Помнил я и Клару, часто думал о ней. Из Рио послал ей письмо в Нью-Йорк, но ответа не успел получить. Мысли о Кларе беспокоили меня. Как там она живет? Я мечтал о встрече, но в Штаты ехать пока было бессмысленно и невозможно.
Впереди пока неизвестность.
Я простился со шхуной в совершенно неизвестном мне рыбачьем порту. Все было чуждо мне и непонятно. Но все же посчастливилось поступить на танкер матросом, и я доплыл до Пуэрто-Кабельо. Небольшой, в зарослях тропической растительности городок сбегал к океану узкими улочками, стянутыми поперек веревками на вторых этажах. На веревках победно развевалось выстиранное белье.
Опять начались поиски работы. Деньги, которые мне дали друзья из стачечного комитета, иссякли, как я ни старался экономить. Спал я на набережной под колючим кустарником в компании таких же бездомных горемык — уволенных моряков, спившихся бродяг и местных безработных. Все было, как везде, лишь с той разницей, что полиция не трогала нас. Все казалось здесь проще. Солнце всходило прямо из океана, и можно было до бесконечности вот так сидеть на берегу, подставляя тело палящим лучам. Можно наслаждаться покоем, если бы не этот проклятый живот, вечно хотевший лопать. Настает утро, и подавай ему хотя бы маисовую лепешку. А где ее достанешь? Ох, эти лепешки из маиса! Их очень трудно заработать. Кое-как перебивался я случайной поденщиной на причалах и на погрузке банановозов на рейде. Так прошел месяц, другой. Я оборвался, похудал от голодовок и бродил, едва волоча ноги.
Однажды под вечер зашел в портовую таверну. Осторожно пробрался к свободному столику, стараясь не замечать презрительных взглядов посетителей. Эти взгляды были вызваны не тем, что на мне были чиненые штаны и старенькая куртка — в этом кабачке многие были одеты хуже меня, — а тем, что они принимали меня за янки. Североамериканцев в этом городке люто ненавидели и в то же время боялись. Их «права» охраняли крейсера на рейде порта.
Венесуэльцы, мексиканцы, креолы, индейцы теснились за неопрятными столиками. Пили местное дешевое вино или пиво. Пели заунывными голосами свои песни. Под дробный аккомпанемент чоранго затягивали какой-нибудь однообразный напев, все хором подтягивали, и песня заглушала звуки музыкального автомата, выплескивалась наружу, напоминая древние, очень древние времена, когда царили темно-зеленые джунгли, когда индейцы не знали еще нейлона и жевательной резинки и на рейде не маячил серый силуэт эсминца со звездно-полосатым флагом.
Закончив петь, опять принимались пить. Поссорившись, стучали кулаками по столу, иногда хватались за ножи, но не вынимали их из ножен. До потасовки дело не доходило. Посреди зала трое рыбаков в красных шерстяных поясах неумело танцевали куэку. Индейцы замкнуто-равнодушно смотрели на танцоров, переговариваясь на своем странном языке.
Я достал остатки моего капитала. Как раз хватает на лаву и стакан вина. Девушка подала мне заказанное, и я сразу стал уплетать за обе щеки это горячее варево из картофеля и маиса. Запил вином. Желудок перестал ворчать.
От шума, музыки, стука ног по полу, гортанных выкриков и табачного дыма закружилась голова. Постепенно я впал в забытье. Рядом кто-то сел. Я не обратил на это внимания, но толчок в плечо заставил меня поднять голову. Узнал шенхауэра Карлоса, известного в порту под кличкой Насос. В легкой полотняной паре и панаме, нахлобученной на самые глаза, с серьгой в ухе, Насос выделялся среди оборванной братии кабачка своим костюмом и казался франтом. У него были черные масленые глазки и небольшие усики. Таких франтов с усиками и ярко накрашенными ртами я достаточно повидал на Бауэри-стрит и на пляжах Айленда. Обычно это игроки, живущие на доходы от карточной игры, или сутенеры, эксплуатирующие проституток.
— Алло, приятель! На мели дремлешь? — варварски коверкая английские слова, заговорил Насос. — Синьора! Прошу две кружки пойла для меня и этого гринго!
— Я не гринго!
— Тем лучше! Значит, тебе верить можно. Хочешь работу?
— Кто от нее отказывается?
— Дело говоришь! Есть место на руднике. Не обманываю, работенка не из легких, нужны крепкие лбы, вроде тебя. Но зато и денег куча!
Я подозрительно посмотрел в его наглую рожу. Он выдержал мой взгляд, нахально усмехаясь. Может, Насос не врет? В это время девушка поставила две кружки с кислым вином, задорно подмигнув Насосу. Он обнял ее за талию и сказал:
— Пей. Я плачу. Итак, хочешь на рудники? Отлично заработаешь.
— А далеко ли они, те рудники?
— Порядочно! Не за границей, а тут, в Венесуэле. От Валенсии, до Сьюдад-Боливара на машинах и дальше к Карони, что на Ориноко, на машинах. Потом на своих двоих до рудников компании. Контракт на год, и аванс даю.
Упоминание об авансе придало мне решимости. В кармане у меня не было ни пенса, и я сказал:
— Некуда деваться. Пожалуй, завербуюсь, может, и правду говоришь.
Насос усмехнулся. Он прекрасно понимал мое безвыходное положение. Я взял поданную им бумагу и, делая вид, что понимаю написанное, пробежал ее глазами. Что же делать? На рудники так на рудники. Живут же там люди. А год пройдет, не пропаду. Мне было все равно, только я почувствовал в груди пустоту и усталость. Наверное, с такой же легкостью я подписал бы договор на отправку в ад.
— Подпись ставь здесь. — Он указал мне строчку для подписи. — Гони свои бумаги. Держи аванс. — Насос перелистал мореходную книжку, спрятал, ее в карман, протянул мне деньги.
— Хорош! А теперь к мадам Тибо. Свежие девочки из Каракаса прибыли. Не хочешь? Ну, твое дело. Вечером жди у почтовой конторы. Когда спадет жара, отправлю тебя с такими же парнями.
Он ушел, тяжело переваливаясь, на ходу прощаясь со знакомыми. Я заказал еще порцию лавы.
Вечером все свое имущество — пару белья, чистую рубашку с «молнией», полотенце, томик Пушкина и листок с видом Красной площади, вырезанный из «Лайфа», — завязал в платок и явился к почте. Старый зеленый грузовик ожидал завербованных. Я взобрался в него с двумя десятками мулатов. Мы ехали три ночи, отдыхая днем. Сначала была зелень джунглей, потом выжженные солнцем саванны, опять пышные заросли джунглей, горы, и наконец после трехдневного
