Поскольку старожилы явно не выражали готовности исполнять подобные пожелания своего нового начальника, то Коновалов перешёл к решительным действиям. Он послал своих людей во главе с Балушиным захватить весь "зимний сушёный корм" коломинской артели, что те и сделали "без всякого резону". Возмущённый и удивлённый этим Коломин послал в Николаевскую крепость промышленного Чернышёва с укоризненным письмом. В ответ Коновалов бесцеремонно заявил: "Почто Коломин сам не пришел? Я б его в два линька отдернул и заковал в железа, вышлю в правительство". Между передовщиками и их партиями началась открытая борьба. Малочисленным коломинцам в ней оставалось только обороняться. Коновалов же совершал одну грабительскую вылазку за другой, стараясь отрезать Коломина от связанных с ним индейцев. В конце концов ему удалось практически полностью блокировать своих противников в их заселении.
Хроника противостояния артелей была детально изложена с позиций пострадавшей стороны самим Петром Коломиным. Он сообщает, что 16 сентября 1791 г. коноваловцы ограбили индейские каноэ, в которых вожди с озера Кыляхтак ехали к Коломину навестить своих детей-аманатов. Затем 19 сентября был ограблен чуюноцкий тойон - коноваловец Щепин и с ним четверо промышленных выехали навстречу кенайцам "с орудием и резали ножами у них ремни на опоясках, обыскивали промысел". А 29 октября в георгиевскую крепость явилось четверо промышленных во главе с самим Коноваловым. Когда Коломин вышел к ним навстречу, но Коновалов "с умышленности какой-ли или случайно" выстрелил в него из пистолета. Ни о каких переговорах после этого не могло быть и речи. Расставив вокруг Георгиевской крепости заставы, коноваловцы перехватывали индейцев, шедших к Коломину торговать или проведывать своих детей-аманатов. Их эти дозорные уводили в Николаевскую крепость, "а кто скажет я не желаю, того бьют и увечат силно". Так Коновалов набирал себе заложников, готовясь к ещё более решительным действиям.
К действиям этим он перешёл, когда сумел заручиться поддержкой некоторых групп кенайцев - 5 ноября коноваловец Василий Третьяков с тремя товарищами и отрядом союзных индейцев захватил коломинского работника, новокрещёного алеута Михаила Чернышёва. Его избили и ограбили, отняв оружие и жену. Возмущённый Коломин выделил пострадавшему несколько человек в поддержку и Чернышёв пустился в погоню за похитителями. Но Третьяков, когда его нагнали, нагло заявил: "Мы от передовщика своего поставлены к вам в гавань не пропускать никого", - а потом крикнул кенайскому вождю и его воинам: "Чево вы смотрите, руские пришли девку отнимать". Коломинцы едва унесли ноги.
Ещё более откровенно высказался коноваловец Лосев, когда 9 ноября захватил и увёл в неволю одного из коломинских работных людей. Будучи настигнут погоней, Лосев воткнул перед собой в землю обнажённый тесак, навёл на преследователей ружьё, взвёл курок и со словами "Суди Бог!" велел своим спутникам вслед за ним стрелять по коломинцам. На попытки вразумления - как можно стрелять в своих! - Лосев невозмутимо отвечал: "Вам какое дело, мы прежде сего 4-х человек убили, а этой весной ждите нас на свою гавань походом, будем 50 человек и аманат ваших себе возьмем". Так Коновалов намеревался обеспечить себя работниками для весеннего промысла..
Терпение Коломина истощилось и 11 ноября он лично отправился в Николаевскую крепость выяснять отношения с Коноваловым. Однако переговоры передовщиков свелись к тому, что Коновалов, "не принимая никаких вопросов", отобрал у собеседника пистолет и выгнал его вон.
Ситуация всё более обострялась. Раздоры между русскими порождали волнения и среди индейцев, которым волей-неволей приходилось давать заложников обоим сторонам. Это привело к расколу кенайцев на два враждебных лагеря, а также подрывало их доверие и уважение к русским, веру в их силу. Это грозило поселенцам самыми непредсказуемыми последствиями. Непривычные к подобным сложностям, кенайцы вполне могли попытаться решить проблему по-своему: либо принять сторону сильнейшего, либо постараться вообще избавиться от всех беспокойных белых пришельцев. Оба варианта не сулили коломинцам ничего доброго. Кроме того, после двух личных столкновений с Коноваловым, Коломин начал всерьёз опасаться за собственную жизнь.
Спустя десять дней после неудавшегося разговора с Коноваловым, обдумав все эти обстоятельства, Пётр Коломин решился на необычный поступок. Он вступает в сношения с байдарщиком шелиховской Кенайской артели Василием Ивановичем Малаховым, ища у него помощи и защиты. Малахову были переданы оправдательное письмо для Лебедева-Ласточкина и послание на имя Баранова. В нём Коломин не только жаловался на бесчинства соперника, но и прямо заявлял о своём намерении "прибегнуть под защиту Господина Шелихова компании".
Сам Василий Иванович наблюдал за "подвигами" Коновалова с нарастающим беспокойством. Всё началось ещё с того, что "георгиевские" поселились не где-нибудь, а в "Кашматцкой бухте под Тонким мысом, где были у нас построены зимовья для промыслу лисьева". Затем, как рапортовал Малахов на Кадьяк, беспокойный пришелец "у Коломина иноземцев всех обрал также и каюр да и от нас увес 10 байдарок". Это происшествие вызывало у Василия Ивановича наибольшую досаду. Ведь в своё время он сам "ездил в бухту Качитьмак и уговорил кенайцов по их желанью 10 байдарок так они совсем к нам и переехали и жили", до тех пор, пока в отсутствие Малахова сюда не явился на двух байдарках Григорий Коновалов. Лебедевский передовщик "приехал и сказал им что я и казаков де отсель на Кадьяк прогоню а вас не отпущу, у меня казаков много, жен ваших всех возму в каюры, польстил несколько и согласились они с ним, так и уехали".
Сам Лебедев-Ласточкин и его "господа компанионы" были слишком далеко, чтобы непосредственно вмешаться и рассудить спор своих людей. Баранов же, судя по всему, не мог сразу решить, как следует ему поступить в подобной ситуации. Василий Малахов, прочтя послание Коломина, для начала направил к лебедевцам своего промышленного Никифора Кухтырева. Этот посланник посетил обе враждующие партии и в ходе поездки вполне мог заметить "многие грубиянские поступки" Коновалова, доложив о том по возвращении в Александровскую крепость. Однако никаких мер со стороны Малахова после этой инспекции не последовало. Он ожидал указаний от Баранова.
Зато Коновалов продолжал действовать с ещё большим размахом. Решив ускорить осуществление давнишней своей угрозы, он послал в ночь на 4 декабря отряд во главе с Щепиным и Лосевым в набег на Георгиевскую крепость. Вооружённые коноваловцы силой увели к себе служащих Коломина - "безродных и кадьякцев", угрожая при сопротивлении рубить им тесаками головы. Артель Коломина в одночасье осталась без работников и привычной обслуги. Их самих было слишком мало, чтобы одновременно вести промысел, заботиться о пропитании и, вдобавок, обеспечивать себе безопасность. В ближайшем индейском становище им, правда, удалось добыть для себя трёх рабов, но неутомимый Лосев перехватил их на обратном пути и отбил невольников. Когда Коломин в очередной раз упрекнул грабителей в том, что они "так беззаконно стесняют своих одноземцов", то от Лосева "толко получил в резолюцию … злобное ругательство и угрозы".
Не принёс облегчения и новый год: 10 февраля 1792 г. коноваловцы напали на коломинцев - алеута Андрея Козицына, камчадала Спиридона Лазарева и кадьякца Ивана Синякова,- которых разоружили, связали, избили и, уведя с собой, забили в колодки. Коломин послал им на выручку артельного старосту Дружинина. Ему Коновалов с предельной откровенностью заявил: "Всех перехватаю и приведу в совершенное повиновение", - после чего велел заковать в кандалы и самого посланца. Компанейское имущество коломинской артели, которым по своей должности заведовал Дружинин, осталось без присмотра.
Доведённый до отчаяния, Коломин стал с ещё большей настойчивостью взывать о помощи к своим соседям- шелиховцам. Конкуренты казались ему менее опасными, чем буйные сотоварищи. Прибыв к Малахову, он нашёл у него полное понимание. Успехи и замыслы Коновалова серьёзно беспокоили шелиховского передовщика. Прибывший с Коломиным промышленный Чернышев сообщил, что у Коновалова в итоге зимнего промысла уже скопилось "бобров десятков до пяти ста и бобров руских соболей близко тысечи … и по такому промыслу и Канавалов отсель не пойдет а будет довольствоватца промыслами здесь". Малахов лично встречался с Коноваловым и вынес из этой встречи самые неблагоприятные впечатления. По мнению Малахова, у Коновалова просто закружилась голова от власти и сознания собственной значимости: "человек он такой гордой себе ныне примеру не может знать, получил такой чин, передовщиком и мореходом, болтает, что я ныне такой передовщик, еще первей вашего, имею и вашего командира под началом быть у себя, что буду к нему писать о своей нужде и ему нельзя будет отказать, чево потребую".
