– Нет, герр комиссар, – произнес сутенер. – Она не из нашего района. Она как-то сунулась в пивную во дворе, но мои девочки ее живо выставили. Мы не любим конкуренции.
– Она была такая красивая? – спросил Мок.
– В общем, ничего. – Скользкая ухмылка заиграла на физиономии Хойера. – По правде говоря, на ней можно было бы не худо подзаработать. Я уж хотел взять ее в команду, но девочки ее невзлюбили. Обидеть норовили. – Хойер опять улыбнулся, на этот раз Моку. – Под моей опекой шесть девушек. Ругаться сразу с шестью – это не для меня…
– Ладно, – буркнул Мок и приподнял котелок в знак прощания.
Его распирала радость: это не Иоханна. «Оборонительный пессимизм – вот лучшая жизненная позиция, – еще раз пришло ему в голову. – Сюрпризы должны быть приятными. Иначе какие же это сюрпризы?»
– Как именно ее обижали? – осведомился у Хойера фон Галласен.
«Парню все равно, о чем спрашивать, – подумал Мок. – Допросы ему все еще в новинку».
– Дразнили.
– Как? – не унимался начинающий следователь.
Мок навострил уши.
– Шелудивой, – хохотнул Хойер.
3. IX.1919
Мои мысли последнее время занимает антиципация[43] событий. Сегодня вечером, проходя мимо часового магазина, я увидел в витрине рекламу наручных часов на ремешке, который оборачивают вокруг запястья и застегивают. Такие часы до сих пор считаются новшеством и часто рекламируются. Вид смуглой мужской руки, обвитой ремешком, почему-то напомнил мне женскую ногу в чулке с подвязкой. Я зашел в ресторан, заказал ужин. Кельнер тайком положил мне на столик карточку с рекламой какого-то публичного дома. На карточке был рисунок – девушка в куцей юбчонке, из-под которой торчат чулки, перехваченные черными подвязками. Я спокойно поужинал, направился к дому, где скрылась проститутка, за которой я следил позавчера, и принялся ждать. Девушка вышла на улицу около полуночи, подмигнула мне заговорщицки. Вскоре мы уже были в экипаже. Не прошло и пятнадцати минут, как экипаж прибыл на то место, где мы приносим жертвы духам наших предков. Она разделась, за солидное вознаграждение позволила связать себя и не сопротивлялась, даже когда я затыкал ей рот кляпом. На шее у нее была гадкая экзема. Это была антиципация. Ведь не далее как вчера я принес в жертву науке директора В., шестидесяти лет, у которого была точно такая же экзема. И тоже на шее.
Я начал говорить. Девушка слушала, слушала, и вдруг от нее пошел дурной запах – видимо, от страха наступила дефекация. Немного отодвинувшись, я продолжал развивать свою тонкую интерпретацию двух пассажей из Аугштайнера. Вкратце я изложил следующее.
Инкарнации духа, пишет Аугштайнер, появляются во враждебном духу пространстве. Дух сам по себе добр, ибо тождествен идее человека, ибо сам ео ipso[44] есть эманация духовного элемента, который ex definitione[45] не может нести в себе зла, ибо ex definitione противопоставляет себя всякой субстанции, етдо[46] телесному началу, ergo носителю зла, этот дух инкарнирует там, где возникает элемент зла, дабы уравновесить этот атрибут самим собой. Таким образом, эманация духа влечет за собой естественную гармонию, то есть божественность. И вот частичное подтверждение тезисов Аугштайнера, полученное эмпирическим путем. Дух подлого директора В., шестидесяти лет, перенесся туда, где его, по сути, и принесли в жертву – в том доме, на первом этаже. Именно он указал то место, где директор В. спрятал лживое, обеляющее его письмо жене. И это не согласуется со взглядами Аугштайнера, поскольку дух сохранил лживость – ту самую, которая была в этом человеке при жизни; дух продолжал вершить зло, убеждая супругу, что муж ее был не бесстыдным прелюбодеем, но ангелом. И все-таки дух уничтожил зло, каким были, несомненно, подозрения жены директора В., и погрузил ее в блаженное неведение. А ведь блаженное неведение тождественно отсутствию зла, ergo – добру.
На примере проститутки я хотел проверить, действительно ли дух обладает большей проницательностью, чем я – направляющий его. Или же – говоря словами Аугштайнера, – может ли elementum spirituelle[47] действовать независимо от заклинателя. Эксперимент, начавшийся с введения этой женщины в состояние ужаса, показал следующее. Ломая ей руки и ноги, я всякий раз говорил ей, что в ее мучениях повинен Эберхард Мок, проживающий в Олевизене, на Плессерштрассе, 24. Глаз ей я выкалывать не стал, мне хотелось видеть в них страх и жажду мести. Кроме того, у меня имелась еще одна цель: дух должен был хорошенько меня запомнить. К кому он придет? Ко мне, который ее пытал, или к нему, главному виновнику ее смерти? Интересно, властен ли я над ее духом и смогу ли направить его в дом этого человека, представляющего для нас величайшее зло? Если по нужному адресу последуют проявления духовной энергии, это будет доказательством того, что у меня есть власть над elementum spirituelle. Я стану творцом новой теории материализации. Теории, подтвержденной опытом, между прочим.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, половина второго дня
Действие кокаина подходило к концу. Смолор, узник сортира, только что помиравший со смеху над собой и своим положением, теперь призадумался, как бы ему отсюда вырваться. Проще всего попросить о помощи первого, кто войдет в туалет. Но минута шла за минутой, а в ватерклозете на первом этаже никто не появлялся, будто все полицейские, кому надлежало отдать долг природе, сговорились обходить проклятую уборную стороной. Смолор опустил крышку унитаза и сел, ругая последними словами двух человек, ввергнувших его в столь жалкое положение, – Мока и проектировщика отхожего места. Щель-то под дверью не превышала десяти сантиметров, а между верхней частью двери и потолком имелась преграда в виде рамы, разделенной на восемь крошечных окошечек. Поди вырвись.
Смолор взглянул на часы и понял, что в своем застенке уже находится больше часа. Значит, Мок специально не сказал дежурным, что дверь захлопнулась, только бы наказать подчиненного. От этой мысли у Смолора кровь прилила к голове. Сейчас его жена Урсула кормит обедом двух маленьких Смолоров и ведать не ведает, жив их отец или пал смертью храбрых в какой-нибудь темной подворотне, а может, помирает в госпитале… Чего бы ему не вернуться под утро домой, залезть под теплую перину и прижаться к спине жены? Так нет же, белый порошок носом втягивал! Кокаин лишил его семейных привязанностей и превратил в смеющегося дурачка, катавшегося по шелковым простыням баронессы фон Бокенхайм-унд-Билау. Смолор вспомнил, в каком напряжении живет его шеф, несущий смерть невинным людям, вспомнил собственные ночные подвиги и почувствовал отвращение к самому себе.
Вахмистр снял пиджак, обернул им руку, встал ногами на унитаз…
От сильнейшего удара два окошка вылетели сразу, осколки со звоном посыпались на пол.
Ну, явится кто-нибудь на шум или нет?
Тишина.
Смолор припомнил жизненную позицию шефа, он хорошо понимал ее суть. Тверди он сейчас про себя: «Никто меня не услышит» – сюда бы уже сбежалась тьма народу.
Смолор размахнулся. На этот раз удар пришелся по дереву. Два, три, четыре… Рама треснула лишь на пятом ударе. И вот уже под ногами Смолора хрустит стекло…
Вырвавшись из туалета, вахмистр помчался наверх, в комиссию нравов, открыл дверь своим ключом… Мок отсутствовал. В помещении пребывал один Домагалла, почти неразличимый под грудами папок.
Домагалла заметил вошедшего, и лицо его озарила надежда.
– Помогите-ка мне, Смолор, – распорядился он. – Надо найти шлюху по примете. У нее на заднице татуировка. Солнце и надпись «Со мной тебе будет жарко». Придется всю картотеку просмотреть.
На столе Мока лежал коричневый конверт.
– Письмо давно пришло? – спросил Смолор.
– Минуту назад дежурный принес.
Смолор схватил конверт.
– Письмо ведь не вам адресовано! – возмутился Домагалла.
Вскрывая конверт, Смолор убеждал себя: «Письмо точно от убийцы. Он наверняка укокошил эту Иоханну с экземой».
– Вам известно, что такое тайна переписки? – не отставал Домагалла.
– «Блаженны невидевшие и уверовавшие. Я умираю из-за тебя, Мок. Сознайся, что совершил ошибку, признайся, что уверовал. Если не хочешь больше видеть, как плачут маленькие дети. Иоханна Фойгтен», – негромко прочел Смолор.
Вахмистру опять пришла на ум гениальная находка Мока, «оборонительный пессимизм», и именно в этот момент Смолор утратил всякую веру в психологические теории своего шефа.
Бреслау, пятница, 5 сентября 1919 года, три часа дня
Мок велел Вирту остановиться у «Красной корчмы» на Карл-Марксштрассе.
– Можете возвращаться к своим делам. Следствие закончено.
Эберхард вышел из автомобиля и поплелся по пыльному тротуару. Пригревало солнышко, особенно жарко было спине и шее. Мок снял шляпу и перекинул через руку пиджак. Ноги в негнущихся ботинках потели, как в бане. Шмыгнув носом, Мок ощутил, как воняет все его тело. Нет уж, лучше пока обойти «Красную корчму» стороной.
