— Тише. Так надо.
Я снял пиджак, нерешительно положив его на скамью. Второй схватил пиджак и проворно выворотил карман, высыпав мелочь и сигареты на пол.
— Совсем раздевайтесь. До нижнего белья, — повторили синие халаты.
— Ну и дела! Зачем это нужно? Оружие я не ношу! — пробормотал я растерянно по-русски, стараясь унять поднявшуюся внезапно противную дрожь.
По мере того как я раздевался, чувство беззащитности все более и более овладевало мной. Синехалатники внимательно ощупывали каждый шов пиджака, брюк, рубашки, выворачивали карманы, надрезали подкладку бритвой, что-то выискивая, и их физиономии были беспристрастны и замкнуты. Они добросовестно обшарили чемодан, свалив содержимое в кучу. Отложили в сторону только томик Пушкина, письма Клары и клочки из газет с объявлениями о работе. Покончив с обыском, заставили меня растопырить пальцы на руках, нагнуться, открыть рот, точно я мог что-нибудь запрятать под язык. Я больше уже не роптал, покорно подчиняясь их безмолвным жестам.
Случилось что-то непонятное и ужасное. Я оказался во власти этих людей-автоматов. Кто-то им приказывает, и они автоматически выполняют приказ. Если им прикажут освободить меня, они освободят. Прикажут посадить на электрический стул, также равнодушно исполнят и это. Они просто части огромного механизма, с тупым могуществом которого я не в силах бороться. Наконец, осмотрев все, они велели одеться, оставив на скамейке только галстук, шнурки от туфель и брючный ремень.
— Пошли, — шепотом сказал один из синехалатников, указывая мне на выход. Я покорно встал между ними, и мы вышли во двор. Во всех этажах светились окна, и за занавесками мелькали силуэты людей. Я невольно удивился, как быстро наступил вечер.
— Куда вы меня ведете?
Идущий впереди синехалатник, не оборачиваясь, процедил сквозь зубы:
— У нас вопросов не задают, запомни это.
Мы прошли наискось весь двор без единой травинки, пустынный и тихий, и остановились у желтой узкой полоски полуоткрытой двери.
Конвоиры пропустили меня вперед, и я попал в душевую, облицованную белым кафелем. Так же молча сунули мне в руки крохотный кусочек мыла, жестом указали, чтобы разделся и мылся под душем Я встал под теплую струю воды. Затем они дали мне полосатую куртку, такие же старые, но чистые штаны и пару войлочных туфель. Провели каким-то закоулком в длинный коридор, освещенный сильными лампами. По обе стороны коридора тянулись двери с круглыми отверстиями на высоте глаз, прикрытые железными кружочками. По полу стлалась толстая резиновая дорожка, заглушая шаги. Тишина по-прежнему преследовала нас, и бесшумно поднявшийся надзиратель с ключами у пояса казался таинственным и странным. Его огромная фигура подавляла своей неуклюжестью, казалось, он еле двигался. Не глядя на меня, надзиратель взял бумажку у провожатых и стал читать про себя, шевеля толстыми губами. Конвоиры отсутствующе смотрели на него и, когда он кончил читать, ушли. Ключник повернулся ко мне и указал на рамку на стене:
— Надеюсь, читать умеешь по-английски? Прочитай внимательно.
Я подошел ближе к рамке. Это были тюремные правила. Но строчки сливались в глазах, я ничего не мог разобрать, кроме одной крупной надписи зеленым карандашом в левом углу правил — «Утверждаю».
Все же для вида постояв минуту, обернулся к сопевшему, как бык, надзирателю и, невольно поддаваясь тишине, шепотом произнес:
— Все прочитал, мистер.
Его лицо вдруг перекосилось, покраснело, словно от боли. Нагнувшись ко мне, водя пальцем перед моим носом, он по-змеиному прошипел:
— Я тебе, сукин выродок, не мистер, а господин надзиратель, господин начальник, и зови меня так, коммунист проклятый! Понял?
— Понятно, — подавленно пробормотал я.
Сумасшедшая мысль броситься сейчас на него пришла мне в голову. Ничего, что здоровый, справился бы с ним и удрал. Куда? В этом колодце не найдешь выхода. И в таком одеянии? Сразу застигнут… А может, попробовать… Что если… Я исподлобья оглядел ключника, но он, будто прочитав мои мысли, толкнул меня к одной из бесчисленных дверей. Нажал кнопку, вставил ключ, и дверь бесшумно открылась. Машинально я перешагнул порог. Дверь так же без звука закрылась за мной. Пятеро голов поднялись на кроватях, словно привидения, испуганно посмотрели на меня и без единого слова улеглись. Я подошел к пустой шестой койке, заправленной зеленым легким одеялом, и огляделся. Посреди камеры стоял круглый стол в окружении легких алюминиевых стульев. У стены приткнулся шкафчик, а напротив дверей во всю стену матово светилось окно без решетки. Снаружи оно прикрывалось куском железа, как щитом. Вверху оставался лишь узкий прямоугольник неправдоподобно синего неба.
Ничто не напоминало тюрьмы. Похоже на номер в третьеклассной гостинице где-нибудь на окраине Бруклина. Кругом царило звенящее безмолвие. Не слышалось даже дыхания спящих людей, словно они были не живы.
Я сделал, поднявшись, шаг, другой. Безумное желание нарушить тишину овладело мной. Услышать какие-нибудь звуки, чей-либо голос или хотя бы бормотанье радиоприемника. Стучаться в дверь, биться головой о стенку, заорать, чтобы почувствовать, что я все же живой, что есть где-то жизнь…
— Спать, спать, — прошелестело вдруг в дверях. Я оглянулся и увидел в круглом пятачке чужой холодный глаз. Единственный глаз, и, казалось, ничего больше не было. Просто немигающий глаз. Бессильно опустившись на стул, я слышал только стук моего испуганного сердца. Прилег и, будто провалившись в яму, уснул.
— Подъем, подъем! Вставайте, молодой человек! — настойчиво гудело над моей головой. Недоумевая, я открыл глаза, сел на койке, еще полусонный, и вспомнил все случившееся со мной. Так, значит, я в тюрьме.
— Вставайте, пошли на оправку! — повторил бледный с опухшим небритым лицом человек в полосатой пижаме. Остальные обитатели камеры с полотенцами ожидали, когда надзиратель откроет дверь. И как только дверь открылась, все заключенные гуськом потянулись в конец коридора мимо ключника, опустив головы и заложив руки за спину.
Закончив утреннее умывание, мы тем же порядком вернулись в камеру. Заключенные окружили меня.
— Сразу видно, с воли товарищ. Румянец во всю щеку, — завистливо сказал человек, разбудивший меня. — Будем в таком случае знакомы, раз не удалось встретиться на свободе. Вилли Патерсон, бывший мастер с завода Вестингауза.
Я назвал себя, пожав его вялую руку.
— Джеральд
