Высокие договаривающиеся стороны немедленно обмениваются всей информацией по обсуждаемой проблеме.
Последний пункт вызвал наиболее жаркие споры. Причём главную проблему составлял юный Бранько, который резонно заметил, что всю информацию он предоставлять не сможет — сами понимаете, грифы, доступы, «по прочтении застрелиться» и всё такое. Николаич не менее резонно возражал, что его вовсе не интересуют маршруты президентского автомобиля или явки наших разведчиков в Суринаме — только то, что имеет непосредственное отношение.
— Ага, — иронично задирал бровь подполковник, — да если я вам хотя бы четверть расскажу того, что имеет непосредственное отношение, вы через полчаса путём элементарных умозаключений поймёте столько лишнего, что вас, ей-богу, застрелить будет дешевле.
Так или иначе, договорённость была достигнута, и я уже совсем собрался покинуть гостеприимные стены, но оказалось, что ещё одной ночёвки не избежать — какие-то там формальности с документами и изъятыми у нас вещами.
Усталые, но довольные ребята ушли спать.
13
Но утром домой нас никто не отпустил.
Утро началось настолько дико и неестественно, что некоторое время я откровенно не понимал, что происходит, откуда эти люди и зачем на меня надевают наручники. Возможно, дело в инъекции, которую мне вкатили в вену, не дав даже глаза раскрыть. Плюс эффект неожиданности.
Немного приходить в себя я начал только в машине, куда меня затолкали три дюжих неразговорчивых амбала. Амбалы попались какие-то отвратительно-аккуратные, смотрели прямо перед собой и гуманистические идеи утопистов пропагандировать явно не собирались.
Я попытался выкинуть какую-нибудь штучку — аварию устроить или просто заглушить двигатель — но инъекция продолжала действовать. Мысли разбегались, образы оставались нечёткими, а когда я попытался прикрыть глаза для вящей сосредоточенности, тут же получил чувствительный тычок в бок и чёткое указание не спать. Видимо, ребят проинструктировали Я попытался работать с открытыми глазами, упорно, раз за разом прокручивая в затуманенном мозгу радостные картины нашего автомобильного путешествия. Я заставлял себя представлять, как несётся наш «воронок» весело и ровно по безлюдной улице, как ласково, почти неслышно, поёт движок, рессоры баюкают пассажиров, водитель уверен и весел, светофоры подмигивают зелёным…
Если бы я хотя бы чуть-чуть оклемался, мы тут же попали бы или в столб, или в канаву. Ну, мотор-то уж точно должен был заглохнуть! Это эмпирический факт, неоднократно проверенный на Гариковом «бимере», и на Кулхардовом «макларене». Но на сей раз удалось добиться только лёгкого чихания в глушителе. Впрочем, и этого оказалось достаточно для того, чтобы плечистые соседи дружно повернулись ко мне и начали орать в оба уха какую-то чушь. Один — про голых баб, другой — про то, как он пьяный вчера стрельбу устроил.
Не знаю, какой гений их инструктировал, но я совершенно растерялся.
Невозможно создавать мысленную виртуальную реальность, когда реальная реальность представляет собой сумасшедший дом.
А потом меня наконец привезли к месту назначения.
Читали ли вы когда-нибудь в книгах фразу «все происходящее казалось мне сном»? Так вот, это правда. Так бывает. Когда меня под белы ручки привели в потайную комнату, уставленную звёздно-полосатыми флагами и заваленную пистолетами-шприцами-ампулами-чёрными пер чатками — тут-то я все и понял.
«Не надо сопротивляться, — уговаривал я себя. — Надо просто проснуться». Я тайком щипал себя, пытался широко открыть глаза, зачем-то даже задерживал дыхание — но сон продолжал упорствовать в идиотизме.
Вначале он швырнул меня на привинченный к полу стул и направил в физиономию лампу, потом принял облик благородного русоволосого мужика с лицом Штирлица. В штатском. Вы заметили, что про людей сугубо гражданских никогда не говорят — «он в штатском»? Например, «балерина в штатском» или «сантехник в штатском». «В штатском» ходят только люди, которые носят его как мундир.
Штирлиц подошёл ко мне мягкой походкой Джеймса Бонда и слегка отвёл лампу в сторону.
— Меня зовут Джонсон. Я резидент Центрального разведывательного управления в вашей стране. Америке нужен ваш дар, господин Гринев.
Человеческий мозг может выдержать строго определённую дозу идиотизма. Даже в состоянии наркотического опьянения. Даже не совсем нормальный человеческий мозг. Уж больно это все как-то нахлынуло. Джонсон… Штатское… Америка в конспиративном подвале… ЦРУ против КГБ…
Короче, я позорно бухнулся в обморок, словно гимназистка, неудачно открывшая учебник анатомии.
14
Дальнейшее — мычание. Потом я выяснил, что в обнимку со звёздно-полосатым Штирлицем-Джонсоном я провёл почти три месяца. До сих пор не верю. Если бы не календарь…
Помню только отдельные кадры жизни, болезненно яркие на фоне безжизненного серого существования.
Я сижу в кожаном кресле. В руках у меня — зажжённая сигара. Я удивляюсь, я ведь не курил. Произношу это вслух. «Конечно, не курил! — радостно соглашается бодрый голос у моего правого уха. — У вас ведь нет таких замечательных сигар! Только в Америке! У нас самые лучшие в мире сигары! Америка — что?» Я поворачиваюсь на звук. Белозубый молодой человек явно ждёт от меня продолжения фразы. «Америка самая — что?» Я молчу. Пытаюсь понять, где я, и чего от меня ждут. Молодой человек внезапно перестаёт улыбаться и нажимает на кнопку селектора Я ещё не знаю, что это за кнопка, но тело уже реагирует, сжимаясь в радостном предвкушении. За секунду до того, как я начинаю мыслить, в шею впивается острое стальное жало.
Потом — ночь. Я лежу с закрытыми глазами. Откуда-то я знаю, что глаза открывать нельзя. Ни в коем случае. Я знаю, что на меня смотрят. Стараюсь продолжать дышать так, как дышал до сих пор. «Смотри на приборы! — слова доносятся словно сквозь вату. — Похоже, просыпается». «Естественно, как только я собрался в сортир! — второй голос крайне раздражён. — У него-то таких проблем нет». Первый гадостно фыркает. Внезапно я понимаю, что голоса три. Третий звучит непрерывно, поэтому сознание его отсекает. Это сильный грудной женский голос, который воодушевлённо произносит: «Америка — самая богатая страна в мире! Все остальные страны мечтают о партнёрстве с Соединёнными Штатами Америки». Слегка поворачиваясь, я обнаруживаю, что подо мною мокро. Становится безумно стыдно. Открываю глаза. Озабоченный врач (потому что в халате?) быстро бежит пальцами по клавиатуре. Становится тяжело и сладко дышать. Всё плывёт.
Снова темно, хотя и не ночь. У меня хватает сил фокусировать взгляд на маленьком окошке перед собой. В нём, сменяя друг друга, появляются картинки. Пронзительно-голубое море, ухоженный пляж и маленькая яхта вдали. Красивая девушка заразительно хохочет, слегка откинувшись назад. Пацан лет четырех гордо держит в руках совсем-как-настоящий самолётик. За шиворот его придерживает твёрдая мужская рука. Ракурс такой, что кажется, будто рука — моя. Следующий снимок почти полностью занимает загорелое лицо в раме из заснеженной густой бороды и не менее заснеженной и густой шапки. Человек смотрит мимо меня, на свою руку, не вошедшую в кадр. Судя по блеску в его глазах, по сведённым скулам, в руке — добыча. Настоящая, охотничья, полученная с риском для жизни. Я хочу такую. Или на море. Или вести крепкого пацана в Диснейленд, чтобы он держался одной рукой за меня, а другой — за самолёт, который мы только что вместе склеили. Кадры меняются не слишком быстро, видимо, иначе я бы не успел их осознать. Я хочу туда, мне страшно здесь. Я плачу и засыпаю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
