— Это безнравственно, Преподобный.
— Возможно, но мы получили то, что заслужили.
В эти дни атмосфера в Колорадо была так отравлена, что владельцы шахт были готовы поверить чему угодно о ком угодно. Они нанимали тех, кого называли «детективами», и те начинали собирать досье на интересующих их лиц. Эта практика быстро стала общепринятой. Поскольку технология бюрократии развивалась, этот шаг не казался радикальным даже в первый раз, и быстрее, чем кто-то мог об этом подумать, слежка превратилась в почти незаметную рутину.
Вебба тоже так зафиксировали, хотя, на первый взгляд, что такого опасного было в нем, ну, правда? Не более чем рядовик в Западном союзе горняков — но, возможно, эти анархистские ублюдки прячут свои документы. Он может оказаться тайным конспиратором. Полуночные клятвы, невидимые чернила.
Не он первый, не он последний. И он, казалось, слишком часто переезжал, слишком часто для семейного человека, у него всегда были деньги, немного, но больше, чем можно было бы ожидать от живущего на одну зарплату горняка...хороший работник, не похоже, что его увольняли, нет, это он всегда уходил, переезжал из лагеря в лагерь, и каким-то образом всегда приносил с собой неприятности. Ну, не всегда. Но сколько раз это должно произойти, чтобы превратиться из совпадения в закономерность?
Так что они начали расследование. Просто незначительные вещи. Предупреждения от десятника. Вызовы на собеседование в контору. Рутина унижения при выявлении недовеса или вычеты из зарплаты. Изгнания из салунов и внезапно закрытые кредиты в ресторанах. Назначение в менее перспективные, даже опасные забои и туннели. Дети росли, наблюдая, как Вебба выбрасывали, со временем — всё чаще и чаще, они всегда были с ним, особенно Фрэнк, когда это происходило. Подбирал его шляпу, помогал ему принять вертикальное положение. Зная, что на него смотрят, Вебб пытался обратить всё в шутку, насколько это было возможно.
— Почему они это делают, папа?
— О... может быть, у этого есть какая-то воспитательная цель. Ты подсчитываешь, как я тебя просил, где это происходит чаще всего?
— Магазины, салуны, кухмистерские, в основном.
— Имена, лица? — и они называли ему всё, что могли вспомнить. — А вы заметили, как некоторые приносят эти свои изысканные извинения, а другие просто велят проваливать к чертям?
— М-да, но...
— Это заслуживает вашего пристального внимания, дети. Вариации лицемерия, взгляните. Это как изучение разных видов ядовитых растений, одни убьют скот, другие убьют вас, но используйте их правильно, и некоторые из них, верите вы или нет, вас вылечат. Не существует растения или человека, из которого нельзя извлечь пользу, вот что я должен сказать. Кроме владельцев шахт, наверное, и их чертовых шпиков.
Он пытался перейти к теме, которую, по его мнению, они должны были знать, когда у него была свободная минута, хотя времени никогда не было:
— Вот самая драгоценная вещь, которая у меня есть.
Он доставал из кошелька свой профсоюзный билет и показывал им, каждому по очереди.
— Эти слова вот здесь, — указывая на девиз на оборотной стороне билета, — это то, к чему всё сводится, вы не услышите это в школе, может быть, Геттисбергская речь, Декларация независимости и так далее, но если вы не выучите ничего другого, выучите на память то, что здесь написано: «Труд производит богатство, богатство принадлежит тому, кто его производит». Разговор начистоту. Никаких двуличных петляний плутов, в разговоре с ними то, что вы должны услышать, всегда противоположно тому, что они говорят. «Свобода» — самое время оглянуться, что у вас за спиной, когда вам говорят, насколько вы свободны, что-то здесь неладно, следующее, что произойдет — ворота за вами захлопнутся и капитан позволит вам на них смотреть. «Реформы?». Больше новых рыл у корыта. «Сострадание» означает, что станет еще больше голодающих, бездомных и мертвых. И так далее. Вы можете составить целый разговорник иностранных фраз, которые должны произносить республиканцы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Фрэнк всегда принимал Вебба за того, кем он казался — за честного и ревностного горняка, которого эксплуатировали до последнего и который не имел ни малейшего представления о том, сколько на самом деле стоит его труд. Он достаточно рано решил для себя добиться большего, может быть, однажды получить диплом инженера, получить возможность принимать решения, по крайней мере, не будучи обязанным работать так безустанно. Он не видел ничего плохого в таком подходе, и Вебб собирался с духом, чтобы ему возразить.
Риф, со своей стороны, довольно рано увидел злость под добродушной маской семейного пролетария, он больше не был для себя незнакомцем, по мере умножения обид он отчаянно жаждал получить возможность разрушать, исключительно силой своего желания, указывать или смотреть достаточно гневно на кого-нибудь из этих приспешников капитала, чтобы они исчезали ярким и. по возможности. громким взрывом пламени. Он как-то убедил себя, что Вебб если не владел этой силой немедленного восстановления справедливости, то, по крайней мере, вел тайную жизнь, в которой, когда приходила ночь, он мог надеть волшебную шляпу и плащ-пыльник, которые делали его невидимым, и выполнял свое предназначение, безжалостный и целеустремленный, выполнял человеческую работу, если не работу Бога — две эти силы, по словам Преподобного Гэтлина, имели равный голос. Или даже какой-то сверхспособностью, например, умножать себя, чтобы присутствовать в нескольких местах одновременно... Но Риф не мог представить себе, как сотрудничать с Веббом. Он мог бы упросить разрешить ему работать подмастерьем и напарником, выполнять любую тяжелую работу, но Вебб был невосприимчив — иногда, действительно, реагировал слишком грубо.
— Не умоляй, слышишь? Никогда никто из вас не должен умолять меня или кого-то другого, к чертовой матери, ни о чем.
К месту крепкое словцо, чтобы лучше усвоился урок, бывший частью теории образования Вебба. Но препятствование Рифу, который не уставал убеждать в необходимости стать его полуночным соратником в осуществлении взрывов, было связано с нежеланием Вебба вызвать один из этих уродливых приступов гнева, которые разрешены в качестве привилегии только отцам, иногда он мог признать в них форму плохого актерства, используемую для удобства, но, зная истинные глубины гнева Вебба, Риф не собирался становиться у него на пути. Поэтому он решил довольствоваться секретами, которые удавалось иногда узнать случайно.
— Вот базовый список, — однажды объявил Вебб, — из нашей столицы Вашингтона, список тех, кто, по их мнению, сомнительная личность, составлен секретной службой США.
— Я думал, задача этих парней — защищать Президента от покушения, — сказал Риф.
— По закону — да, а еще — преследование фальшивомонетчиков. Но в законе не сказано, что они не могут одалживать своих агентов кому-то, кому очень нужна, скажем так, личность секретного типа.
Так что эти сыщики-федералы действительно повсюду, и нет места с более туманными склонами, чем Колорадо.
— Да ладно, пап, мы что, в России?
— Слушай, гляди в оба, когда подходишь к утесу.
Это были не просто дежурные подначки. Вебб был встревожен, и Риф догадался, что это связано с включением в этот список.
Когда Вебб не улыбался, чем всё чаще заканчивался день, он выглядел на много лет старше. Конечно, когда он улыбался, остроконечные уши, нос и подбородок, испещрявшие лицо морщинки, весело запутанные брови — всё выдавало его хитрый шарм, обеспечивавший сохранность секретов, он давал советы, залпы осуществлялись без промедления. Но Риф замечал, что у Вебба была часть души, в которую нельзя было проникнуть. Другой Вебб, всадник в ночи, невидимый. Он хотел сказать:
— Не сходи с ума, пап, ты ведь не хочешь убить кого-то из них, и продолжать убивать, и как им позволят скрыться, если они творят такое?
Он начал увиваться за известными взрывниками-любителями его возраста и немного старше, чьи представления о развлечениях включали бездельничанье на отвалах, виски из фляг и бросание друг другу маленького патрона динамита, рассчитывая время так, чтобы не находиться слишком близко, когда он взорвется.
