И, как и любой проницательный читатель, я очень подозрительно отношусь к рассказчику.
Я знаю, что тот самый элемент, который ставит героя на путь наиболее значимого путешествия, зачастую приводит к его/её скоропостижной кончине.
В Библиотеке очень мало историй имеет хороший конец. Я точно не знаю, кто их собрал. Я бы подобрала коллекцию с большим количеством оптимизма.
Меня даже не удостоили тонкой метафорой.
Смерть оказался моим освободителем.
Это камень над головой, который источает кармическое лукавство и намекает, что меня может ждать ужасная судьба.
— Я одна из героев, — изумлённо бормочу я. Затем принимаюсь стонать и роняю ноющую голову на руки, слегка массируя виски. Смерть сказал, что последствия выпивки длятся примерно тридцать минут. Моя головная боль должна была уже закончиться.
— Лирика.
Я резко поворачиваю голову и ахаю.
— Отец! — а я-то думала, что он больше не может найти меня.
— Всеведущий, помнишь? — бормочет он с лукавой улыбкой.
Я чувствую, как уголки моих губ приподнимаются в ответной улыбке. Так долго я жила ради его визитов, планировала разговоры, лакомые словесные кусочки, чтобы очарованием уговорить его остаться подольше, с бескрайней тщательностью и заботой выбирала облики, которые надену для него. Его общество было моей величайшей радостью, единственной переменой в монотонном неизменном окружении, из которого невозможно было сбежать.
Я ненавижу его за это.
Я люблю его.
И я это ненавижу.
— Ты хорошо справилась, — говорит он, и его звёздные глаза мерцают.
«Погодите-ка, что?» Моргнув, я качаю головой и тут же сожалею об этом.
— Ты хочешь сказать, что я должна была сбежать из своей бутылки?
— Конечно.
Ничто из этого не было моим решением?
— Возможно, я подсунул бутылку под его ботинок. Однако я не кидался на её стенки, пока она не упала и не разбилась. Это сделала ты.
То есть, эта часть была моим решением. Или не была? Мне ненавистно то, как легко он сбивает меня с толку. Всё что угодно может оказаться правдой. Он — мой единственный источник информации о мире. Чрезвычайно опасно доверять кому-то одному формировать твою реальность.
Почему он выбрал для меня именно эти два облика? В какую шалость он меня втянул?
— Я не уверена, что понимаю, чего ты хочешь от меня, отец. Ты расскажешь мне больше о том, что мне делать?
Он пожимает плечами.
— Всего лишь узнать его и его друзей.
— Зачем? — я сожалею об этом слове сразу же, как только оно слетает с моих губ. Мой отец выгибает бровь, изучая меня слишком пристальным взглядом, который доставляет дискомфорт. В его оценке чувствуется осязаемое давление. Я никогда прежде не задавала ему вопрос «зачем».
— Считай это испытанием перед твоим потенциальным освобождением. Докажи, как хорошо ты подчиняешься мне, и что моя вера в тебя не ошибочна.
Кивнув, я улыбаюсь, стараясь не выдавать других эмоций.
И всё же я задаюсь вопросом, почему я должна что-то ему доказывать.
Он мне ничего не доказывает. Я ничего не требую. Никогда. У меня нет прав.
— Я не могу остаться, — говорит он потом. — Множество элементов находится в движении и требует моего внимания. Я пришёл сказать, что ты хорошо справляешься. Продолжай в том же духе и прекрати сомневаться. Близится час, когда ты наконец-то будешь свободна. Когда я наконец-то приведу тебя домой. Верь, подчиняйся, и со временем всё станет ясно.
Я изучаю его так, как, возможно, не изучала никогда прежде. Кто это существо, настаивающее, чтобы я потратила всю жизнь на ожидание того, что он считает «подходящим временем»? Действительно ли он мой отец? Правдиво ли что-то из того, что мне известно о себе? Почему я не слышу ни капли правды в его утверждении, что он меня освободит?
Но одно я знаю, прочитав миллионы историй, порождённых мифами из миллионов слов.
Подходящее время никогда не наступит.
Есть лишь нынешний момент.
— Я вольна покидать бутылку? — настаиваю я. — Поступать так, как я пожелаю? — ожидая его ответа, я задаюсь вопросом, а желаю ли я чего-то по-настоящему. Я гадаю, вдруг он так умён, король для моей пешки, что он двигает меня по своей шахматной доске, всё это время готовясь пожертвовать мной в критический момент, чтобы достичь желаемого исхода игры; вдруг я одна из тысяч пешек, которые он расположил на местах в ходе вечности, когда он был свободен, а я — нет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— До тех пор, пока ты подчиняешься инструкциям, которые я тебе дал — да. Но Лирика, если ты покажешь ему свой истинный облик…
Он умолкает, и я бледнею, дыхание застревает в моём горле, а сердце застывает в груди. Он не заговорил вслух. Он показал в моей голове, что случится со мной. Я не хочу, чтобы это когда-либо произошло со мной. Есть судьбы и похуже моей бутылки. Бездна монстров, тёмная, сырая и кошмарная, откуда нет выхода. Он действительно поступит так со мной?
Мой отец ушёл.
Оставляя меня обдумывать идеальный парадокс, который он для меня создал.
Я могу быть свободна, но только в том случае, если никогда не раскрою свой истинный облик.
А Смерть, которого я нахожу таким привлекательным и надеюсь, что он станет моим другом и даст мне секс, будет доверять мне только в том случае, если я покажу ему свой истинный облик.
Это тиски взаимопротиворечивых и взаимозависимых условий, ловушка, дилемма, применяемая автором событий, чтобы выковать или сломать персонажа.
Я поднимаюсь на ноги, готовая покинуть свою бутылку.
О да, я определённо одна из героев. Я не сломаюсь.
Затем я плюхаюсь обратно с очередным стоном, когда осознаю вторую, в высшей степени неприятную вероятность.
Справедливости ради, надо признать, что по таким критериям я также могу оказаться одной из злодеев.
Глава 17
Беги, маленькая сучка, я хочу твою силу[23]
Иксай
Высоко в северной башне Иксай смотрела на застывшее внизу сражение, губы приоткрылись в оскале, фасетчатые глаза мерцали вожделением.
Ярость и желание воевали в её груди болезненно, достаточно мощно, чтобы сдирать плоть с кости. Она испытывала столь интенсивный голод, что сама была голодом, безумной, неутихающей жаждой всего, и ещё больше, но в особенности жаждой обладания силой, которая должна была принадлежать ей, но украдена смертной.
Щиты, преграждавшие вход в её замок, были непрозрачными снаружи, но прозрачными изнутри, ограждая от пытливых глаз, но позволяя ей шпионить.
Сука-королева находилась в её королевстве.
Направлялась прямиком к её двери, сопровождаемая зверем, который служил её консортом и охранником.
Иксай желала зверя, жаждала его каждым атомом своего существа. Он был оружием не менее смертоносным, чем копьё судьбы и меч света — живое создание, способное убить фейри.
Если бы она соблазнила его, он стал бы кинжалом, который она вонзила бы глубоко в вероломное сердце человеческой королевы. Иметь его при себе было бы опасно; иметь его подле себя, у своих ног было бы волнительно; смерть на поводке, гибель для любого фейри, кто посмеет хоть прошептать что-то против неё.
Зверь ненасытных аппетитов был легендой. Он жил среди них какое-то время. Он мог быть безжалостным, он мог быть жестоким; она чувствовала его голод, жаждущий всего, бурлящий под его плотью, едва сдерживаемый. Он был всего лишь псом, которого нужно заново выдрессировать, поощрить вновь потакать самым примитивным инстинктам и желаниям, и вознаграждать его всякий раз, когда он поддастся этим порывам. Вместе их никто бы не остановил. С ним она бы получила власть над многими такими зверями, и её правление никогда не было бы свергнуто.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Иксай намеренно пока что не призывала королеву; она хотела, чтобы та поварилась в парализующих эмоциях прежде, чем призвать её в Рощу.
