— Видите ли, Андрюша, мне нужны телефон, карта города и водительские права для езды на мотоцикле.
Лейтенант Яичко испуганно взглянул на нее, вскочил, промокнул платком лоб, налил из графина в стакан воды, но не выпил сам, а протянул Анне Матвеевне.
— Как вы сказали? — чуть слышно спросил он.
Анна Матвеевна отхлебнула глоток, поставила стакан на стол и ответила еще тише:
— Телефон, карта города и водительские права.
— Для езды…
— На мотоцикле, — закончила она. Когда же увидела, в какую растерянность привела лейтенанта, сказала, еле сдерживая закипающее возмущение: — Я знала, Андрюша, что мои просьбы покажутся тебе дикими, несуразными. Особенно последняя. Ты, как говорится, мужчина в самом соку и даже не представляешь, какие, на первый взгляд, не совсем нормальные, а на самом деле вполне обычные запросы могут быть у женщин моих лет. Беда в том, что нам, старухам, хочется почти того же, что и вам, молодым. Тайком от всех мы уплетаем мороженое и слушаем грустные песенки, любим подставлять под дождь ладони и вздрагиваем, когда на них опускается паук. Обожаем фильмы о любви, качели, быструю езду. И, что покажется совсем уж невероятным, как вы, мечтаем о том дне, когда вдруг случится что-нибудь необыкновенное. Так вот, представь, со мной как раз это и случилось.
Андрей Яичко очень внимательно слушал Анну Матвеевну, хлопал белесыми ресницами и вдруг радостно, совсем как в детстве, когда видел что-нибудь весьма интересное, забил ладонями в грудь:
— Я понял, понял, Анна Матвеевна! Можете дальше не объяснять!
— Что понял? — рассердилась Табачкова. — Не мог ты ничего понять, так как мне и самой тут не все ясно.
— Да нет же, понял! — радостно лупил себя в грудь Яичко. — Будут вам и телефон, и карта, и права. Только на права все-таки сдавать придется.
— Это я сдам, — покорно согласилась она, еще не совсем веря в столь легкую удачу.
— Вот и хорошо. Пройдете врачебную комиссию и сразу же к нам.
В словах «врачебная комиссия» Анне Матвеевне почудилась тайная надежда Яичко на то, что ее не допустят к вождению мотоцикла, и она обиженно нахмурилась, сникла. Но лейтенант смотрел преданно и понимающе.
— К тому времени приготовлю вам карту, — пообещал он.
— Только, пожалуйста, ни о чем не расспрашивай, сама когда-нибудь все расскажу. — Она встала, подошла к лейтенанту и чмокнула его в щеку; — За то, что из мальчика Андрея не вышел бюрократ. Яичко ты мое золотое.
Был тихий воскресный день, когда Табачкова уже не тайком, как прежде, когда ездила на учебные занятия, а на виду у всего двора, огороженного тремя девятиэтажными домами, выкатила мотоцикл, который держала теперь в подъезде. Солнце, пробившее окно в длинной череде дождей, сверкнуло в зеркале никеля, и машина вспыхнула бордовой жар-птицей, резанув по глазам бабушек с детскими колясками и пенсионеров-доминошников в беседке. Правда, и те, и другие не сразу поняли, в чем дело — бабушки по инерции продолжали катить коляски, а доминошники все так же стучали костяшками, попутно обсуждали дворовые сплетни и грозили какому-то старику на аллее: «Не будешь с нами играть — не придем на похороны!» Но вот все разом повернули головы в сторону бордовой вспышки и замерли, как в стоп-кадре.
В блестящем шлеме, в стеганой куртке и спортивных брюках со штрипками от всего этого кажущаяся выше и стройней — у мотоцикла стояла немолодая женщина. Обводя двор вызывающе победным взглядом, она села в седло, нажала стартер и с грохотом выехала на улицу.
Такое поведение пенсионерки Табачковой сильно озадачило жильцов. Позже, обсуждая это событие, некоторые с многозначительным состраданием качали головами — мол, не все у нее дома — и в то же время задумывались: будь Табачкова не в своем уме, ей бы не выдали водительские права. Привычное представление о женщине пенсионного возраста было сломано и вызвало неслыханный протест не только у взрослых, но даже у детей, казалось бы, таких всегда открытых всему невероятному. Протест выражался в нехорошего содержания улыбочках и язвительных репликах в адрес Табачковой.
А ей нравилось сидеть в седле, вцепившись в руль, всем телом ощущая дрожь рычащего зверя из металла. Нравилось лететь на нем, как бы обгоняя саму себя. Точнее, обретая ту, далекую, которая осталась в стране молодости. И чем большую скорость она развивала, тем ближе была к ней, стремительной, сильной Аннушке Зориной. Спидометр показывал уже не километры, а годы, как бы прокрученные в обратном порядке. И возвращалась бодрость, и куда-то исчезали приобретенные в последнее время болячки. А в памяти всплывало: ведь когда-то Аннушка Зорина увлекалась стрельбой из лука, велосипедным спортом. Так что ничего сверхъестественного в том, что сна, Анна Матвеевна, купила мотоцикл. Но, разумеется, втайне она не переставала удивляться своему приобретению. Человеком она была незлобивым, при встречах с соседями отделывалась шуточками. И двор постепенно привык к старой амазонке в бордовом шлеме, а потом и влюбился в нее, как влюбляются в экзотическое растение или необычный наряд с магазинной витрины. Теперь мальчишки при случае даже хвастались ее принадлежностью к их дому: «Видал? Наша мотоциклистка помчалась. Шухарная! Бабка уже, а бесстрашная».
Только Смурая и Черноморец никак не могли простить ей этот, по их мнению, старческий маразм. Их забота о гибнущей подруге не ограничилась вызовом врача. Были посланы тревожные телеграммы в Свердловск и Хабаровск. Сыновья тут же вызвали мать на телефонный разговор, она их успокоила, как могла, а они приказали ей следить за своим здоровьем. Тем все и кончилось. Но отношения между подругами обострились.
— Если и дальше будете подозрительно смотреть на меня, лучше не приходите, — в сердцах бросила Анна Матвеевна, и, до смерти обидевшись, они перестали заглядывать к ней.
Она знала, что это временно, все уладится — даже к уродствам привыкают, не то, что к чудачествам, — и всерьез занялась своими голосами. Тем более, что все три желания, с которыми она пришла к Андрею Яичко, исполнились; сдала на водительские права, заимела телефон, а стену вместо ковра украсила огромной картой города.
Аленушкин снял с карты копию и повесил у себя. Обзавелся и приемником, подобным старенькому «Уралу», а Анне Матвеевне вручил миниатюрный, величиной со спичечный коробок, приборчик с крохотной антеннкой в виде круга с расходящимися лучами. Этот улавливатель голосов свободно умещался в кармане куртки и работал с точностью до двух метров. Засекались голоса таким образом: Анна Матвеевна крутила винт «Урала», не отводя глаз от карты, которую Аленушкин электрифицировал, а в районе, откуда шел голос, вспыхивала голубая линия. То же происходило и в квартире Аленушкина, но его линия шла в ином направлении и, хотя не было слышно ни звука, Вениамин Сергеевич с благоговением наблюдал за сверкающими на карте стрелками. Анна Матвеевна называла ему по телефону квадрат, в котором светилась ее карта, Аленушкин прикладывал к своей карте линейку и в точке пересечения ее со светящейся стрелкой находил нужную улицу. Остальное было за улавливателем. В «жарких» местах его сигналы должны были учащаться и усиливаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
