Озарение было вызвано опустившимся на стадион туманом, который плавал над полем так, что некоторые игроки бегали по пояс в белой гуще, а от других вообще были видны только ноги.
— Куда ж он бьет? — кричал Удалов. — Куда же он бьет, если ворот не видно?
— Так и вратарь его не видит, — ответил разумный Саша Грубин, сидевший рядом с Корнелием. — Они равны. Но на уровне анекдота.
И тут Минц воскликнул:
— Вот так и поступим! То-то будет смешно!
Закричал он громко, но не то, что принято кричать на стадионе. Туда приходят смотреть и просто кричать, а не выступать.
Однако ругаться на Минца никто не стал, люди сидели свои, из тех, что приходят на стадион и в солнце, и в непогоду. Мест на «Речнике» было всего две тысячи, но и половины не заполнялось. Не очень-то теперь в Великом Гусляре увлекаются футболом. То ли дело в пятидесятые годы!
На крик Минца люди обернулись, но, увидев, что это вопит лысый профессор с Пушкинской улицы, сразу отвернулись. Пусть себе вопит.
— Ты чего? — спросил Удалов.
— Нашел решение, — просто ответил Минц.
— Отложи его в мозжечок, — посоветовал Удалов. — Футбол кончится, тогда и займешься наукой. Каждому овощу свое время.
Тут начал накрапывать сентябрьский дождик. Зонтика у друзей не было, они растянули на троих грубинский плащ и смотрели из-под него, как с правительственной трибуны. Слава богу, дождик прибил туман, и стало видно, что происходит на поле и почему наши опять проигрывают.
После матча они медленно побрели с толпой к выходу из парка, потом, так и не опуская плаща, направились к Пушкинской, к дому № 16. Дождь припустил вовсю, и приходилось перепрыгивать через лужи. В такой обстановке не особенно поговоришь, так что дотерпели до дома, где Минц позвал друзей побаловаться чайком.
Еще чайник не закипел, как Удалов первым спросил:
— Признавайся, Лев Христофорович, что ты на этот раз приготовил человечеству в подарок?
— Не в подарок, а в наказание! — ответил профессор и рассмеялся. — Они еще пожалеют, что хотели устроить у нас соревнование чекистов!
— Проще, Лев Христофорович, — попросил Грубин. — А то мы, простые труженики, вас не понимаем.
— Куда уж проще! Савичей знаете?
— Еще бы не знать!
— Они меня рассмешили. Сначала приходит ко мне Ванда и просит... знаете о чем? Просит установить на ее любимом муже подслушивающее устройство.
— Это еще зачем?
— А затем, что он, по ее подозрениям, завел себе любовницу из числа продавщиц ее супермаркета и даже намеревается улететь с этой продавщицей на Багамские острова.
— И в самом деле смешно, — сказал Грубин. — Савичу уже седьмой десяток...
— Возраст не помеха, мой юный друг, — ответил Минц, и Удалов не сдержал улыбки, потому что Грубину тоже было не двадцать лет.
— Так что же тебя так рассмешило? — настаивал Удалов.
— А то, что муж Ванды, Никита Савич, побывал у меня на следующий день и спросил, не могу ли я установить подслушивающее устройство на его жене?
— Неужели тоже взревновал?
— Хуже! Ему не дает покоя ее богатство. Он уверен, что она заработанные в супермаркете деньги прячет от него и транжирит, устраивая оргии. Смешно?
— Очень смешно, — согласился Удалов, но не засмеялся, и Грубин тоже смеяться не стал.
Минц вздохнул и заметил:
— Чувство юмора у вас плохо развито.
— Не в этом дело, — сказал Грубин.
— Мы их знаем практически с детства, — пояснил Удалов. — Я с Савичем в школу ходил.
— Что вы мне хотите доказать? — удивился Минц. — Что люди не меняются или что все, кто ходил с тобой в школу, застрахованы от ошибок и лишены недостатков?
Удалов не стал спорить. Спор получился бы пустым. Из класса Удалова вышел один полковник, один секретарь обкома в Томске, а двое отсидели в тюрьме. Это о чем-то говорит? Ни о чем.
— Так какая идея посетила вас на стадионе? — спросил Саша Грубин.
— Очень смешная, — признался Минц. — Чудесная идея. Я решил удовлетворить обе просьбы.
— Два магнитофона поставишь? — спросил Удалов.
— Что мы видели на стадионе? Мы видели недостаточно, — начал объяснять Минц. Он стоял перед ними, выставив живот, сплетя пальцы рук за спиной и покачивая лысой головой. — Мы видели туман и части человеческих тел. И я вспомнил, что подобная картина привиделась мне сегодня утром в этом кабинете. Я тогда работал с вирусом «Н-5», генетическим уродцем, который мне удалось выделить во время поездки к небольшому озеру Чистому в районе закрытого города Малаховка-18. В это озеро в течение последних сорока лет сбрасывали атомные отходы несколько секретных заводов и военно-исследовательских институтов. Тем не менее в этом озере смогли выжить три типа вируса «Н-5». Понятно я рассказываю, дорогие друзья?
— Непонятно, зачем ты нам это рассказываешь, — признался Удалов. — А в остальном понятно.
— Сейчас объясню. Обнаружилось, причем совершенно неожиданно для меня, что предметы, обработанные этим вирусом, в значительной степени теряют... теряют... — Минц подошел к большому рабочему столу и принялся шарить по нему, как слепой. — Так я и думал! — воскликнул профессор, нащупав нечто невидимое и подняв это нечто двумя пальцами. — Видите?
— Нет, — ответил Грубин.
— Что и требовалось доказать! Этот платок сегодня утром был обыкновенным. Днем, когда мы уходили на стадион, он частично потерял видимость, как футболист в тумане. Сейчас же он стал совершенно невидимым.
— Не может быть! — воскликнул Удалов. — Значит, теперь разрешена загадка невидимости, над которой бились несколько тысяч лет лучшие умы планеты?
— Не так громко, мой друг, не так громко. Лучшие умы бились над чем угодно, но не над культурой вируса «Н-5», что означает «Невидимка, пятый штамм». Над ней бился ваш покорный слуга.
— Надо скорее поделиться этим открытием с человечеством!
— Зачем? — Минц приподнял левую бровь. — Зачем, коллега?
— Чтобы невидимость стала... — Удалов осекся. Ему в голову приходили различные способы использования невидимости в быту и общественной жизни, но были они в лучшем случае неправильными. В воображении Корнелия возник невидимый шпион, подкрадывающийся к советскому заводу, невидимый враг, переползающий границу, невидимый вор, вторгающийся в мирный дом... Но если наоборот?
— Наоборот? — прочел мысли Удалова Минц. — Пускай наш вор ползет в ночи и грабит дома? Пускай наш невидимый шпион или наш невидимый сержант... Так тебе думать приятнее?
— Как патриоту — приятнее, — признался Удалов. — Но как нормальному человеку — не по себе.
— Вот и я не спешу выпустить джинна из бутылки, — сказал Минц. — Надо еще очень крепко подумать. А пока пускай у меня появятся подопытные кролики...
— Савичи?
— Савичи. По крайней мере вреда не будет. Вместо магнитофонов предложим им шапки-невидимки.
— А они навсегда останутся невидимыми? — спросил Грубин.
— По моим расчетам, продолжительность жизни вируса на свежем воздухе — трое суток. Так что Савичи и испугаться не успеют.
— За трое суток может многое произойти, — тихо промолвил Грубин.
О, как он был прав!
Но, охваченные весельем, представляя себе, в каком смешном положении окажутся подозрительные супруги Савичи, как будут они наказаны за недоверчивость, друзья Грубина не прислушались к предупреждению Кассандры.
* * *
На следующий день Минц позвонил Савичу и назначил ему встречу на двенадцать часов дня.
Тот примчался — потный, несмотря на то, что день был прохладен, ветер принес с севера холод наступающей осени, а птицы спешили к югу, летя зигзагами, чтобы не подстрелили.
— Где? — спросил он с порога. — Она опять пришла в двенадцать! И от нее пахло мужскими духами «Арамис»! Где микрофон?
Савич все еще работал фармацевтом, и потому у него сохранилось профессиональное обоняние.
— У меня есть для вас средство получше, Никита, — сказал Минц. — У меня есть для вас шапка-невидимка.
И он протянул Савичу пустую раскрытую ладонь.
— Шутки в сторону! — возмутился фармацевт. — Я переживаю душевный излом и не намерен подвергаться...
— Возьмите и наденьте.
В голосе Минца звучала сталь. Савич сразу поскучнел и сдался. Он протянул веснушчатую руку и неожиданно обнаружил, что его пальцы коснулись материи. Невидимой материи!
— Наденьте! — повторил Минц.
Савич расправил невидимую шапку и надел на голову. И тут же обернулся в поисках зеркала.
— Не ищите, — остановил его профессор. — Невидимость наступит через некоторое время. И тогда вы сможете всюду незаметно следовать за своей якобы неверной супругой. Но я вас в последний раз предупреждаю: слежка за близкими людьми еще никого не доводила до добра. Лучше поговорите с женой, обнимите ее, покайтесь.
