На экране ноутбука было открыто окно с каталогизационной программой Уэнтов. Эдвард провел быстрый поиск на слово «Гервасий», но ничего не нашел. Не так все просто.
— Так что вы хотели мне показать? — спросил он.
— Придя сюда утром, я задалась целью хотя бы развернуть и наскоро просмотреть все книги.
— И выполнили задуманное.
— Да, выполнила. Вот взгляните, какая красота. — Она взяла в руки книжечку с тисненым переплетом — завитки на коже формировались в квадратики и прямоугольники. — Итало-греческое изделие. После падения Константинополя в 1453 г. многие греки-переплетчики осели в Италии и создали собственную, выдающуюся декоративную эстетику. А текст английский.
Она открыла книжку, заполненную рукописными строчками с острыми углами и завитушками. Эдвард не мог прочесть ни слова.
— Что это?
— Руководство для рыбной ловли, пятнадцатый век. «О том, как поймать рыбу на крючок».
— Вы это хотели показать? — Он нервно оглянулся на дверь.
— Нет. Вот это.
На столе, на вырванной из блокнота странице, лежало несколько мелких клочков бумаги, четыре или пять. Кое-где виднелись фрагменты черных букв.
— А это что такое? — прищурился Эдвард.
— Бумага, — невозмутимо пояснила она. — Я нашла эти обрывки на дне одного из ящиков, когда вынула книги. Если посмотреть их на свет, видны частицы водяных знаков.
Маргарет умолкла, ожидая, видимо, что он сам сделает это, но он не стал.
— Ну и?
— Я их узнала. Марка известная, голова вепря с цветком. Можете найти ее в «Dictionnaire historique des marques du papier» [39] и узнать, где и когда бумага была сделана. В данном случае это Базель, примерно 1450 г. Фактура тоже характерная — вот тут видны линии верже, — показала ногтем Маргарет, — а здесь цепочки, более широко расположенные. Сорт грубый, неаристократический, но я и текст распознала. Это Лидгат[40], «Жизнеописание Пречистой Девы», поздний пятнадцатый век. Жуткий тип вроде средневекового Джерри Фолуэлла[41], но находка была бы из ряда вон. Ни одного полного экземпляра этого труда не сохранилось.
— Ух ты, — невольно восхитился Эдвард.
— Но самой книги нигде нет.
Бледная рука Маргарет легла на толстый фолиант с замком, найденный Эдвардом в первый же день.
— Это единственная книга, в которую я не смогла заглянуть. По внешним данным она соответствует тексту и периоду, хотя переплет для Лидгата несколько вычурный.
Эдвард присел на край стола, заскрипевшего под его тяжестью.
— Значит, это Лидгат — а где же Гервасий?
Она слегка нахмурилась и склонила голову набок, изображая непонимание.
— Гервасий, — повторил он. — Странствие туда, не знаю куда.
— Эдвард, — ровным голосом сказала она, — я больше на вас не работаю. Наше соглашение утратило силу, поэтому выслушайте меня, пожалуйста. Никакого «Странствия» не существует, и чем раньше вы в это поверите и прекратите поиски, тем будет лучше.
Их глаза встретились, и он выдержал ее взгляд — пусть себе думает, что ее слова произвели нужное действие.
— Что я в таком случае здесь делаю?
— Вы здесь потому, что «Жизнеописание Пречистой Девы» — редкая книга, имеющая огромную ценность, и если это она, то мне нужна ваша помощь, чтобы ее открыть. Вы принесли то, что я просила?
Эдвард водрузил на стол принесенную им сумку.
— Фонарика не достал. — Собственно, фонарик у него был, и Эдвард его не взял из чистой вредности. Маргарет разложила нужные предметы на краю стола, как хирург, готовящий операцию.
— Что вы покупали у Анри Бенделя? — поинтересовалась она, заметив надпись на пакете. Ее первая попытка завести светский разговор удивила Эдварда.
— Рождественские подарки. Давно уже.
В памяти ожила его первая зима в Нью-Йорке и то, как он в середине декабря мотался по Пятой авеню, ледяной дождь, толпы покупателей на мокрых тротуарах — столько сердитых людей, что в пору крепость штурмовать. Он искал подарок для матери и после трех часов, обойдя три или четыре самых престижных в мире торговых центра, так и не нашел ничего, что было бы не слишком дешево, не слишком дорого и не слишком романтично. Ноги отказывали, пальто промокло и воняло мокрой овцой, и он болезненно ощущал отсутствие девушки, с которой мог бы посоветоваться. В состоянии полного изнеможения он схватил у Анри Бенделя кашемировый кардиган песочного цвета и принес его домой вот в этом самом пакете. Мать влюбилась в его подарок.
На тряпки он принес Маргарет старую фланелевую рубашку. Та разложила ее на столе, разведя в стороны рукава, и поместила на нее книгу, как ребенка, которого собиралась запеленать. Эдвард по ее просьбе подтащил к столу торшер. Маргарет, нагнувшись, разглядывала ржавый комок металла, бывший когда-то замком.
— Почему бы просто не вскрыть ее? — с безопасного расстояния спросил Эдвард. — Выпилить замок из дерева, да и все?
— Слишком радикально. Оставим на крайний случай — Маргарет принялась ковырять замок двумя зубочистками, по одной в каждой руке, время от времени сдувая отчищенную ржавчину сжатым воздухом. — Книга и так уже пострадала. Эти клочки бумаги сами по себе дурной знак.
— Как вы думаете, сколько времени она пролежала запертая?
Маргарет ответила задумчивым «гм».
— В определенных условиях такая ржавчина формируется сравнительно быстро. Вы знаете, когда книги упаковали в ящики?
— Неточно. Хотя нет, это можно узнать. При упаковке использовались газеты. Если посмотреть даты, то… — Эдвард постучал пальцем по носу.
— Резонно. Может быть, вы займетесь этим?
Все газеты относились к концу 1938-го и началу 1939 года. Маргарет отложила зубочистки и стала осторожно обметать замок зубной щеткой.
Он посмотрел, как она работает — теперь она смачивала щетку минеральным маслом, — и решил пройтись по библиотеке. Он в отличие от Маргарет не разулся в самом начале и теперь, став на колено, расшнуровал свои черные «оксфорды». Когда он поставил их рядом с ее туфлями, это вызвало в нем нелепое ощущение интимной близости.
— Один мой друг — палеоклиматолог, — сказал он ни с того ни с сего. — Изучает историю климата. Он повсюду ищет образцы древнего воздуха, чтобы сравнивать уровень кислорода и углекислого газа. — Эдвард, успевший озябнуть, сложил руки на груди. — Однажды он нашел воздух 300 года до нашей эры. Внутри полой глиняной пуговицы.
Он сознавал их уединение в этой полутемной комнате — оба разутые, оба погруженные в тайную, подпольную деятельность. Он начинал ценить ненавязчивое обаяние Маргарет, ее изысканной формы нос и длинные стройные ноги, которые она старалась не выставлять напоказ, будто пару крыльев, которые нужно скрыть любой ценой. Двигаясь вдоль стены, он брал то одну, то другую книгу с верха высоких шатких штабелей, просматривал титульные листы и возвращал их на место. Толстый научно-фантастический роман, напечатанный кириллицей на серой советской бумаге. Автобиография Бена Франклина в красном коленкоре («Маленькие анекдоты о моих предках всегда доставляли мне удовольствие…»). Дойдя до окна, он отвел одним пальцем штору. На город спустились сумерки, и в окнах зажигались огни — белые, желтые, розовые и так далее, в зависимости от цвета тысяч задернутых штор.
Он вернулся к столу. Маргарет рассматривала отчищенный замок под разными углами, держа в правой руке молоток. Затем накрыла его фланелевым рукавом рубашки и, придерживая материю одной рукой, сильно стукнула по замку молотком. Эдвард не заметил никаких перемен, но когда она откинула рукав, защелка открылась с легкостью.
Оба они ошибались. Это был не Лидгат и не Гервасий. Там вообще не было книги. Под переплетом обнаружился то ли труп, то ли могила. Кто-то тщательно вырезал все страницы, оставив чистые поля по бокам и пустоту в середине. Осталась одна только скорлупа.
Нагнувшись, Эдвард увидел, что поля не совсем чисты. Там остались черные следы от чернил и мельчайшие крупицы красок: густой багрянец, яркая зелень, глубокая синева, а порой — драгоценные блестки золота.
12
Ящиков было двенадцать, — сказала Маргарет.
Она сидела на широком подоконнике в кабинете Лоры Краулик. По бокам и на полу, под ногами в одних чулках, громоздились картонные коробки с бумагами. Забывшись, она постоянно опиралась спиной на жалюзи, производя страшный треск, и выпрямлялась опять. Было уже очень поздно, больше часа ночи. Быстрый и не оставляющий следов обыск, задуманный ими по пути к лифту, вылился в изнурительную и чреватую последствиями инспекцию каждой бумажки.
— Одиннадцать. Я считал. — После двухчасового сидения на полу с подвернутыми ногами седалище Эдварда жгло огнем, а позвоночник напоминал раскаленную, выгнутую буквой S проволоку.
