тревоги покрывало.
После этого стихотворения мне никто не захлопал. Романов, восхищенно уставившись на меня, произнес:
– Ну, ты даешь! У меня знакомый корреспондент есть, он махом эти стихи напечатает! Чур, гонорар вместе со мной пропивать!
– Да кому нужны такие похоронные стихи! И хорош нас своей поэзией травить, а то совсем настроение испортишь! – огрызнулся Ленька.
– Давайте выпьем за хорошее настроение! – заорал Романов.
– Я посплю, пожалуй, – промямлила Варя и повалилась на диван.
– Вот, Надя, дочиталась. Из-за тебя мы потеряли человека. Варю-у-у-ха! – заблеял Леня, безрезультатно тряся подругу. Потом потерял к ней интерес и скомандовал:
– Наливайте.
Дни шли, и с деньгами становилось все хуже. Варя не могла найти хоть какую-нибудь работу. Ленька сказал, что его кто-то послал куда-то, и смылся, как мне показалось, точно по адресу. Срочно надо было что-то делать. Что я умею? Так… Везде и всюду, на углу каждого дома, рядом с объявлениями сектантов о том, что конец близок, наклеены красочные бумажки с предложениями работы симпатичным женщинам. Заманчиво, но… От проституции пока воздержусь. Варя, когда прикидывала в уме варианты, изрекла по этому поводу: «Мне еще жить с собой». Так… Умею рисовать. Не профессионально, но все же… А кому сейчас нужны картины? Никому.
Тем не менее на покосившемся остановочном столбе я прочла интригующее объявление: «Набираются люди, умеющие рисовать. Достойная оплата».
Явилась по адресу, указанному в объявлении. Оказалось, надо писать иконы: у зажиточных людей в Москве шевелились деньги и, по всей видимости, погибала совесть. Деловитый мужик выдавал таким же «художникам», как и я, загрунтованные дощечки и объяснял, какие иконы и откуда надо списывать. Назначил встречу через неделю в то же время.
Два дня срисовывала икону «Георгий Победоносец убивает змея». Получилось неплохо, на мой взгляд. Отнесла. Мужик забраковал.
– Знаете, – сказал, – лик у него не божественный. Потрудитесь еще немножко.
– Ладно, – говорю, а про себя думаю: «Перед тем как икону написать, месяц поститься да причащаться надо, чтоб лик божественный был. А ты хочешь за неделю у подмастерья святую вещь получить. Потом, может, еще и молиться на нее будешь, болван».
Всю следующую неделю трудилась над ликом. Безрезультатно. Глядя на мои мучения, Палыч предложил свои услуги:
– Давай, выпишу тебе эту рожу, что ли…
И выписал, с первого раза выписал! Здорово получилось. Только подумала я, что больно много возни с ней было, а заплатят копейки. Подумала – и не понесла заказчику. Себе как сувенир оставила.
Спустя какое-то время Палыч вдруг выдал:
– Когда отдашь мне причитающуюся долю?
– За что, Палыч? – удивилась я.
– Как за что? За личико!
– Ну ты даешь! И почем оцениваешь?
– Половину того, что ты должна была получить.
– Того, что должна была получить, не хватило бы и на бутылку.
– Ну, налей мне стакан.
Удивлял иногда меня этот Палыч. То душа нараспашку, то вдруг такой жмот памятливый. И ведь если втемяшилось ему в голову, что в каком-то месте спиртное раздобыть можно, не успокоится. Значит, и мне не обойтись, чтоб не налить ему. Развиваю дипломатию:
– Палыч, ну откуда у меня сейчас деньги? Вот когда дадут нам зарплату, тогда и выпьем на двоих.
– Я сейчас выпить хочу. Когда дадут, тогда я и сам за самогонкой схожу, – не унимается «компаньон».
– Мне сейчас даже в долг не взять, у всех знакомых заняла, сколько можно, – отстаиваю позицию.
Палыч оживляется:
– Давай я у своих попрошу, а ты скажешь, что с получки отдашь, а?
– Да у кого ты спросишь?
– Да к Лидихе сбегаю, ты только подтверди мои слова!
Лидихой именовалась жирная старая баба, впрочем, вполне ухоженного вида, в доме напротив: у нее всегда была дрянная самогонка в загашнике.
Что мне оставалось делать?
– Беги, – говорю.
Наклюкались мы с Алексеем Павловичем вусмерть. Он попросился переночевать рядом со мной на полу. Я согласилась, и мы поползли в сторону нашей комнатенки.
– А знаешь, Надюха, – вдруг вспомнил Палыч, – я ведь позавчера со знакомым редактором газеты пил. Ну, не так чтоб пил, а так, чуть выпил. Этот Смелов, редактор, много пить не может – язва у него. Вот раньше – мужик что надо был! И умный!
– Короче, Палыч.
– Короче, я сказал ему, что ты – гений. Он попросил что-нибудь для публикации. Да! И паспортные данные.
– А ты не врешь?
– Чтоб я сдох, если вру.
– Палыч, ты и так когда-нибудь сдохнешь. И я сдохну. Вопрос в том, помрем мы честными людьми или нет.
– Я помру честным. А ты придешь ко мне на похороны?
– Ну, если ты приглашаешь…
Мы обнялись, и Палыч хлопнул меня по плечу:
– Классная ты девка! Эх, быть бы мне помоложе и не пить!
– Так не пей.
– И тогда ты за меня замуж выйдешь?
– Мы ж честные. И я тебе честно отвечу: ни-ког-да!
– Ну, тогда стишок на память подари. А я Смелова попрошу, он все для меня сделает, он…
Мы подошли к нашей хибаре, и я постучала. Открыла Варя:
– Алкоголики, пьянь несчастная…
Мы с Палычем заржали и повалились спать: я на свое узенькое ложе, а он – рядом на пол. А Варюшка чего-то всю ночь ревела.
Мешала спать, глупая…
Стишки мои напечатали на последнем листе городской серой газетенки. Я купила таких три штуки и с грустью подумала о том, что эти газетки для того, чтоб заворачивать в них что-нибудь. Кто их читает? То ли дело в том же киоске лежащие рядом толстые эротико-порнографические газеты! Вот они – популярны! На гонорар, который мне выплатили, я смогла бы купить два издания такой похабщины. Или один стакан водки.
В один из дней, придя после обеденного перерыва на работу, увидела папу. Он сидел за моим столом и играл с Романовым в шахматы.
– Я к тебе в гости, Надь. Можно? – не отрываясь от партии, спросил отец.
– Конечно. Я рада тебя видеть. Как там Даша?
– Нормально.
– Может, бухнем за встречу? – словно невзначай, поинтересовался Романов.
– Не на что, – огрызнулась я.
– Давайте я куплю, – предложил папа. – Посидим. У меня сегодня отгул.
Против никто не был. Купили бутылку и круг ливерной колбасы.
Посидели. Потом еще посидели, и еще. Говорили ни о чем: о шахматах, картинах, погоде… Когда посиделки закончились, мой папа был в таком невменяемом состоянии, что мы с Романовым решили проводить его до дома.
Мы всю дорогу держали его под руки и остановились за два подъезда до нужного.
– Ну, все, пап, – сказала я. – Иди домой, тебя сейчас ругать будут.
Папа встрепенулся:
– Наплевать. Она иначе не может. Что за женщина!
