глянула исподлобья и выдала:
- Посланного ветер носит. Ищи его сам.
И Головня пошёл, скрежеща зубами, и думал в ожесточении: надо было рассказать Жару о её ночных похождениях. Взгрели бы потаскуху хорошенько, поучили уму-разуму. К плавильщику она бегала, стерва, и понятно зачем.
Но потом опять вспомнились её слова, сказанные в ту ночь: "Думаешь, Отец не знает?"; вспомнилась снисходительная усмешка, от которой мороз драл по коже - и стало понятно: правду говорила, похотливая мразь - всё знает Отец, но молчит. Почему? Загадка!
Косторез нашёлся в мужском жилище - сидел возле очага, прикрыв глаза, хлебал кипяток. Лицо у него было осунувшееся, под глазами набрякли синяки. А рядом с ним и вокруг него сидели и лежали загонщики - три по пять человек или больше. Душно было в срубе, хоть топор вешай. Будто не люди, а медведи там жили, хоронясь от зимы. И сквозь липкий потный дым проглядывали бурые лохмы, и рыжая шерсть, и волосня на обнажённых руках.
Головня замер, окинул взором жилище. Никто здесь не желал ему добра. Даже те, кто прежде лютовал над вождём и плавильщиком, хмуро смотрели на него. И была тишина - тяжёлая, каменная, сдавливающая голову.
- Жар, Отец хочет тебя видеть, - сказал Головня.
Тот вскинул жидкие брови, переглянулся с товарищами, потом поднялся и двинулся к выходу, перешагивая через лежащих.
Толстопузый двоежёнец Сиян сказал ему:
- Ты не поддавайся, Жар, слышь? Крепись там.
И тот бледно улыбнулся и кивнул.
Головня же, услыхав такое, удивился необычайно. Кто как не Сиян утром наскакивал на вождя и Искромёта, осыпая их ругательствами, а ныне - что произошло? Уж не раскаялся ли он? И тут же вспомнилось, как укорял его Отец за сожительство с двумя бабами, и как сокрушался Сиян, кляня себя за грех, а потом преспокойно шёл в жилище и звал вдову колченогого Светлика - помочь взбивать масло.
Косторез подступил к нему и почесал щёку - голую, как у подростка.
- Зачем я Отцу?
Головня, конечно, знал ответ, но отчего-то смолчал и пожал плечами, а затем вышел вон, даже не обернувшись.
Так они и пошли к Отцу Огневику: Головня - впереди, а Жар - сзади, и Головня слышал его шаги, и его натужное сопение, и чувствовал, как растёт в Косторезе беспокойство, но ему почему-то не хотелось говорить с ним, и даже смотреть на него - пусть себе идёт, будущий вождь, и томится неизвестностью, приближаясь к жилищу подлинного владыки общины, а Головня будет хранить многозначительное молчание. Так сладостно знать, но дразнить неизвестностью!
Они вошли. Головня остановился на мгновение у входа, сказал почтительно: "Вот он, Жар, Отец", и подсел к очагу. Косторез ступил внутрь и запнулся, упал на четвереньки. Вскинул голову, как пёс, ждущий выволочки, пролепетал: "Ты звал меня, Отец?", и поднялся, отряхиваясь. Но тут же спохватился, согнулся в коленях и просеменил к костру.
Трус он был, этот Жар-Косторез, хоть и наделённый необычайным даром. Отец Огневик вертел им как хотел.
- Общине нужен новый вождь, - сказал старик, когда Косторез уселся напротив него. - Им будешь ты, Жар.
Тот растерянно улыбнулся, пробежал взглядом по лицам сидевших - не шутка ли это? Потом ответил, чуть подрагивая губами:
- Но... Отец, община решит...
- Община решит, - согласился старик. - И вождём станешь ты.
Он сказал это тихо, без напора, но казалось, прогремел на всю тайгу. И Головня с невольным уважением воззрился на него, потому что видел: всё будет по слову его.
Косторез сглотнул, потёр ладонью кулак, уставился на огонь, будто ждал от него совета. Потом поднял глаза и вопросил со страхом:
- Потяну ли, Отче?
Старик ответил ему:
- Так велит Огонь.
Но Жар ещё колебался, и просил избрать другого, и говорил, что недостоин, и даже стонал от ужаса, но встречал лишь непреклонность и суровый отказ. Ярка в сердцах воскликнула:
- Будь моя воля, жену бы твою избрали вождём, а не тебя. У Рдяницы-то воля покрепче будет.
И Жар тут же сник, пробормотал слова благодарности и помолился за удачу общего дела.
Потом Отец принялся толковать об изгнании Ледовой скверны, о спасительной опеке Господа, о новом загоне, а Жар кивал и не спускал с него преданного взора, заверяя, что будет послушен не только ему, но и детям его и внукам. Так они решили с Отцом Огневиком, и Косторез дал клятву над пламенем.
Затем они пили кипяток и ели собачатину, а Головня думал с затаённым злорадством, что долгожданная победа не принесла старику радости. Гладенькое лицо его оставалось задумчивым, в голосе не чувствовалось торжества. Странный человек! Избавился от старого врага, а не рад!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
