Мимо моего взора скользили другие картины, но оставляли меня равнодушным. Осматривая их, я дошел до двери в соседнюю комнату и услышал громкие голоса Дианы и дона Педро. Правда, разобрать мог лишь обрывки разговора.
Она то и дело просила его говорить потише, он слушался, но потом вновь повышал голос, и она опять на него шикала.
Дон Педро в чем-то упрекал Диану, говорил с ней как учитель с ученицей, а она лишь тихонько возражала.
…Советовал ей подумать головой, вспомнить, сколько ей лет, и не впадать в детство. Затем пошло что-то о любви, она в чем-то упрекала брата, а он несколько раз повторил по слогам, что в отличие от нее он муж-чи-на, и тут нельзя проводить параллели. Она сказала, чтобы он оставил ее в покое, она ни разу не была по-настоящему счастлива, как другие, и пусть он не пытается отравить ей те несколько дней счастья, что выпали на ее долю. Тогда он произнес какое-то некрасивое слово, в ответ раздалась пощечина, и дон Педро, бацнув дверью, вылетел к нам, бросил исподлобья взгляд в мою сторону и закурил папиросу. Скайдрите с Алфонсом прекратили свой спор, тоже закурили, но сигареты. Я сделал вид, будто все еще осматриваю вопли души дона Педро.
На пороге двери появилась Диана, закурила, и все молчали.
Диана подошла ко мне. Мне показалось, что она плакала, но я не был уверен, потому что сумерки мешали мне разглядеть ее лицо.
— Ну как тебе показались шедевры моего братца?
— Вон та акварелька очень понравилась, — сказал я и кивнул на туманный луг.
Она подошла и смотрела, смотрела…
— Скажите, а вы свои картины не продаете? — спросил я у дона Педро. — Знаю одного художника, которому за голую натурщицу выложили восемь сотен как одну копеечку.
— Покупай! — буркнул дон Педро.
— Ну, зачем же так сразу! — весело воскликнула Диана. — Братец тебе ее сейчас подарит.
Она попыталась снять акварель, но картина была приколочена крепко, наверно, дюймовым гвоздем. Диана не хотела ее повредить и, покопавшись в ящике со столярными инструментами, извлекла из него клещи. Ухватилась ими за гвоздь, но вытянуть не могла.
— Ну помоги же! — раздраженно крикнула она мне. Я стоял как истукан.
Я взял у нее клещи и запросто выдернул гвоздь. Она поймала падающий луг и бросила на стол.
Дон Педро ухмыльнулся в бороденку, поскреб в боку и достал из кармана джинсов фломастер; что-то нацарапал на обратной стороне акварели и кинул мне, ни слова не говоря.
«Дианиному Иво от ее брата». Далее следовал корявый автограф.
— Ты только погляди, — сказала она. — Твои произведения идут в народ.
Мы распрощались и пошли. Слушать споры, нагонявшие скуку, было неинтересно.
Они остались там, в расплывчатом свете свечей. Женщина-счетовод и молодой литератор, кажется, заключившие между собой мир. Облезлый дон Педро — столяр и художник? Или же сперва все-таки художник?
Спустились вниз, на веранде легко нашли путь к двери, потому что луна сейчас светила ярко-ярко.
Она проводила меня на станцию, хотя, по правде говоря, следовало поступить наоборот. Последний поезд ждать не будет, сказала она. Знаю, сказал я, поезд ждать не станет, в особенности если он последний.
Поезд и в самом деле не был настроен долго стоять, и, как только я вошел и встал к окну, прошипели двери, и он тронулся. Вагон поравнялся с Дианой, проскользнул мимо нее; она шагала по пустынному перрону.
Мой вагон тоже был пуст. Я был единственным пассажиром в этот поздний час. Теперь оба мы, и она и я, остались в одиночестве.
Поставил ноги на противоположную скамью. На коленях у меня лежала акварель. Вдруг я взял ее и выкинул в окно. Какое мне дело до того, что хотел отобразить на ней дон Педро? Если он чего-то ждал и не дождался, мне от этого ни тепло ни холодно. Это я видел чудо и сберег в себе. И если уж он так жаждет дива дивного, пускай размалюет еще одну картонку, продаст и купит себе новую сорочку. Не хочу я вешать у себя на стену эту акварель, потому что мне точно придется вспоминать дона Педро, а я не желаю, чтобы у нас с ним было что-то общее.
Чувствовал я себя скверно. Не надо нам было туда ходить. Тогда, наверно, все было бы по-другому.
А теперь я трясся один в поезде. Форменное идиотство.
Однажды, когда уже наступили летние каникулы, ко мне влетел Фред.
— Иво, тебя хочет видеть Лиепинь.
— Что? — Я был неприятно удивлен. — А ну его к богу в рай! Черт знает что! От этих спортсменов даже в каникулы нет никакого спасу.
— Опять запричитал, обомшелый старикашка!
— Лучше я буду обомшелым старикашкой, чем пойду убирать спортплощадку. Хватит с меня прошлого года.
— Да нет же! — отмахнулся Фред. — Тут совсем другое. Лиепинь решил организовать небольшой блиц по баскету, чтобы в будущем учебном году как следует сыграть на первенстве среди школ.
— Ах, вот оно что! — с облегчением протянул я. — Ну, ну, пусть организует. Человек молодой, энергичный, пусть потрудится для всеобщего блага.
— Лиепинь считает, что нет большого смысла играть между собой. И он прав. Команда должна сыграться.
— Ну что ж, выходит, иной раз он способен сказать и что-нибудь умное.
— Его однокурсник работает физкультурником в одной из вецмилгравских школ. Они договорились провести товарищеский матч.
— Это же прекрасно, Фред! Мы теперь подружимся с вецмилгравским скулом.
— Да кончай ты выламываться! — заорал он. — Я давно заметил, что на тебя иногда накатывает.
Я едва не прыснул. То же самое я думал о нем.
— Хорошо, что ни разу на нас с тобой не накатило одновременно. Это была бы просто катастрофа.
Фред покачал головой, испустил тяжкий вздох, но сдержался.
— И Лиепинь сказал, что тебе тоже надо прийти обязательно.
— Я знаю, Фред. Он никогда обо мне не позабудет. С первого раза, как он меня увидел, я почувствовал, что понравился ему. Он же ни разу не оттаскал меня за ухо, как беднягу Яко.
— Очень жаль. Но все еще впереди.
— Да, Фред, — грустно выдохнул я. — И возможно, это произойдет очень скоро. Не попаду в корзину из выгодного положения, и он примется таскать меня за ухо по всей площадке.
— Завтра в четыре приходи. В школьный спортзал.
— Хорошо, Фред, но можно бы сказать — не в четыре, а в шестнадцать ноль-ноль.
— Мне некогда слушать твои идиотские штучки. Еще четырех надо обойти.
Он вытащил листок бумаги, на котором были написаны фамилии, и возле моей поставил галочку.
— А расписаться не надо, Фред? Если у меня не получится прийти, скажу, что ты мне не сообщил. Галочку любой может поставить. Нет, нет, Фреди, это непорядок. А разве может быть настоящий спортсмен без дисциплины? Это уже не орел, а воробей. А в основе настоящей дисциплины лежит образцовая бухгалтерия.
— Хватит! — трахнул он рукой по бумажке. — Я пошел к Антону. Пойдешь со мной?
— Ах, и Антон тоже…
— Да, и Антон тоже. Кстати, он играет лучше тебя.
— Я это знаю, Фред! Это мне известно…
— Он всегда пройдет там, где у тебя, задохлика, мяч выбьют из рук.
— Да, Фред, всегда…
— И там, где ты наверняка промажешь, он редко когда не попадет в корзину.
— Да, да, Фред, очень редко… Но и тогда он поймает отскочивший от щита мяч и забросит…
— Совершенно точно! Я ухожу. Пойдешь со мной?
— Нет, Фред! Я не могу идти. Надо копить силы для товарищеской встречи.
Он выпростался из дверей моей комнаты злой как черт. Но он должен меня понять. Если человека куда-то понесло, как теленка, весной выпущенного впервые из хлева, и он балдеет от счастья, то я не обязан вместе с ним предаваться тем же восторгам. Мое отношение наверняка будет неодобрительным. Мне противен фанатизм. Но я ничего не имею против спорта, если только человек не теряет рассудка, как это бывает с Фреди. Однако надо признать, что чокнуться человек может и на собирании марок или разведении рыбок. Специализация тут не главное.
Мои планы несколько расстраивало то, что игра была назначена на час дня в субботу.
Я впервые писал Диане письмо.
В субботу мы сидели в поезде и ехали в направлении, ставшем для меня привычным, только выходить надо было на Зиемельблазме. Прямо-таки чудеса: со стороны казалось, будто Фреди с Антоном никогда в жизни не были на ножах. Говорили о предстоящей игре, обсуждали тактику так, словно они закадычные друзья. И Лиепиня тоже было не узнать. Смеялся, сыпал шутками, точно был своим парнем среди своих, но просто немножко старше.
Из нашего класса нас было трое. Остальные из параллельного и из десятого.
Я сидел рядом с Эриком. Он играл в баскет за СКА и потому мог вполне авторитетно мне сообщить, что мы проиграем, поскольку он знаком с несколькими ребятами из той школы.
— А может, их и не будет.
