В связи с ростом производительных сил, обусловленным развитием сельского хозяйства и земледельческой техники, стоят в значительной степени разложение патриархально-родовых отношений, формирование и распад сельской общины, индивидуализация производства, создание института частной собственности, возникновение классов и зарождение феодализма. В своей работе «О диалектическом и историческом материализме» И. В. Сталин указывает, что «история развития общества есть, прежде всего, история развития производства, история способов производства, сменяющих друг друга на протяжении веков, история развития производительных сил и производственных отношений людей».
«Значит, историческая наука, если она хочет быть действительной наукой, не может больше сводить историю общественного развития к действиям королей и полководцев, к действиям „завоевателей“ и „покорителей“ государств, а должна, прежде всего, заняться историей производителей материальных благ, историей трудящихся масс, историей народов. Значит, ключ к изучению законов истории общества нужно искать не в головах людей, не во взглядах и идеях общества, а в способе производства, практикуемом обществом в каждый данный исторический период, — в экономике общества.
Значит, первейшей задачей исторической науки является изучение и раскрытие законов производства, законов развития производительных сил и производственных отношений, законов экономического развития общества».[361]
И далее товарищ Сталин подчеркивает: «Вторая особенность производства состоит в том, что его изменения и развитие начинаются всегда с изменений и развития производительных сил, прежде всего — с изменений и развития орудий производства».[362]
Поставим своей задачей показать, как в результате развития производительных сил патриархально-родовой строй с первобытнообщинным способом производства уступил свое место феодальному способу производства, установившемуся на территории Днепровского Левобережья.
Процесс распада родовых отношений усугубляется внедрением в лесную полосу пашенного земледелия, принесшего с собой парцеллирование производства и резкое обособление малой семьи. Подсечное земледелие возможно лишь при первобытнообщинных условиях производства.[363] В лесной полосе появление сохи, являющееся указанием на развитие пашенного земледелия, приводит к развитию индивидуального производства, к усилению парцеллирования хозяйства и к укреплению экономической основы малой семьи. Соха, появившаяся в условиях подсечного земледелия, в то же самое время дает начало новой форме земледелия. К сожалению, главный материал, из которого делается соха, — дерево, — по самому своему существу редко обнаруживается при археологических раскопках, а железные сошники, и то более позднего происхождения, найдены были не на территории Северской земли, а в окрестных районах. Они обнаружены главным образом в верхнем Поднепровье, правда, в сравнительной близости от крайней северо-западной границы северян и радимичей, что дает нам возможность сделать вывод о распространении сошников и в северной лесной полосе Северской земли. Процесс превращения земледелия из подсечного VII–VIII вв. и начала IX в. в пашенное, происшедший в лесной полосе в IX–X вв., усиливает индивидуализацию производства, укрепляет частную, семейную собственность и способствует распадению семейных общин, больших семей, свойственных родоплеменной организации, на малые семьи, объединяющиеся в поземельную территориальную сельскую общину. В дальнейшем своем развитии этот же процесс приводит к распаду общинников на два полюса, к появлению эксплуатируемых и эксплуататоров. По времени и то и другое явления совпадают, и это характерно для IX–X вв.
Гораздо сложнее шел процесс распада родовых отношений в южных районах Северской земли. Я имею в виду Харьковскую, Полтавскую, часть Курской и Воронежской областей. Сами природные условия — лесостепь, с ее плодородной черноземной почвой, покрытой не дремучими лесами, а травой (ковылем), — таковы, что, казалось бы, не представляется возможным говорить о господствовавшей там когда-либо подсечной системе. Безусловно, в те отдаленные времена лесов в ныне совсем обезлесенной местности было неизмеримо больше. На первый взгляд, предположение о том, что человек, имея возможность обрабатывать окружающую его поселения степную целину, все-таки выжигал и выкорчевывал лес и затрачивал на его расчистку громадное количество коллективного труда, кажется неправдоподобным и необоснованным.
При разрешении вопроса о характере земледелия в лесостепной и степной полосе необходимо учитывать ряд особенностей. Остановимся, хотя бы вкратце, на распространении лесов. Как отмечено, лесов в южной части Северской земли в IX–X вв. было неизмеримо больше, нежели в более близкую к нам эпоху. В документах XV–XVII вв. и даже XVIII в. говорится о сплошных лесных массивах, идущих по направлению с северо-востока на юго-запад и с севера на юг и юго-восток по течениям рек, начиная от их истоков. Не такова была картина в IX–XII вв. Леса XVI–XVII вв., особенно XVIII в., представляли собой уже только остатки тех лесных массивов, которые тянулись полосами по течениям рек, уходя в глубь степей.[364] Обычно, как правило, леса расположены по правым, более высоким берегам лесостепных рек, тогда как левые берега их представляют заливные луга, переходящие далее в степь. По Дону тянутся лесные массивы почти сплошной цепью до среднего течения. Если сравнить предполагаемую карту распространения лесов, совсем не такую уж гипотетическую, а подкрепленную в значительной мере современной картой распространения остатков леса, с картой славянских городищ и поселений IX–XII вв. и более ранних, то, как правило, обе они совпадают. Славянские поселения данного периода теснятся у рек, в тех именно местах, где были леса. Это свидетельствует о том, что поднять степную целину, при наличии довольно примитивных орудий обработки земли, а последние в древнейший период, в VII–VIII вв., сделанные, по-видимому, сплошь из дерева, очевидно, только эволюционировали от мотыги к ралу, представляющему собой не что иное, как конечный результат этой эволюции, при сравнительно неразвитом применении при обработке земли рабочей силы скота и прежде всего лошади, было если и несколько легче, чем выжечь и подготовить к посеву лесную площадь, что также еще вызывает сомнения, то во всяком случае менее продуктивно.[365] Подсечное земледелие давало более высокий урожай. Таким образом, население пристепной полосы VII–IX вв. предпочитало селиться у рек, дававших возможность заниматься рыбной ловлей на сравнительно хорошо укрепленных естественным путем высоких, покрытых лесом берегах, где развиваются подсечное земледелие и охота. Выходить в степь было не только опасно, но в то же время и нецелесообразно.
Наличие земледелия как в Роменских городищах, так и в Донских — не вызывает сомнений; но земледелие в VII–VIII вв. там было главным образом подсечным.
Здесь, на юге, хозяйственный переворот заключался не только в переходе от подсечной формы земледелия к пашенной, но и в усилении применения рабочего скота к обработке земли. Остеологический материал городищ роменского типа свидетельствует о том, что скот применялся в VI–VIII вв. как рабочая сила в значительно меньших размерах, нежели в IX–X вв. и позднее. Костей животных много, но это остатки животных, служивших для пищи, а не для использования их как рабочей силы. Это главным образом кости быков, коров, овец, свиней, лошадиных костей немного.[366] Ибн-Росте (Ибн-Даста) пишет: «Рабочего скота у них мало, а верховых лошадей имеет только один упомянутый человек…» (речь идет о князе. В. М.). У него же мы встречаем указание на отсутствие пашен у славян; в то же самое время он пишет, что славяне «более всего сеют просо».[367] Эти указания Ибн-Росте скорей всего относятся именно к славянам пристепной полосы, которые были даже просто географически ближе к нему и лучше знакомы через посредничество хазар. Просо, зерна которого обнаружены в первую очередь во всех древнейших городищах данного района VII–X вв., — типичный продукт степи и лесостепной полосы. Свидетельство Ибн-Росте о недостатке рабочего скота и лошадей у славян подтверждается археологическими данными. Лошадь в тот период времени, да и позднее, была не столько рабочим скотом и не столько принадлежностью дружинника, сколько животным, дающим мясо, шкуры и молоко. Принадлежностью воина она уже была и в то время, но эта роль закрепилась за ней позднее, в эпоху становления феодального общества IX–X вв. Даже в остеологических материалах IX–X вв. находили кости съеденных лошадей. Об этом же говорят и письменные источники: стоит только привести характеристику летописцем Святослава и описание его зимовки в Белобережье.
