– А пища какая-либо есть у духов?
– Ни-ни… Звуки эти произнесены были с явным неудовольствием и, конечно, по причине неуместности вопроса.
– Ты же как чувствуешь себя?
– Я тоскую.
– Чем же этому помочь?
– Молитесь за меня, вот доныне не совершаются обо мне заупокойные литургии.
При сих словах душа моя возмутилась, и я стал перед покойником извиняться, что не заказал сорокоуста, но что непременно это сделаю. Последние слова, видимо, успокоили собеседника.
Засим он просил благословения, чтобы идти в путь свой. При этом я спросил его: «Нужно ли испрашивать у кого-либо дозволения на отлучку?» Ответ заключался только в одном слове: да. И слово это было произнесено протяжно, уныло и как бы по принуждению.
Тут он вторично попросил благословения, и я благословил его. Вышел он от меня дверью, обращенной к Тутовой горе, на которой покоится прах его («Душеп. размышления» 1880- 1881 г.).
23. В 1851 году, в ноябре, наши певчие отправились от нас в Иерусалим, -рассказывает святогорец отец Серафим. В драгоманы дан был им монах Н., который немного ранее этого хотел оставить обитель. Бог весть, какова была жизнь его и особенно в Иерусалиме, только впоследствии было открыто его злоупотребление именем обители: он сделал ложную подпись игумена на листе с казенной монастырской печатью и с этим листом производил сбор в Палестине. Счастливо кончался срок их странствования; протекла Пасха, и Н. в числе русских паломников сел на корабль, отправлявшийся из Яффы к нам в Афон.
В первую ночь, когда улеглись все по местам на корабле, в ночной темноте, во время качки, Н., одетый в русскую шубу, зачем-то пробрался на переднюю часть корабля и, Бог весть как, оборвался и полетел в море… Раза три доносился до корабля умоляющий его голос: «Спасите, спасите!», но через несколько минут эти слова замерли в отдалении, и самый звук голоса слился с воем ветра и бури. Н. утонул.
Спустя неделю после этого несчастия, именно в конце ноября, один из монашествующей братии С. вдруг был поражен видением. Утопленник Н. входит в его келью и, переступив порог, говорит: «Не пугайся меня, я не привидение, а, действительно, Н.»
Брат С. всмотрелся в лицо покойного и с недоверчивостью спросил: «Да не бес ли ты?»
– Нет, – отвечал явившийся, – я истинно Н.
– А прочитай: «Да воскреснет Бог», – сказал ему С., – и перекрестись, тогда поверю, что ты не бес.
– Ты перекрестил меня, – заметил на это явившийся, – ты и прочитай: «Да воскреснет Бог», тогда и убедишься, что я точно Н.
С. перекрестился и начал читать молитву. Когда дошло до слов: «тако да погибнут беси от лица любящих Бога», Н. перебил его и прочитал: «тако да погибнут грешницы от лица Божия, а праведницы да возвеселятся» и, глубоко вздохнув, задумался. Потом он смиренно начал просить, чтобы помолились о нем.
– Разве ты нуждаешься в наших молитвах? – спросил С.
– Ах, и как еще нуждаюсь! – отвечал он со вздохом и, взявши С. за руку и крепко сжавши, продолжал: – помолитесь, пожалуйста, обо мне.
– Да я и о себе-то не знаю, как молиться, – возразил С., – об этом надо просить духовника.
– И попроси,- сказал явившийся,- попроси и всю братию, чтобы молились обо мне.
– Да садись же, – сказал ему С.
– Ах, нет, мне ведь дано немного времени, и я издалека, издалека летел сюда, и спешил…
Тут вдруг пришло на мысль С. просить Н. о том, чтобы он примирился с братиею.
Н. задумался, потом, вздохнув, с печалью произнес: «Не то уж теперь время».
Между тем С. заметил, что у покойника пробит череп.
– Это что у тебя? От чего? – спросил он явившегося, указывая на раны.
– А когда принесло меня по волнам к берегу, голова моя разбилась о камень.
Затем, еще попросив, чтобы молились о нем, Н. торопливо произнес, что ему уже время возвращаться, и исчез (соч. Святогорца – «Письма к друзьям», т. III).
24. А вот случай, бывший недавно в Париже. Однажды утром к священнику явилась дама и просила его отправиться вместе с нею в приготовленной карете для напутствования святыми тайнами умирающего её сына. Взяв запасные дары и все нужное для приобщения, священник, в сопровождении дамы, скоро прибыл в указанный дом. Но когда он поднимался в квартиру, дама незаметно скрылась. На звонок священника вышел молодой офицер, цветущего здоровья.
– Что вам угодно, батюшка? – спросил он вошедшего пастыря.
– Меня пригласила сюда какая-то дама к умирающему её сыну, чтобы исповедать и приобщить его, – ответил священник.
– Тут явное недоразумение, – возразил офицер, – я один живу в этой квартире и не посылал за вами, я вполне здоров.
Собеседники между тем вошли в гостиную. Висевший над диваном большой портрет пожилой женщины невольно привлек внимание священника, и он сказал:
– Да вот эта самая дама была у меня, одна и указала мне вашу квартиру.
– Помилуйте, – ответил хозяин, – это портрет моей матери, умершей 20 лет тому назад.
Пораженный таким обстоятельством, офицер выразил желание исповедаться и приобщиться, и на другой день скончался от разрыва сердца («Из области таинственного» свящ. Д. Булгаковского, изд. 1895 г.).
25. Из воспоминаний В. И. Панаева. Осенью 1796 года тяжкая болезнь родителя вызвала отца моего в Туринск. Он поспешил к нему вместе со своею супругою, нежно им любимою, и почти со всеми детьми, и имел горестное утешение лично отдать отцу последний долг; но через несколько дней (26 октября) на возвратном пути из Сибири скончался от желчной горячки в Ирбите, где и погребен у соборной церкви.
Супружеский союз моих родителей был примерный; они жили, как говорится, душа в душу. Мать моя, и без того огорченная недавнею потерею, лишившись теперь неожиданно нежно любимого супруга, оставшись с восемью малолетними детьми, из которых старшему было 13 лет, а младшему один только год, впала с совершенное отчаяние, слегла в постель, не принимая никакой пищи, и только изредка просила пить. Жены ирбитских чиновников, видя её в таком положении, учредили между собою дежурство и не оставляли её ни днем, ни ночью. Так проходило уже 13 дней, как в последний из них, около полуночи, одна из дежурных барынь, сидевшая на постланной для нее на полу перине и вязавшая чулок (другая спала подле нее), приказала горничной запереть все двери, начиная с передней, и ложиться спать в комнате перед спальнею, прямо против незатворенных дверей, для того, чтобы, в случае надобности, можно было её позвать скорее. Горничная исполнила приказание: затворила и защелкнула все двери, но только что, постлав на полу постель свою, хотела прикрыться одеялом, как звук отворившейся двери в третьей комнате остановил ее; опершись на локоть, она стала прислушиваться. Через несколько минут такой же звук раздался во второй комнате и при ночной тишине достиг до слуха барыни, сидевшей на полу в спальне; она оставила чулок и тоже стала внимательно прислушиваться. Наконец, щелкнула и последняя дверь, ведущая в комнату, где находилась горничная… И что же? Входит недавно умерший отец мой, медленно шаркая ногами, с поникшей головою и стонами, в том же жилете и туфлях, в которых скончался. Дежурная барыня, услышав знакомые ей шаги и стоны, потому что находилась при отце моем в последние два дня его болезни, поспешила, не подымаясь с пола, достать и задернуть откинутый для воздуха полог кровати моей матери, которая не спала и лежала лицом к двери, – но, объятая ужасом, не успела. Между тем, он вошел с теми же болезненными стонами, с тою же поникшею головою, бледный, как полотно, и, не обращая ни на кого внимания, сел на стул, стоявший подле двери, в ногах кровати. Мать моя, не заслоненная пологом, в ту же минуту его увидела, но от радости, забыв совершенно, что он скончался, воображая его только больным с живостью спросила: что тебе надобно, друг мой? и спустила уже ноги, чтобы идти к нему, как неожиданный ответ его: подай мне лучше нож – ответ, совершенно противный известному образу его мыслей, его высокому религиозному чувству, остановил её и привел в смущение. Видение встало и, по-прежнему не взглянув ни на кого, медленными шагами удалилось тем же путем. Придя в себя от оцепенения, дежурившая барыня разбудила свою подругу, и вместе с нею и горничною пошли осматривать двери: все они оказались отворенными!
Событие непостижимое, необъяснимое, а для людей, сомневающихся во всем сверхъестественном, и невероятное; но ведь оно подтверждается свидетельством трех лиц! Если б видение представилось только одной матери моей, то, пожалуй, можно бы назвать его следствием расстроенного воображения женщины больной и огорченной, все помышления которой сосредоточены были на понесенной ею потере. Здесь, напротив были еще две сторонние женщины, не имевшие подобного настроения, находившиеся в двух разных комнатах, но видевшие и слышавшие одно и то же. Смиримся пред явлениями духовного мира, пока недоступными исследованиям ума человеческого и, по-видимому, совершенно противными законам природы, нам известным. А разве мы вполне их постигли? («Вестн. Европы» 1866 г. сент.).
