Я смотрела на женщину, пока он приближался к ней, не в силах отвести взгляд. В ее светло-карих глазах блеснули слезы, и она моргнула один раз, чтобы стряхнуть капли винных струй со своих ресниц, прежде чем его тело заслонило ее от меня. Частичка моего разума твердила, что он внезапно прекратит все в последний момент, что он не сделает этого, не сможет поступить так. Голос внутри постоянно повторял, что его цель нагнать на меня страх, и эта сцена организована, чтобы сделать меня более сговорчивым, и, возможно, это было действительно так. Но это не спасло ее.
Картина перед моими глазами поплыла, и чужие мысли стали затоплять мой разум. Как в фильме, передо мной раскрывались сцены других мест, других людей, проектируясь на прозрачный экран передо мной. Сквозь все это я по-прежнему видела женщину и инквизитора, застывшего на секунду перед тем, как совершить невозможное.
Чужой голос снова неожиданно заговорил в моей голове, невнятно бормоча о том, что за всю свою жизнь, проведенную в неволе, мне ни разу не приходилось видеть настоящей жестокости. Я носил тонкое белье с кружевами ручной работы, и это было непременным условием; у меня были свои книги, гитара и краски, чтобы было чем развлечь себя; мои тюремщики низко кланялись мне, когда входили в мою комнату, и не сидели в моем присутствии, если я не давал им на то своего разрешения. В моих венах текла королевская кровь, и никто никогда не забывал об этом. Никогда я не сталкивался с жестокостью подобной этой, никогда не испытывал такого страха. И вслед за этим незамедлительно прорвалась багровая вспышка ничем не замутненного гнева. Это не было правосудием или неизбежностью ради сохранения мира и стабильности страны, и не имело никакого отношения к высокопарным фразам, которыми они сейчас прикрывались. То была воля труса-садиста, который оставался чистеньким перед лицом своих подданных, в то время как такие вещи свершались за закрытыми дверьми от его имени. И при этом они еще осмеливались называть меня ничтожеством.
Я потрясла головой в попытке заставить голос заткнуться и выпутаться из паутины видений; спустя секунду это сработало. Но это вернуло меня к ничем не замутненному кошмару, в котором свеча медленно приближалась к своей цели. В шоке от нереальности происходящего я наблюдала за тем, как инквизитор поднес крошечное пламя к нескольким прядям пропитанных вином волос женщины. Они схватилась со звучным свистом, и огонь молниеносно разошелся по оставшейся части ее головы и плеч. В мгновенье верхняя часть ее тела стала темным контуром в танцующем занавесе огня. Я закричала, так как больше ничего не могла сделать. Другие заключенные тоже подняли крик, пока комната не заполнилась воплями и стуком цепей, в бессилии бившихся о твердый камень. Кроме этого мы ничем не могли помочь ей, тем самым своими криками мы чуть ли не расшатывали стены, но сама женщина не издала ни звука, пока горела.
— Мадемуазель Палмер, что с вами? Что-то не так? — Перед моими глазами появилось лицо Луи-Сезара, и я смутно чувствовала, как кто-то трясет меня. Высокий, отчаянный крик заполнил комнату, и мне потребовалась минута, чтобы осознать, что он исходит из меня.
— Mia stella, успокойся, успокойся! — Раф отодвинул француза и привлек меня к своей груди. Я засунула руки под его кашемировый джемпер, притянув так близко к себе, как только смогла, и спрятала лицо в мягком шелке его сорочки. Я глубоко втягивала знакомый аромат парфюма Рафа, но это не помогало вытеснить запах мочи, пропитавший тюрьму, и поджаренной плоти, когда-то бывшей женщиной, немногим старше меня.
Спустя минуту подняв взор, я вглядывалась в глаза Луи-Сезара.
— Скажите мне, что она была уже мертва, что ничего не чувствовала! — В моем голосе сквозило отчаянье, а отражение лица в зеркале у камина являло широко распахнутые, затравленные глаза. Это были глаза женщины, повидавшей на своем веку много ужасных вещей, нежели я.
— Мадемуазель, поверьте, я жажду сделать для вас все, что в моей власти, но я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
Раф гладил мои волосы и растирал спину успокаивающими круговыми движениями.
— Это было видение, mia stella, просто видение, — шептал он. — У тебя и раньше они бывали; ты знаешь, что эти картины сотрутся со временем.
Я мотала головой, дрожа в его руках, пока он не привлек меня ближе. Я сжимала его с такой силой, что если бы он был человеком, то испытал бы боль.
— Не как это. Никогда как это. Они замучили ее, а затем сожгли живьем, и я не могла… я просто стояла там… — Мне хотелось выговориться, но я прикусила свою нижнюю губу, не позволяя себе сделать это. Иначе я снова окунулась бы в ужасный холод того места, а затем все мысли сосредоточились бы на единственном источнике тепла. Мне не нужно думать об этом, я не буду, и это забудется. Но, повторяя про себя слова Рафа, я понимала, что обманываю себя.
За всю мою жизнь у меня были тысячи видений о прошлом и о будущем, но ни одного мало-мальски приятного. В своих видениях я видела много разных ужасных вещей, но ничто никогда не затрагивало меня так, как это. Со временем и практикой, я научилась выбрасывать из головы то, что видела, относясь к этому так же, как другие люди к тревожным новостям по телевидению, как к чему-то не имеющему к ним непосредственного отношения и не совсем реальному. Но до этого мне никогда не приходилось принимать активного участия в видениях, обонять запахи и испытывать страх перед кем-то, кто был участником тех событий. Это можно было сравнить с ужасной автомобильной аварией, одно дело, когда ты проезжаешь мимо нее, и совсем другое, когда являешься одним из пострадавших. Я не думала, что смогу в ближайшее время забыть вид женщины.
— Mon Dieu, вы видели Франсуазу? — Луи-Сезар с ошарашенным видом сделал шаг по направлению к нам, и я глубже вжалась в кресло.
— Не трогайте меня! — Раньше, исходивший от него непонятный аромат напоминал мне некие дорогие духи, сейчас же он казался запахом поджаренной плоти женщины. Я не только не желала, чтобы он дотрагивался до меня, я даже не хотела, чтобы он находился со мной в одной комнате.
Он отступил, нахмурившись сильнее.
— Примите мои искренние извинения, мадемуазель. Я ни при каких обстоятельствах не пожелал бы, чтобы вы стали свидетельницей этого.
Раф взглянул на него поверх моей головы.
— Вы удовлетворены, синьоры? Я говорил вам, что нам пока не следует использовать Слезы, что, когда она уже расстроена или больна, видения не желательны. Но никто не слушает. Возможно, теперь вы поймете. — Он замолчал, когда Мирча появился у моего локтя и вручил ему неполный хрустальный бокал.
— Пусть она выпьет это, — скомандовал он, и Раф немедленно повиновался.
