ее к себе и глядел в глаза так, как только он мог глядеть — не мигая, прямо, искренне и всепобеждающе.
— Нет, нет! — возразила Надежда.
Она ни за что не согласится на это. Она слишком дорожит чувством собственного достоинства, слишком горда, чтобы позволить кому-нибудь, даже самому близкому и родному человеку, взять на себя ее вину.
Но все же дружеское участие, да мало сказать только участие — вся его горячая забота о ней так согрела душу, что она даже не пыталась освободиться из его рук.
И странное произошло с ними. Сначала они отнеслись друг к другу настороженно, внимательно наблюдали, порой точно угадывая мысли и чувства другого, А сейчас дошли до такой грани, когда, словно оторвавшись от земли и очутившись в облаках, утратили возможность трезвой и объективной оценки своих отношений. Она колебалась: только ли дружба руководила им или более горячее чувство? А он не мог точно определить: признательность или, может быть, нечто большее пробудилось у Надежды к нему?
А впрочем, им сейчас и не хотелось над этим задумываться. Они оба ощутили, что от прежней настороженности не осталось и следа, что вместо нее сегодня внезапно вспыхнуло чувство откровенности и искренности.
Солнце угасало. Сквозь мерцающую позолоту листвы широким плесом серебрился Днепр. Где-то вдали, за рекой, в облаках зелено тонула правобережная часть города. Красными, белыми и желтыми пятнами из той зелени выглядывали крыши домов. Ближе, на самом берегу, ярким контрастом выступал Днепрогэс. На ажурном сплетении его мачт огненными вспышками переливались мониста гирлянд, искрясь в последних лучах заходящего солнца. И совсем близко, за ширмой кустов, шумели водопады плотины.
XII
Опустились сумерки. Домой шли врозь, чтобы никто не заметил их вместе.
Надежда была под впечатлением рассказа Лебедя о его семейной драме. Позавчера, как только она ушла от них, ревнивая Лариса устроила скандал. Ссора приобрела такую остроту, что из цеха был вызван Шафорост. И тот, несмотря на неотложную работу — он тоже в ту ночь вместе с Чистогоровым и обер-мастером возился над новой маркой стали, — оставил все и примчался. Угроза семейному счастью сестры испугала его. В порыве ревности Лариса поставила перед братом требование, чтобы Надежда не работала вместе с Лебедем. И хотя Шафорост не соглашался с нею, все же утром сделал вид, что забыл, кто автор идеи реконструкции цеха.
Надежду возмущала не столько истерика Ларисы, сколько поведение Шафороста. Как мог он, авторитетный и умный человек, вести себя так недостойно? Где же его совесть?
Лебедь шел позади Надежды, как они условились. Когда она вошла в подъезд, он сразу же, не доходя до дома, повернул обратно. Медленно добрел до берега, снова повернул и еще долго блуждал один в безлюдном прибрежном парке.
Домой его не влекло. Впрочем, этот дом с приторно нежной Ларисой и слишком заботливой тещей сейчас, не существовал для него. Он весь находился под впечатлением этого, так страстно желаемого свидания с Надеждой. До малейших подробностей вырисовывался в воображении каждый ее взгляд, каждое движение. О, как долго он жаждал этого свидания! Каких усилий оно ему стоило!
Еще на вечеринке у Надежды его неудержимо потянуло к этой молодой красивой женщине. Еще тогда, во время ее пылкой «метелицы», возникло неодолимое желание добиться ее взаимности. Но уже тогда он понимал, что достичь этого будет нелегко. Его считали способным изобретателем, и ему поистине пришлось проявить исключительно тонкую изобретательность, чтобы незаметно заставить Шафороста направить Надежду к нему в отдел, где он мог бы часто видеться с нею. Зная ее гордый, непокорный нрав, он шел к своей цели осторожно, не торопясь: поражал ее необычным расположением, разными приятными сюрпризами и в то же время делал вид, что равнодушен к ней. Чтобы привлечь ее внимание и пробудить в ней ответное чувство, он прибегал к самым разнообразным хитростям, то упиваясь признаками близкой победы, то горько разочаровываясь. Он хотел быть в ее глазах героем, спасителем; если бы, скажем, умел плавать, а она нет, — наверное, подстроил бы так, чтобы она тонула, а он ее спасал. Искал случая выступить защитником ее от гнева начальства, но и на производстве она держалась уверенно, с самого начала заслужив уважение коллектива. А когда увидел, что и Шафорост заинтересовался ею как способным инженером и, увлекшись идеей усовершенствования в цехе, даже собирается поручить ей самостоятельное задание, Лебедь испугался, поняв, что так он может совсем потерять ее.
С Днепра повеял ветерок. Горьковатой струей просачивалась издалека заводская гарь. Встрепенулась ветвистая ива, одиноко грустившая на шляпке темного парка; встрепенулась, словно испугалась чего-то, затрепетала вся, как будто обливаясь слезами. И Лебедю представилась вздрагивающая от слез, подкошенная горем Надежда. За все время после аварии он только сейчас задумался над тем, какую большую обиду ей нанесли.
Ему стало невыразимо жаль Надежду.
И вдруг, как крапивой, обожгла мысль: да ведь это он причинил ей эти страдания: ведь авария произошла по его вине. Это он в неистовом желании завладеть ее чувствами намеренно очернил Надежду в глазах Шафороста и Морозова, чтобы потом самому же выступить перед нею в роли защитника…
«Зачем я это сделал?!» — упрекнул себя Лебедь.
Он нервно шагал вокруг большого дерева с густой листвой — оно притихло, будто затаясь, — корил себя, возмущался своим поступком, называл его подлым, эгоистичным. Но в то же время более сильное чувство овладевало им и убаюкивало его совесть. Ведь не от злого умысла он так поступил. Он был уверен, что сделал это из самых лучших побуждений, надеясь, что когда-то признается Надежде в этом и она не только простит, но и наградит его особой нежностью за дерзание и находчивость.
По листьям пробежал ветерок. И снова, словно чего-то испугавшись, часто-часто затрепетала придавленная темнотой ветвистая ива.
XIII
С утра было жарко и душно, все предвещало дождь. В застывшем воздухе собирались и постепенно росли тучи. Густым туманом поднимался над домнами багряный дым.
На площади толпились люди. Два человека старательно прикрепляли над трибуной заводское знамя: готовились к проводам на фронт большой партии новобранцев.
— Надежда! Надийка! — послышалось из толпы, и трое ребят, отделившись от остальных, обнявшись, как братья, пошли ей наперерез.
Надежда остановилась. К ней подходили три бригадира, три известных Грицька из прокатного цеха: Грицько Подгорный, Грицько Сидорин и Грицько Кожух. В цехе их шутливо называли «три кума». И хотя никого они не крестили, все же с самого детства шагали по жизни неразлучно. Вместе голубей гоняли на Карантиновке — тогда еще ободранной окраине
