Проявили. На немецкой. Извлекли, значит, бутыль самогона вместимостью 0,75 л. Вместо пробки — спрессованная газета. Таможенник, что помоложе, заинтересовался. Открыл. Нюхнул. Да как заорёт:
«Наркотик!».
На крик и на запах из открытой бутыли сбежались все остальные таможенники…
Никто не знает, чем бы закончились рассуждения молодых таможенников, но вошел седовласый, лицо в шрамах. Понюхал содержимое бутыли. Обратившись к коллегам, произнёс несколько фраз. Таможенники с гоготом покинули купе.
Когда они вышли, настала очередь смеяться двух переводчиков, которые делили с тетей Клавой купе. Один из них успокоил путешественницу, взиравшую на них с недоумением:
«Вас приняли за постаревшую Мата Хари, отбывшую срок в ГУЛАГе. Теперь вы едете выполнять задание германского Генерального штаба, которое на вашей совести еще с 1914 года, когда Германия воевала с Францией. В бутыли — сильнодействующий яд. Вы должны отравить питьевые источники французов».
Удивительную беспечность и легкомыслие проявили бельгийские и французские таможенники — даже не заглянули в купе к тете Клаве на огонек. А она, закаленная в боях на приграничной полосе, так ждала, так ждала… Где же хваленая французская галантность, внимание к женскому полу? Может, она, этим самым французам, второе Ватерлоо хотела устроить… Не знаю, что уж она рассказала племяннице о французах, но моим сотрудницам свое разочарование высказала.
Ларчик, возможно, просто открывался. Много ли выезжало в те годы из Союза наших людей в Западную Европу? А какие проверки они проходили перед выездом, сколько было согласований! Что там Дантовы круги ада…
И за границей об этом знали. Знали, что нас выпускают стерильно чистыми. А на нашей границе после досмотра нашими же пограничниками и таможенниками выезжающие «совки» вообще становились оскопленными.
Дело другое — выезд из страны пребывания. Тут досмотр по полной программе, высшей степени пристрастия и тщания. В этом тетя Клава имела возможность убедиться лично. Галантные и обворожительные французы, флегматичные бельгийцы таким вниманием прониклись к «непоседе», что в Бельгии, к примеру, пришлось вызывать советского консула, чтобы отстоять частную собственность тети Клавы. Об этом она и поведала сотрудницам УВИРа, организовав им незапланированный праздник.
* * *
Пробыв в Париже с недельку, тетя Клава заскучала по дому. Женщине быстро надоели «лувры всякие, башни эйфелёвые и кафешантажи по телевидению». А тут еще Галя отказалась наотрез есть сало.
«Тетя Клава, я не простолюдинка какая-нибудь. Я живу в Париже. У меня диета. Ты знаешь, сколько в этом куске калорий? Да этим количеством энергии можно ваш атомоход “Ленин” заправить. Вот компоты — это для меня. Весь Запад живет на соках, овощах и фруктах…»
В подтверждение своих слов она открыла тетке строжайшую тайну, которой Булавкина охотно поделилась с сотрудницами УВИРа. Оказывается, если раньше в Париже помидоры и клубнику продавали только до восьми вечера, то есть до закрытия магазинов, то теперь продают круглый год!
«Вот так и живут там, в Париже. Круглый год — свежие помидоры и клубника!» — подытожила тетя Клава.
Единственной отдушиной и развлечением для тети Клавы, жадной до приобретения осязаемых материй, было прочесывание торговых рядов на барахолке, расположенной в одном из отдаленных предместий Парижа и прозванной парижанами «Блошиным рынком».
…На двенадцатый день пребывания все компоты были съедены, самогон спущен в унитаз, сало из советской газеты перекочевало в «Фигаро» (чтоб не протухло), в прихожей своего часа дожидались шесть огромных баулов с иностранным ширпотребом всемирно известного кутюрье «Бэ У» (Бывшим в Употреблении), который, по расчетам тети Клавы, должен был насытить одинцовский внутренний рынок, а заодно и возместить затраты на поездку к племяннице.
Час раставания с центром западноевропейской цивилизации пробил.
Теперь в купе тетя Клава ехала одна, если не считать шести баулов обносков и шмата «офигаренного» сала.
Чтобы занять время, путешественница занялась подсчетом предполагаемой выручки от реализации содержимого баулов. Перед глазами косяками проносились купюры, в основном с профилем вождя международного пролетариата. Сумма набегала немалая!
Размышления тети Клавы были прерваны французскими пограничниками. Долго они изучали саму Булавкину и ее паспорт. Косились на баулы, заполнявшие всё купе. Пригласили таможенников. Один из них знаком предложил открыть близстоящий баул.
Из груды тряпья таможенник торжествующе извлек пустую банку из-под компота (первую). Заботливо вымытая и тайком от племянницы упакованная в потертые джинсы, банка покоилась в середине баула, чтобы не быть разбитой.
«Темные люди, эти французы, а еще в мундирах!» — скажет потом в УВИРе тетя Клава.
Нельзя не согласиться с нею. Действительно, неучи беспросветные эти западноевропейские таможенники. Ни малейшего представления не имеют о советской социалистической политэкономии. Знать бы им, что банка стоит аж 30 копеек, да и попробуй ее найди! У них одно на уме — как бы чего не вывезли из Франции, а что компоты в СССР не во что «закручивать» — им наплевать!
Французы попытались установить речевой контакт с мадам Клавой. Безуспешно. Знаками попросили открыть остальные баулы.
Уже тряпье из баулов заполнило всё купе и часть прохода, а трофеи всё прибывали. Французы не скрывали своей радости по поводу свалившейся на них удачи. Думается, что каждый из них уже видел себя кавалером ордена Почетного легиона за успешное задержание русской разведчицы, ну, на худой конец, курьера международного картеля контрабандистов.
Тетя Клава в полном недоумении наблюдала за французами.
«Что они делают? Зачем им мои банки? Ну, были бы еще с компотами, — она вспомнила инцидент с самогоном, — а то ведь пустые!»
«Да чистые они, чистые!» — закричала она на вошедшего в цивильном костюме француза, который осторожно, одним пальцем, провел по горловине очередного сосуда.
«Пардон, мадам, полис», — сказал вновь вошедший и показал какую-то книжицу. Затем из кармана пиджака достал щипчики и к ужасу тети Клавы осторожно сделал маленький скол с горловины банки, спрятав его в целлофановый пакетик. Тетя Клава грудью двинулась на злоумышленника.
«Портить мне имущество! Да я тебе!»
Штатский юркнул в коридор, где пассажиры соседних купе оживленно обсуждали происходящий досмотр. Не каждый день на твоих глазах задерживают международных контрабандистов!
Кто-то предположил, что обнаруженные предметы — не что иное, как алмазные самородки из Южной Африки. А везут их в Россию, чтобы пополнить оскудевший при Брежневе алмазный фонд.
Были и такие, кто склонялся к мысли, что найденные банки — это отвердевшее сверхсекретное ракетное топливо, только что изобретенное французскими ядерщиками, а для провоза его за границу оно закамуфлировано под банки. Находчивые ребята эти русские! Простенько, но как сердито!
Сомнения разрешил благообразный старичок с порнографическим журналом в руках. Не терпящим возражений тоном он заявил, что найденные банки — это сосуды, которыми пользовались египетские фараоны для омовения гениталий. Собственных и своих партнеров. Он своими глазами видел их (нет, не гениталии — сосуды) в Лувре. Сейчас они являются национальным достоянием Франции…
Появились фоторепортеры. Защелкали затворы, полыхнули фотовспышки. Кто-то из репортеров совал микрофон под нос тете Клаве.
«Да изыди, ты, сатана!» — прикрикнула на него Булавкина, которой весь этот спектакль начал надоедать.
Тогда журналисты переключились на «порностаричка». Схватка в вагоне из боя местного значения грозила перерасти в общеевропейский скандал. А там, смотришь, вопрос будет вынесен на заседание Совета Безопасности ООН… Нет, этих русских пора осадить!
Через некоторое время полицейские доставили на место происшествия советника советского консульства. В пути советнику сообщили, что ему предстоит встреча с задержанным с поличным советским резидентом.
Едва пробившись сквозь строй пассажиров и груду тряпья на полу, советник был разочарован, увидев пожилую женщину с ситцевым платком на плечах. Он ожидал увидеть, как минимум, мужчину. Но неисповедимы пути КГБ!..
Сбивчиво тетя Клава разъяснила советнику суть происшедшего.
«Не знаю, чего они ко мне эти “пердуны”, прости господи, привязались, — закончила она свою оправдательную речь, — куда ни сунутся всё “пердун” да “пердун"… Отпердели всю меня…»
«Пардон — это по-французски извините», — сдерживая смех, сказал дипломат.
Теперь, когда были выслушаны обе стороны, можно было сделать выводы. И советник их сделал — смеялся он, то хватаясь за живот, то хлопая в ладоши.
