30
Аббата Бурака схватили, когда он молился в небольшой часовенке Святого Франциска в Верках, и на месте расстреляли. Отряд Пуцяты потерял пять человек во время стычки с бронемашинами на подбродзевской дороге, а сам Пуцята был тяжело ранен и отлеживался на одном из хуторов. Кублай был убит в ожесточенном бою, совершая диверсию на молодеченской железной дороге. Два радиста, выданные женой одного хуторянина, были окружены на гумне, и все подпольные лесные радиостанции получили их последнее сообщение: «Прощайте, желаем удачи, еще двух нет».
Но Партизан Надежда оставался все так же неуловим. Поговаривали, что его штаб-квартира теперь — в самой Варшаве; что он готовит восстание в еврейском гетто столицы; предатели и шпионы докладывали, что видели его в нескольких местах одновременно; каждое утро люди встречали карательные отряды вызывающими улыбками — их словно бы воодушевляла тайная уверенность в том, что с ними не может случиться ничего плохого. В деревнях ходили самые фантастические и невероятные слухи:
— Он встречался с Рузвельтом и Черчиллем и предложил им свои условия. Сталин наконец-то нашел человека, с которым можно вести переговоры.
— У него есть потрясающее тайное оружие — луч смерти. Радиус действия: десять километров.
— Вчера он приходил в сухарковскую школу поговорить с детьми; у ребятишек до сих пор глаза горят.
Такой холодной зимы люди не помнили давно. В некоторых местах толщина снега достигала четырех метров, и «зеленым» пришлось покинуть свои берлоги. Отряды Крыленко, Добранского и Громады укрывались в охотничьем домике, затаившемся в глубине замерзших вилейковских болот на крошечном островке, затерянном среди окаменевших камышей. Как-то раз, 3 февраля 1943 года, в их убежище вбежал такой возбужденный Пех, что они схватились за оружие, решив, что настал последний момент. Но он просто хотел поговорить с Крыленко о его сыне. Ходили слухи, что сын Крыленко — генерал Красной Армии, но упоминать его имя в присутствии старого украинца не разрешалось. Если же кто-нибудь случайно или назло затрагивал эту щекотливую тему, Крыленко становился угрюмым и цедил сквозь зубы по-русски: «Сволочь!»
— Ну, что вы, Савелий Львович! — удивлялся его собеседник. — Раз уж народ счел вашего сына достойным столь высокого звания, значит, он человек стоящий.
— Сволочь! — твердил старик, слегка повышая голос в виде последнего предупреждения, и пристально смотрел на собеседника, словно бы приглашая его разделить честь этого оскорбления.
— Но почему, Савелий Львович?
— А какого еще имени заслуживает человек, предавший своего отца врагу?
— Но он же никогда не предавал вас врагу, Савелий Львович!
— Предавал. Я сказал: «Сволочь!»
— Не сердитесь так, Савелий Львович!
— Я не сержусь, холера ему в бок!
— Ну хорошо, Савелий Львович, раз уж вы так настаиваете…
— Какого еще имени заслуживает человек, отдавший врагу деревню своего отца?
— Может, он просто не мог поступить иначе?
После этого старик выходил из себя, подносил волосатый кулак к носу собеседника и спрашивал его, медленно и грозно шевеля торчащими усами:
— Что это, по-твоему?
— Кулак, Савелий Львович!
— Ты бы отдал врагу деревню своего отца, если бы остался в живых?
— Н-н-нет, Савелий Львович, нет… Только…
— Только что?
— Н-н-ничего, Савелий Львович!
— Ты бы не сделал этого, а?
— Н-н-нет.
— Точно?
— Точно.
— Ты поклянешься в этом на могиле своего отца?
— Мой отец, Савелий Львович, находится в добром здравии, благодарю вас.
— Все равно поклянись.
— Клянусь!
— Хорошо. Вспомни об этом, если вдруг станешь генералом.
— Обязательно вспомню, Савелий Львович… Разрешите идти?
— В наше время никогда не знаешь, какой еще мудак станет генералом. Это ж надо — произвести Митьку в генералы!
— М-м-митьку?
— Сына моего, холера ему в бок! — орал Крыленко, и его усы тотчас вставали торчком. — Я же тебе двадцать раз повторял. В следующий раз, если забудешь…
Но после такого разговора «следующего раза» обычно не бывало. Первое время партизаны относились к истории Крыленко весьма недоверчиво. За его спиной ее называли просто budja — budja na resorach [71]. Но как-то раз старик с чрезвычайно брезгливым видом вытащил из кармана скомканную фотографию, вырезанную из «Правды». Знавшие русский язык ветераны двух войн прочитали подзаголовок: «Самый молодой генерал Красной Армии Дмитрий Крыленко». Украинец был сапожником из крохотной деревушки Рябинниково. В двенадцать лет сын сбежал из дому после бурной сцены, дав понять отцу, что хочет «учиться и кем-нибудь стать». Семнадцать лет старик ничего о нем не слышал, но в самом начале фашистского нашествия жители Рябинникова сообщили ему, что Митька получил звание генерала Красной Армии и его фото напечатали на первой странице «Правды». Старик отнесся к этому крайне скептично. «Учиться и кем-нибудь стать, — проворчал он. — Ге-не-рал!» И с отвращением влепил своему другу козаку Богородице, имевшему несчастие улыбнуться, пару затрещин, мигом согнавших улыбку с лица бедняги. Не удовлетворившись этим, старик вспомнил, что во время революции дослужился до капрала, и решил пойти добровольцем на фронт. В деревню Рябинниково пришло несколько писем, в которых говорилось, что «он чувствует себя хорошо», и одновременно известие о награждении генерала Крыленко орденом Ленина за защиту Смоленска. Первая встреча отца и сына после семнадцати лет разлуки была на редкость драматичной. В тот день сын сапожника сидел за сосновой доской, служившей ему рабочим столом, и изучал карту. «Так… двадцатая дивизия. Рябинниково!» До этого момента Рябинниково было для него всего лишь одним из населенных пунктов русской земли, ничем не отличавшимся от прочих, которые он обязан был защищать. Но сейчас… «Старик!» Он пожал плечами. «Рябинниково, равнинная местность. На юге — сосновый бор… танки пройдут легко. У двадцатой дивизии мало противотанковых установок. Это означает: оставить Рябинниково и отступить на восток». Он взял карандаш и старательно нарисовал три стрелки, обращенные к реке, и полукруг в двадцати километрах к востоку от Рябинникова.
Он взял лист бумаги, составил приказ об отступлении и внезапно с подлинным ужасом подумал: «Старик будет рвать и метать!» Он вздохнул, зашел в кабинет своего заместителя и друга капитана Лукина, передал ему приказ об отступлении и снова уселся за сосновой доской. В комнату вошел дневальный, щелкнул каблуками и отдал честь. Не успел он открыть рот, как послышался чей-то громкий голос, целый град ругательств, и в комнату, пятясь, ввалился старик Крыленко, за которым с выставленным штыком гнался раздраженный часовой.
— Отец! — воскликнул генерал.
Но старик не обращал внимания на сына и полностью сосредоточился на часовом.
— Ты что, не видишь нашивок, а? — горланил он. Он поднес свой рукав под нос часовому. — Чем пахнет, а? У тебя таких никогда не будет!
Он высморкался в кулак и повернулся к сыну. К молодому Крыленко вернулось самообладание. Он жестом выпроводил часового и дневального. Старик подбоченился, наклонился вперед и с недоверчивым отвращением осмотрел свое создание с головы до ног.
— Значит, это правда, Митька? Они произвели тебя в генералы?
Митька опустил глаза и молчал с виноватым видом.
— Да что ж это такое! — заорал вдруг старик. — Разве так встречают отца, сукин ты сын? Задница на стуле, а рот на замке? Я мало тебя лупил, а? Или ты считаешь, что уже поздно? — Огромный, волосатый кулак оказался под носом у генерала Крыленко. — А?
Отворилась дверь соседней комнаты, и с опешившим видом вошел капитан Лукин.
— Это мой отец! — поспешно объяснил ему молодой Крыленко.
Дверь вежливо затворилась. Молодой Крыленко повернулся к отцу и начал примирительным тоном:
— Да не орите вы так! А то сейчас все сбегутся. Понятное дело, я очень рад вас видеть…
Капрал Крыленко удобно устроился в кресле за генеральским письменным столом.
— Ну то-то! — проворчал он. Он подозрительно посмотрел на грудь сына. — А это что такое? — строго спросил он, ткнув пальцем в орден Ленина.
Молодой Крыленко покраснел от смущения. Он чувствовал себя несчастным и раздавленным. Он смотрел исподлобья с виноватым видом. «Честное слово, можно подумать, будто я его украл».
— Это так, — попробовал он оправдаться. — За Смоленск, помнишь, прошлым летом… Штуковина такая!
— Штуковина! — передразнил его старик Крыленко, хрипя от злости. — И правда, почему бы не нацепить орден Ленина, коли есть куда? А? Прохвост!
— Но…
— Молчать. — Над сосновой доской снова протянулся мохнатый кулак. — Сыми сейчас же!
