— Ладно. Будь по-твоему. Если решишь выйти, ты должна отправиться прямиком ко мне, и я задам условия, которым ты должна будешь подчиняться. По рукам?
— По рукам.
— Если ты не послушаешься…
— Нет необходимости угрожать мне, заносчивый ты изверг, — шипит бутылка, дрожа от злости.
Ну как скажете. Я ставлю её на верхнюю полку и покидаю башню, прикладывая усилия, чтобы аккуратно закрыть за собой дверь. За последние двадцать четыре часа я уже сломал две вещи и не желаю выпускать ещё больше проблем в свой маленький уголок мира.
Пока я шагаю по влажному каменному коридору в идеально паршивом настроении, так и не перепихнувшись и бурля тестостероном, прекрасно понимая, что я только что наверняка заключил сделку с каким-то дьяволом или существом, контролируемым дьяволом, из-за угла появляется Риодан, шагающий в мою сторону, и я крайне возмущён тем, что мои сигналы о проникновении не сработали, а ведь я в особенности ставил чары против Девятки. Он выглядит разъярённым, что в его случае означает подёргивающийся мускул под глазом.
Он — чёртова причина одной из моих проблем: из-за него дядя Дэйгис стал бессмертным зверем, тогда как его жена — смертная и не зверь, и это равносильно ложке дёгтя в Келтарской бочке мёда. Мы, Келтарские друиды, образуем связь на всю жизнь и даже дольше. А это значит, что «дольше» для моих тёти и дяди будет (как минимум, в образном смысле) долгим и одиноким адом.
Я опускаю подбородок и агрессивно бросаюсь в его сторону, не собираясь уступать ни дюйма моего коридора, в моём замке, в моём королевстве. У него есть своё королевство, чёрт возьми. Оно называется Честер, и там он настоящий тиран.
— Что? — рычу я. — Если ты зол на меня, возьми билетик и становись в очень длинную очередь.
Шон в настоящий момент ненавидит меня, библиотекарша думает, что я властный тупица, и пребывает в ужасе от меня; даже Кэт бросала на меня обеспокоенные сомневающиеся взгляды после того, как я потерпел полный провал в попытках научить Шона контролировать его силу. За весь день я ничего не сделал правильно, только убедил ту летучую мышку скрыться.
Риодан продолжает шагать вперёд, зловеще маяча в тускло освещённом коридоре. Девятка тоже не уступает.
— Я не зол на тебя. Я не знаю, на кого я зол, и мне нужно это выяснить, чтобы содрать шкуру с этого ублюдка и поджарить его живьём. Мы с Дэни были в постели…
— Нет, — я резко останавливаюсь и перебиваю его. — Просто нет, бл*дь. Я не желаю это выслушивать. Ни сейчас. Ни когда-либо ещё, — я испытываю угрызения совести всякий раз, когда «секс» и «Дэни» упоминаются в одном предложении. Он знает, что сегодня я вроде как видел её голой? Мысленно я раз за разом бормочу бла, бла, бла.
— Заткнись нахрен и послушай. Мы были в постели, и она исчезла. В одно мгновение здесь, в следующее уже нет. Похищена прямо изнутри Честера, что невозможно. Я наложил на клуб столько охранных чар, что даже мне самому сложно проходить сквозь них в звериной форме.
— Проклятье, теперь ещё и Дэни пропала?
— Это ещё не всё. Лор только что прислал мне сообщение, что Джек Лейн тоже пропал. Он оставил его буквально на пять минут в одной из самых усиленно охраняемых комнат в Честере, — мрачно говорит Риодан, останавливаясь, и мы стоим лицом друг к другу. — Как, бл*дь, кто-то пробрался сквозь мои чары, — это не вопрос, а утверждение невозможного. Я чую ярость, исходящую от него волнами. Моя собственная ярость нарастает. Я чувствую себя как библиотекарша. Я ничего не контролирую.
Ну, есть одна штука…
Я намеренно использую одно из давних любимых словечек Дэни, которое его раздражает. Я нарываюсь на драку, чтобы выпустить агрессию, и мы оба нерушимы.
— Чувак. Тебе явно надо поработать над своими охранными чарами. Провал за провалом?
Серебристые глаза сверкают.
Я получаю драку, которой хотел.
Глава 15
Все хорошие девочки отправляются в ад[21]
Мак
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Мы настороженно обходим стороной воюющих фейри (их тут где-то пятьдесят тысяч), готовясь просеяться в любое мгновение, пока я силюсь сообразить, что здесь происходит?
Что могло сподвигнуть столь эгоистичных, ледяных и корыстолюбивых бессмертных, как Видимые, обратиться друг против друга с таким садизмом? Это не в их природе. Они — искатели удовольствия, которые ненавидят даже малейший дискомфорт из-за дождя. Да, вместе с тем они злобные, гадкие, мелочные существа, но они направляют эту жестокость на другие виды, а не на своих сородичей.
Четыре Светлых Двора подчиняются замысловатой иерархии внутренних любезностей; каждая каста знает своё место, что она может и не может сделать, не пробудив раздор, который может продлиться столетиями. Вечность — это очень долго, если тебе всё это время приходится озираться по сторонам. Видимые предпочитают наблюдать за страданиями других существ.
Это же настоящая война. Они уже кошмарным образом изувечили друг друга и всё равно продолжают атаковать и калечить, словно ведомые какой-то неудержимой внешней тягой к геноциду.
«Осторожно!» — рычит Бэрронс, когда груда конечностей, не имеющая различимого лица, вырывается из гущи сражения, проносится в считанных дюймах от меня и падает на землю, дрожа.
Я нагибаюсь, рассматриваю бесформенную кучу частей тела (её мелодия принадлежит низшим членам королевского двора; не принц или принцесса, а придворный) и замечаю жёлтый глаз, блекло выглядывающий из-под ногтя на ноге, а также верхнюю губу без отверстия рта, прикреплённую к плечу, которое теперь находится на месте колена. Глаз уже не мерцает радужным огнём; он блеклый, бесстрастный и тупо смотрит на меня. В отличие от статуй в лабиринте он не демонстрирует узнавания, кто я такая. Это можно понять, учитывая, что его мозг разделён на части, которые пульсируют и сочатся кровью на поверхности его тела.
«Такое ощущение, будто мы почти невидимы для них, даже для тех, у кого глаза остались невредимыми», — бормочу я, выпрямляясь. Двор Зимы без устали охотился на нас целую кошмарную вечность, и вот мы здесь… а никому из них как будто нет дела.
«Не рассчитывай на это».
Я смотрю на бушующий хаос фейри, прищурив глаза и подавляя тошноту. Не существует такого понятия, как уродливые Видимые. От сюрреалистичной, искажающей рассудок красоты высших каст до низших среди них, они все ошеломительно, нечеловечески прекрасны.
И всё же по двору Зимы ступают, шаркают, ковыляют и скребутся лишь уродства, большинству из них недостаёт конечностей, некоторые лопнули как перезрелые сочащиеся сливы, другие вывернуты наизнанку, и кишки им заменяют кожу; слепые глаза, глухие уши и немые рты замотаны внутри как в коконе, и они лежат на земле разодранными, сочащимися кучами.
Некоторые сильно обожжены, их кожа вздувается губительными волдырями и нарывами, другие иссохли от старости, сморщились словно чернослив и сделались уродливыми как древние старухи.
Никто не остался нетронутым.
Все ужасающе уродливы, как Невидимые.
Если бы не моя способность слышать древнюю мелодию их отдельных каст, я бы подумала, что Невидимые каким-то образом воскресли.
Когда шокирующая мысль врезается в мой мозг, я спотыкаюсь и едва не падаю на сильно обгоревшего фейри, но успеваю схватиться за руку Бэрронса.
«Это всего лишь оторванная кисть руки», — говорит он, неправильно поняв причину моей тревоги, и пинком отбрасывает гноящуюся штуку от моего ботинка.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
«Не в этом дело. Моя мать».
У меня никогда и не было роскоши времени. Я никогда не ждала сообщения от Зимы, после которого часики начали бы тикать.
Если эти чудовищные, ужасные, безумные бессмертные заполучили Рейни Лейн, то я опоздала.
Она уже мертва.
«Ты не можешь знать этого наверняка», — рычит Бэрронс.
