А вокруг темный фон продолжала окутывать неровная белизна, и слабый свет то темнел, то бледнел, сильная зыбь то появлялась, то исчезала, и все быстрее и быстрее проносились эти бурлящие волны. Усилием воли Энтони опять вырвал себя и из надежности, и из забвения, и замер в ожидании, какова же будет следующая опасность.
В небе, на самом пределе видимости появилось крылатое существо. Сначала оно парило в вышине, потом по спирали ринулось вниз и быстро оказалось напротив него. Это был гигантский орел. Его немигающий взгляд обладал такой силой, что Энтони зажмурился и отступил к стене позади. Он слышал о тонущих людях, которым в предсмертном миге представала вся их жизнь. Он испытал подобное же состояние. Перед ним пронеслись бесчисленные поступки — иногда глупые, некоторые даже злые, многие хорошие, а были и такие, что святому под стать. Все они были пронизаны одной нитью — честным стремлением к духовной истине. Часто это желание оказывалось обманутым, иногда — противоречивым, оскорбленным, даже забытым на время, но каждый раз оно восставало и парило в его душе подобно орлу, и по жизни они всегда шли вместе. Откуда-то изнутри поднялась волна жгучего стыда, но и это надо было вытерпеть ради того, чтобы узнать правду, понять, каков он есть на самом деле. Стоило отказаться от этой попытки — и тогда — все, конец, полная и окончательная победа той Силы, что бросила ему вызов. Энтони терпел сжигавший его внутренний огонь, и даже не заметил, как мучительные ощущения оставили его, а вокруг распахнулось безбрежное пространство. Он летел в пустоте, летел без крыльев, надежно сохраняя равновесие среди опасностей другого мира. Он парил в волнах покоя, укрытый внутри чего-то бесконечно величественного. Ему припомнился танец множества бабочек, и он всем своим существом словно рухнул в состояние непреходящей радости, о котором так давно мечтал. Ускользнув от льва и от змеи, он чувствовал в себе отблески того знания, которое должно было прийти. Его увлекали взмахи гигантских крыльев, он то поднимался вверх, то опять резко снижался, угрюмые утесы давно исчезли, сейчас он летел среди странных теней и грозных сил. На фоне мрака перед ним возникали олицетворенные образы — сила Льва, коварство коронованной Змеи, красота Бабочки, быстрота Лошади — и другие символы, значения которых он не успевал понять. Они высвечивались перед ним только тогда, когда он проносился мимо, всплывали намеками вечно длящихся сущностей, но Ангелы в своем блаженстве не могли принять такие смертные образы. Он понял и смирился; этот мир все еще был закрыт для него, а его миссия на земле пока не завершена. Энтони отбросил попытки угадать значение символов и просто восхищался прекрасными, спокойными и ужасными образами вокруг. И вдруг они разом исчезли. Прекратилось и движение. Он вновь стоял на уступе, а мощные крылья уносились прочь, и темные стены, среди которых они терялись, смыкались над ним со всех сторон. До него донеслось глухое эхо. Накатившаяся волна головокружения заставила его ухватиться за угодливо возникшие перила. Впрочем, недомогание почти сразу прошло.
— …найти, где живут его родственники — если они у него есть, — говорил доктор Рокботэм, спускаясь по лестнице.
— Да, конечно, — сказал Энтони и тоже начал спускаться. Внизу ему пришлось присесть; доктор тем временем беспокойно расхаживал взад-вперед. Он что-то говорил, но Энтони не понимал ни его слов, ни того, что сам говорил в ответ. Что же все-таки случилось на площадке? Может быть, он упал в обморок? Да нет, конечно, иначе бы доктор это заметил — даже люди, далекие от медицины, все-таки замечают, когда другие падают в обморок. Но обморочная слабость не оставляла его, хотя чувства, наоборот, обострились. Наверное, это нужно для решения проблемы Дамарис. Не надо спешить: скоро станет ясно, что ему делать. С Квентином — если только Квентин продержится — тоже все будет в порядке. А больше ничего и не требуется.
Очевидно, пока он приходил в себя, он отвечал связно, потому что доктор стоял у большого окна и выглядел совершенно удовлетворенным.
— Отлично, — сказал Энтони и встал.
— Да, — ответил доктор Рокботэм, — я думаю, так будет лучше всего. В конце концов, при таком положении вещей спешить некуда.
— Да и незачем, — согласился Энтони и сам себе удивился: почему это незачем? Конечно, спешить некуда, по крайней мере, в том, о чем говорил доктор Рокботэм; поспешность нужна совсем в другом. Но чтобы узнать это, он должен дождаться Бессмертных.
— Ну что, идемте? — сказал доктор, и они двинулись к двери.
Поднимаясь со стула, Энтони заметил словно бы язычок пламени на потолке. Он шагнул вперед, а маленький огонек скользнул с потолка на стену, потом на пол и исчез. На обоях не осталось и следа. Он посмотрел на пол и заметил, как еще один язычок вспыхнул возле его ноги и тоже исчез. Доктор как раз проходил в дверь. Тонкая огненная полоска опоясала притолоку, так что Рокботэм одно мгновение стоял в огненной арке; он вышел, и огонь исчез. Энтони проследовал за ним в прихожую; пока он шел через нее, там тоже внезапно вспыхивали и исчезали язычки — один на мгновение обвил стойку для зонтов, другой светлым пятном растекся по крышке огромного сундука, еще один алым цветком распустился прямо посреди стены, а затем свернулся и увял. Энтони поравнялся с доктором и попытался заговорить, но в это мгновение резкая боль пронзила тело рядом с сердцем, словно его ранил клюв гигантской птицы. Он невольно охнул, и доктор обернулся.
— Вы что-то сказали? — спросил он.
За дверью, приоткрытой экономкой, свисала занавесь скачущих языков пламени. Экономка смотрела сквозь нее в сад. Боль снова ударила в сердце Энтони. Он покачал головой, невнятно бормоча, пока доктор прощался с экономкой, тоже кивнул ей на прощание, и в этот момент боль отпустила его, оставив трепет облегчения. В этом состоянии целительного покоя он сел в машину.
— Гром до сих пор гремит, — сказал доктор, когда они отъезжали.
— Неужели? — ответил Энтони. Его не особенно удивило, что он не слышит дальних раскатов. Если бы слуги Бессмертных были слепы и глухи к образам и звукам, ведомым обычным людям, это было бы несколько неловко. Возможно, именно поэтому в прошлом многие из них пришли к такому ужасному и болезненному концу. Но гром — который, как он знал, был не громом, а рыком хранителя ангельского мира — он, конечно, слышать не мог. Он почти чувствовал, что мог бы услышать, если бы сосредоточился, но зачем тратить внимание, если это никому не доставит удовольствия?
Пока они ехали, Энтони рассеянно поглядывал по сторонам. Далеко не все было ясно, но кое-какие связи уже начинали просматриваться. На окраине города ему показалось, что вдали мелькнула тень льва, но страха Энтони не испытал. Сила, которая однажды опрокинула его, сейчас не имела над ним никакой власти, он был внутри нее и под защитой одной из великих Идей, самой Мудрости, познавшей не только весь мир, но и самое себя; сама традиция Идей и Ангелов была лишь перышком, слетевшим с ее вечно взмахивающего крыла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
