— Дядя извиняется, — сказал уездному начальнику Алпатов.
Но тот, не слушая, прямо идет в кабинет и там скрывается от преследующего его Алпатова. Весь красный от гнева, Алпатов бежит к Марье Людвиговне и, запыхавшись, докладывает ей о «безобразии» уездного начальника.
— Пойдемте немного пройдемся, — сказала ему, улыбаясь, Марья Людвиговна.
И, взяв его под руку, идет с ним по коридору в переднюю. Лакей Александр куда-то ушел, никого тут не было. Тут, обняв юношу, она сказала:
— Ты очень мил, давай поцелуемся. Алпатов отпрыгнул в угол, как от змеи.
Но ей он от этого еще больше понравился. Она идет к нему, наступает ближе, и ближе улыбающиеся алые губы с маленькими черными усиками и белые хищные зубы.
— Марья Людвиговна, — говорит он, — я буду драться.
— Дерись, — отвечает она с хохотом, — я очень рада. Запускает ему в волосы обе руки и тянет к себе голову. Он сжал кулаки. Но вдруг все зазвенело.
— Звонок, — сказала она, — открой дверь, но только помни, я до тебя все равно доберусь.
Явился толстый протопоп Иоанн и тоже было направился в кабинет, но встретился в коридоре с директором и Астаховым. Все трое пошли в столовую. Алпатов идет за ними и на пороге стоит в изумлении. На большом столе посредине целая бочка с икрой, обложенная кедровыми шишками и потом дальше аршинными навагами, осетрами, стерлядями, нельмами; там дымились горячие пельмени; из кедровых темно-зеленых веток выглядывали бутылки. Так Марья Людвиговна по своему вкусу создала стиль сибирской тайги.
Из другой комнаты, от карточных столов, чуть видные в облаках табачного дыма, сходятся гости.
— Благорастворение воздухов и изобилие плодов земных! — сказал священник Иоанн.
— Приступим, батюшка, — ответил Астахов. Директор хрюкнул, наматывая бороду. Священник Иоанн благословил все, начиная с икры, обошел вокруг стола, не забыл ничего. После этого все бросились к столу с тарелочками в руках.
— По случаю какого-нибудь события настоящее торжество? — спросил священник Иоанн.
— Определяю племянника в гимназию, — ответил Астахов, — это первое, а второе, по случаю грядущего проезда наследника цесаревича по Сибири и закладки железнодорожного пути.
Тогда, выпивая, все заговорили о значении пути для Сибири и, главное, для пароходчиков. Катаев и Китаев, два маленьких пароходовладельца, каждый свое доказывал Якову Ивановичу Мюллеру: Катаев — что пароходчики выиграют, Китаев — что проиграют.
— Будет всем хорошо, — отвечал Яков Иванович, — Сибирь будет как Америка.
— Вы бы на эту тему речь за ужином сказали, — попросили Мюллера.
— Да, я собирался сказать маленькую речь, — ответил немец.
Аукин душевно открывался:
— Я своего мнения не имею, у меня одиннадцать номеров, и я не могу иметь мнения, я — не я, надо мной одиннадцать номеров!
— Саша, друг, — сказал управляющий Россошных, — лучше расскажи потихоньку, как он тебя в Иртыше искупал.
Аукин боязливо оглянулся на Ивана Астахова и ответил :
— Кто вымочил, тот и высушил.
Все курили и постепенно скрывались в облаках вместе с бочкой икры. Но это было только началом пира — в это время Марья Людвиговна в другой комнате готовила другой стол для ужина в стиле сибирских степей, вкладывая в рот целому жареному барану букет с ковылем. Тут пир открыл Яков Иванович Мюллер своей маленькой речью о значении предстоящего проезда наследника по Сибири и связанной с этим железной дороги.
— Сибирь тогда будет, — говорил Яков Иванович, — совершенно как Америка.
Директор громко хрюкнул и пробормотал:
— Что, к нам Америка из Петербурга приедет?
— Ну конечно, — ответил Яков Иванович, — из Петербурга. Сибирь-колония совершенно соединится с метрополией, и всем будет хорошо, очень даже хорошо.
В середине ужина тонкий учитель словесности начал говорить длинную речь просветителю края Ивану Астахову.
Но у него затянулось, и вдруг ловкий Косач-Щученко вырвал у него всю силу, крикнув:
— Выпьем за лейденскую банку!
Все крикнули «ура» и принялись качать Ивана Астахова.
Порядок исчез, места перепутались, капитаны сбились к одной стороне и запели «Вниз по матушке по Волге», учителя — «Не осенний мелкий дождичек». Те, кто не пел, обменивались через весь стол невозможными криками, взятыми, наверно, у кочующих в степях полудиких народов:
— Эй, бер-ге-ле-гет! — кричали с одной стороны.
— А ба-ба-ба-гыыы! — кричали с другой.
Усердно работая на той и другой стороне по восстановлению порядка, любитель застольного пения Косач-Щученко наконец захватил всю власть. Ему помогала Марья Людвиговна.
— Через тумба, тумба — раз! — пел Косач.
— Через тюмба, тюмба — два! — пела Марья Людвиговна.
— Через тумба, тумба — три! — схватили другие голоса.
— Телеграфный столб! — грянули все. Мало-помалу из всего этого хаоса определилась любимая
всеми «Зимушка» и, наконец, ее знаменитый куплет:
Как у нашего патрона Черт стащил с башки корону, И на нашем славном троне Село чучело в короне!
Начали пощипывать Марью Людвиговну. Иван Астахов даже извинился:
— Это я по-стариковски.
Аукин давно лежал под столом. Из кучи красных, потных, волосатых рож Алпатов заметил, как дядя манит его к себе, протягивает ему двадцатипятирублевую бумажку и необыкновенно сердечным голосом говорит:
— На-ка вот, съезди, пора, брат, я сам начал с двенадцати лет.
Потные рожи советовали дяде:
— Вам бы надо самим, — в первый раз страшно.
— Ну, что же, я и сам свезу. Вели-ка заложить Червончика. Только надо бы директора вперед спросить, как он смотрит на это. Ступай-ка найди его.
Алпатов идет искать и верит, твердо верит, что директор этого не допустит. Только бы поскорей найти его. Проходя коридором, в полутемном углу он заметил и поскорее, испугавшись, что его заметят, бросился в темную комнату: он заметил — в углу Марья Людвиговна целовалась с Косачом. Алпатов приблизил лицо к окну, и там ему за окном открылся мир совершенно другой там над степью открыто правил месяц и дрожала Алена-звезда, его Алена.
«А что, если, — схватился он, — дядя, не дождавшись директора, велит ехать? Да и непременно же велит. Одно спасенье — найти поскорее директора».
Возле кабинета он слышит возню.
— Это ты, Александр? Чего ты кряхтишь?
— Помогите, — просит Александр, — директора вынести, вот только ноги маленечко попридержите.
Тяжелы ноги директора, но Алпатову очень хорошо, он рад помогать ему, директор очень хороший, и много хороших неведомых тайн, кажется ему, скрыто в его огромной, волнистой, волочащейся теперь внизу бороде.
По винтовой лестнице они спускаются вниз, и там на помощь приходит еще желтый капитан с сумкой за плечами и нагайкой в руке; все вместе переносят директора на пролетку, и Александр, даже без шапки, садится проводить его на квартиру.
— Директор, должно быть, хороший человек, — говорит Алпатов. — Только почему он напился?
— Умный человек любит выкинуть штуку. А вы видели хороших людей? спрашивает желтый капитан.
— Раньше их было много, — ответил Алпатов.
— Их и теперь довольно, только все они несчастные. Вот и директор такой.
— И я думал так.
— Вы много думаете?
— Да, я много думаю. Я постоянно думаю. Но бывают пустые минутки, и тогда мне бывает страшно.
— Чего вам страшно?
— Разное чудится; часто вижу, будто страшный китаец метится в меня из пистолета. Мне хочется, чтобы все время было наполнено.
— Как?
— Вот как эта звездочка — у нее нет темных мест. Капитан вдруг пожал ему руку и ничего не сказал. Сердце сжалось у Алпатова, и он не мог держаться.
— Я все знаю, — сказал он, — мне дядя доверил, и я привык уже заниматься конспирацией: вы сегодня уезжаете в степь. Вот бы мне тоже с вами вместе пропасть.
— Я должен скрываться, — ответил капитан, — а вы еще подождите, вам надо жить иначе.
— Вы правы, — вздохнул Алпатов, — мне еще много нужно доказать.
— Кому и что вы будете доказывать?
— Всем. Я непременно хочу быть первым учеником.
— Первым? Чтобы настоящим быть первым, не нужно много думать о первенстве, а если станете это доказывать, то сверху только будете первым.
— Как это? — живо спросил Алпатов.
Но в эту минуту тихо подъехал верховой киргиз, с ним была другая оседланная лошадь.
— Помогите мне поднять сумку на плечи, — сказал капитан. — Вот спасибо, дорогой, милый юноша, прощайте же.
Алпатов долго стоял на крыльце и думал, что, если бы у него был такой отец, как легко бы жилось, как хорошо бы во всем с ним советоваться. Загадочны слова капитана! Он просит объяснить свою звезду, но она ему шепчет неясное. Слышатся отдельные крики в степи. «Кто это? — спрашивает себя Алпатов. — Может быть, все тот же второй Адам ищет себе землю, вот ищет же, нельзя ему иначе, так и я хочу быть первым, и буду, и докажу это всем».
