Прошка передал, что ты в отставке? Да ещё и полковник! Когда только успел? Ты же вроде не служил до этого. Или умудрился угодить кому-то в столице? Ты должен обязательно мне рассказать!
Она болтала с такой скоростью, что фразы разлетались вокруг неё водопадом. Вставить хоть слово, чтобы ответить на вопросы, не имелось никакой возможности. Я улыбался, слушал и кивал.
— Что же мы стоим⁈ Вы, наверное, с дороги? Ну конечно, с дороги, вы же не москвичи. — Она громко хлопнула в ладоши два раза. — Сейчас прикажу подать обед, и вы мне всё-всё расскажете. Только с подробностями, хорошо? Страсть как люблю всякие подробности, сплетни и новости. У нас тут недавно…
Подхватив меня под руку, она повела нас в столовую, ни на минуту не умолкая. Даже поданный обед не стал препятствием. Выдохлась она только к десерту — вздохнула, взяла чашку с чаем и посмотрела на меня с укоризной.
— Ты прямо бирюк, Костя, ни слова из тебя не вытащишь.
— Что вы, Изольда Петровна, я просто увлёкся вашими историями. Сейчас расскажу всё с самого начала.
К её чести, слушать Весёлкина умела ничуть не хуже, чем говорить. Такого внимательного слушателя я давно не встречал — женщина смотрела только на меня, кивала и поддакивала. А я, старательно обходя острые моменты, рассказывал краткую версию своих приключений. Внутренний цензор вырезал всё лишнее, Шувалова, наследника, Тайную канцелярию, дуэли и неаппетитные подробности армейского быта. Но про Фридриха и взятие Берлина выложил, из принципа. Не знаю, какова официальная версия этих событий, но я скрывать ничего не собирался.
— Господи, Костя! Это же надо так!
Она в наигранном ужасе прижала ладони к щекам.
— До нас новости дошли про окончание войны, а подробностей никто не знает, — Весёлкина порывисто встала. — Сегодня же устроим у меня салон! Скромный, человек на пятьдесят. Ну, может, сто, не больше. И ты расскажешь всем свою историю из первых рук. Как редко случается такая оказия! Да, немедленно отправлю записки…
Поднявшись, она хотела было идти, но вдруг остановилась и обернулась ко мне.
— Костя, скажи мне, а чем тебя наградили? Почему без ордена? Или ты просил титул?
Сделав безразличное лицо, я пожал плечами.
— Получил чин полковника и вышел в отставку.
Весёлкина поджала губы и пристально обвела меня взглядом.
— Понятно, мой дорогой. Знаю я, как эти дела делаются. Генералы, небось, всю славу себе заграбастали. Ох, как знакомо! Да, обязательно надо собрать салон. Пусть знают настоящих героев!
Она пощёлкала пальцами, собираясь с мыслями.
— Пожалуй, тебе не надо ничего говорить. Всю историю я расскажу сама, в нужном ключе. Да, именно так. Назначу на десять вечера, чтобы все успели. Ты никуда не торопишься? Я выделю вам комнаты, приведёте себя в порядок и погуляете по городу, покуда я всё организовываю.
— Хорошо, Изольда Петровна. Мне нужно передать письмо от сослуживца, не подскажите, где находится особняк Волконских.
— Волконских? Ммм, я даже и не помню. Сделаем проще — возьмёшь мой экипаж, кучер знает, куда ехать. Всё равно я буду готовить салон и останусь дома.
Оставив нас с Кижом, Весёлкина унеслась из столовой, будто ураган. Скучающей и деятельной натуре наконец-то попалось настоящее дело, в котором она могла развернуться во всю ширь. Пожалуй, я удачно сюда заехал.
* * *
Московское подворье Волконских поражало пышностью, вычурностью и разлитой в воздухе заносчивостью. Что-то витало там, едва уловимое, но до ужаса противное. Даже у Голицыных, уж на что хитрых интриганов, ощущалась домашняя атмосфера, а здесь, наоборот, будто холодом из стылого подвала тянет. Будь я из их рода — сбежал бы отсюда при первой же возможности.
Даже лакей на входе был безмерно напыщенным и смотрел на окружающих свысока. Кланялся, угодливо улыбался, но в глазах стояло высокомерие.
— Я немедленно доложу о вас, ваше высокоблагородие, — заявил он и ушёл, оставив меня в прихожей.
Пришлось мне ждать, как тогда у Голицыных. Это у всех князей так принято? Чтобы показать посетителям, что они перед княжеским родом пыль? Очень может быть. По мне, так это полная ерунда — гордиться надо делами, а не древностью родословной.
— Князь не может принять вас, сударь, — вернувшийся через короткое время лакей выплюнул слова сквозь зубы, — Семён Фёдорович не тратит время на случайных посетителей.
Не хочет? Его проблемы. Отправлю им письмо Серафима посыльным, раз так. Я взял треуголку и вышел из неприветливого дома.
— Подождите!
Не успел я сесть в экипаж, как меня окликнул тонкий голосок. От дома ко мне бежала девушка лет шестнадцати. Тоненькая, как берёзка, с правильными чертами лица, неуловимо похожая на Серафима.
— Подождите! — она догнала меня и схватила за руку. — У вас письмо от брата? От Серафима?
— Да, сударыня, он попросил доставить лично.
Она выхватила у меня конверт, хотела тут же открыть, но сдержалась.
— Спасибо! Спасибо вам огромное… Ммм…
— Константин Платонович.
— Спасибо, Константин Платонович! Брат так редко пишет, что я уже вся извелась. Вы поедете обратно в армию? Я могу передать с вами ответ?
— Боюсь, что нет, сударыня. Я вышел в отставку.
— Ещё раз спасибо, — она улыбнулась мне. — Простите моего отца, что не принял вас. Он, как бы сказать, — девушка покраснела, — немного сердит на Серафима. Брат пошёл служить против его воли. Папа не считал его способным для военной службы и грозил лишить наследства, если он опозорится.
— Сударыня, я видел вашего брата в армии и могу сказать — он носит мундир с честью.
Я видел, как Волконской хочется быстрее распечатать письмо, и не стал её задерживать. Откланялся и поехал обратно.
Бедняга Серафим — и врагу не пожелаешь таких семейных отношений. По мне, будь ты хоть князь, хоть безродный оборванец, но в семье должно быть уютно всем его обитателям, от мала до велика. Вот у меня — именно так. Сегодня высижу в салоне у Весёлкиной, а завтра с утра пораньше рвану без остановок туда, в Злобино. Сил уже нет, как хочется вернуться домой!
Глава 21
Сен-Жермен
— Цветы сюда! Стол передвиньте к окну. Больше свечей!
Дом Весёлкиной бурлил, готовясь к салону. Слуги бегали, суетились, звенели посудой, вытирали пыль и расставляли мебель. Хозяйка шествовала через этот гомон, как ледокол, раздавая указания, замечания и оплеухи.
— Изольда Петровна, а…
— Цветы сюда, я сказала. Хотя нет, переставь на комод. Хм… Верни обратно. Куда канделябры⁈
— Барыня…
— А, Ванька! Привёз стерлядь? На кухню её.
— Матушка, не вели казнить! Пол-Москвы объездил, как назло, ни у кого нет этой рыбины. Ей-ей, даже хвостика не нашлось. Я замест ейной белугу взял.
— Белугу! Я тебе что сказала⁈ Стерлядь, дурья твоя башка. А ну, езжай, обойди другие пол-Москвы, да только достань. Или я тебя на конюшне лично выпорю. Петька, а ну стой! Куда канделябр потащил?
— Ну-дык, барыня, вы ж, того самого, велели его…
— Я сказала — туда! Бегом, дурень! Марфушка! Где хрусталь? Почему не вижу? Сюда его. Дунька, чтоб тебя! Быстро принеси мне капель валериановых.
Она энергично отвесила пробегавшему мимо слуге-крепостному затрещину и погрозила остальным пальцем.
— Доведёте меня своими бестолковками, дармоеды! Так, где Митрофан? Почему не вижу, почему не работает?
Я не стал вмешиваться в этот феноменальный бардак и предпочёл уйти в комнаты, выделенные мне в особняке. Там уже сидел Киж, печально смотрел в окно и молча пил из бутылки.
— Тоскуешь, Дмитрий Иванович? Хандра заела или без карт скучно?
— Не поверите, Константин Платонович, — он покачал головой. — По дому соскучился.
Киж обернулся ко мне и вздохнул:
— С Настасьей Филипповной за рюмочкой посидеть, Александру посмущать, с Диего пикировку устроить. Опять же с Лаврентием Палычем поругаться.
— А с ним-то из-за чего?
— Повод всегда найдётся, — Киж улыбнулся. — То он в шахматы жульничает, то я его в карты обыграю.
— Никогда бы не подумал, что мёртвые умеют скучать по маленьким жизненным радостям.
— Сам в изумлении, — отвернувшись, Киж приложился к бутылке и замолк.
— Скоро вернёмся, — я подошёл и хлопнул его по плечу, — и будешь опять собачиться с Диего. Как она тебя ещё не прибила?
— Да ей нравится, — выдал смешок Киж, — если я день к ней не подхожу, она находит повод и пытается меня уязвить. Может, втайне в меня влюблена?
Вот уж действительно, чего только не бывает на этом свете. Поднятый мертвец должен быть холодным и безразличным, а не сидеть в тоске. Даже Анубис в груди удивлённо «хрюкал» от такого
