2
На следующее утро я выехала на такси вместе с группой студентов из маленькой гостиницы, в которой остановилась. Они высадили меня в Сонавле, где обитали те хиджры, что забрали тело Сами. Они жили над общественной баней в трех километрах от святилищ Хаджра и Барла и в десяти километрах от студии Проспера.
Здания здесь были в основном одноэтажные. Те из них, владелец которых мог себе это позволить, были выкрашены в глянцевитый ярко-лазурный или пурпурно-акриловый цвет, те же дома, чьи владельцы победнее, были просто побелены. На перекрестке четырех главных улиц четыре похожих на ракеты индуистских храма из белого мрамора венчали четыре угла главной площади городка, напоминая судки для соли и перца в стиле «арт деко».
Над крышами домов возвышались другие храмы, и остатки того, что производило впечатление древней храмовой резьбы, пунктиром прочерчивали стены недавно построенных жилых домов. Там, где какой-нибудь американский городок разместил бы череду уличных заведений, посвященных поклонению священному «Маку», божеству «фаст фуд», в этом городишке теснились придорожные алтари Ганеши и Шивы, предназначенные для искателей легкой духовной поживы, религиозного «быстрого питания».
В бане работали подтянутые мускулистые женщины, напоминавшие бегуний на марафонскую дистанцию. Они жестом показали мне дорогу через внутренний дворик и затем вверх по лестнице в затененную деревьями, прохладную, чистенькую комнатку, как будто явившуюся из моего деревенского детства. Окна не больше полотенец для умывания в толстенных стенах, покрытых голубоватой побелкой, усиливающей ощущение прохлады. А сверху по стенам идет роскошный живописный фриз из белых вьющихся цветов и листьев. В одном углу комнаты стянутая веревкой койка, на нее в несколько слоев сложены стеганые одеяла, и над всем этим – маленький алтарь Богине-Матери.
Кроме этого, комната набита всякой неуместной здесь пошлостью: пластиковые вазы с роскошными букетами из искусственных цветов, телевизор, не извлеченный по какой-то причине из фабричной упаковки, яркие лубочные миниатюры с Шивой на стенах, перемежающиеся с не менее яркими бутылками дешевых иностранных ликеров.
Все четыре женщины встретили меня, хором произнеся негромкое: «Намаете». Одна из них прикрывала лицо краешком сари, но я все-таки сумела разглядеть его изящные черты, настолько тонкие, что с трудом можно было поверить в то, что когда-то она была мужчиной. Напротив, руководитель и гуру этой колонии по имени Бина оказалась на несколько сантиметров выше меня, с широкими черными бровями, громадной тяжелой челюстью и настоящим боксерским носом, хорошенько потрепанным не в одном десятке боев. Внизу мне уже сообщили, что она неплохо говорит по-английски.
– Это вас удивляет? – спросила она. – Большинство из нас неплохо говорит на нескольких языках, так как мы много путешествуем по стране. И далеко не все – выходцы из низших каст. Я сама происхожу из среднего класса, из семьи торговца и изучала английский в колледже. – Она налила мне чаю. – Знаете ли, вы не сможете увидеть тело Сами, и я даже не имею права обсуждать с вами подробности ее похорон. Это секретная часть наших ритуалов.
– Я просто хотела задать несколько вопросов по поводу того, почему, как вам кажется, Сами оказался в Бомбее.
– На протяжении последних пяти или шести лет ей очень нравился Бомбей. Сюда она приезжала только отдыхать и затем без всяких предупреждений отправлялась туда опять... Сегодня здесь, завтра уезжает и общается там со всякими дурными людьми.
– А что это были за дурные люди, Бина?
– Подонки с темных окраин киномира, хулиганье, «зенана» – юноши, наряжающиеся хиджрами, чтобы заниматься проституцией. Я – приличная женщина и хочу дать своим дочерям достойное воспитание. Много раз мне приходилось штрафовать Сами: пятьдесят одна рупия – за катание на велосипеде, пятьдесят рупий за пользование бритвой вместо вырывания волосков с помощью пинцета, чтобы кожа оставалась гладкой.
Я поморщилась, вспомнив боль, которую испытала в тот единственный раз, когда мне проводили восковую депиляцию на ногах.
– Значит, вашим дочерям не разрешается бриться?
– Домашний гуру вправе решать этот вопрос, – ответила она высокомерным тоном пожилой статс-дамы. – Конечно, хиджра может жить и самостоятельно, но жизнь без гуру – все равно что жизнь без матери. Как вы сможете добиться хоть какого-то положения в обществе? Каждый скажет вам: «Посмотрите, у нее нет матери. Как она вообще может существовать?» Мать – это ваша сущность.
– И Сами агрессивно реагировал на ваши наказания? – продолжала я свои расспросы.
– Неужели вы позволили бы своим детям критиковать ваше поведение?
– У меня нет детей. – На свете и без меня хватает нежеланных матерей.
– Но дети воплощают в себе надежду! А вы находитесь в том возрасте... и довольно привлекательны. – Она окинула осуждающим взглядом мою одежду в мальчишеском стиле. – На что же вы рассчитываете? Кто защитит вас в старости? В преклонном возрасте для нас всегда найдется место в семействе хиджры. А кто будет заботиться о вас, когда вы состаритесь? – Бина сочувственно покачала головой. – Это как раз то, что я никогда не могла понять в западных женщинах. Моя мечта – иметь детей. А здесь гуру – Мать для всех. Многие хиджры впервые приходят сюда совсем маленькими детьми. Порой они даже не знают своих настоящих родителей. Постепенно и очень-очень медленно они учатся быть настоящими леди и вести себя соответствующим образом.
– А Сами? Не потому ли он оказался на пляже Чоупатти, что не захотел вам повиноваться?
И тут только командирская манера Бины смягчилась, и стало видно, как в ней борются материнские чувства с природным характером боксера-профессионала. По ее словам, Сами была хорошей девочкой-христианкой, посещавшей среднюю школу при монастыре до девятого класса.
– Вечно сидела за книгой. С утра до вечера. Но до того, как она нашла нас, ей приходилось торговать своим телом, потому что ее папе и маме Сами была не нужна. Они говорили, что она позорит их, одеваясь в женскую одежду. Но Сами была наделена большим художественным талантом. – Бина указала на настенный фриз. – Это сделала она. Сами скопировала узор с книги. Она могла в точности повторить какой угодно орнамент. – Некоторое время Бина пристально, испытующе всматривалась в меня, прежде чем решиться на следующий шаг. Наконец она сказала: – Пройдемте сюда, пожалуйста, и я покажу вам, какой девушкой была Сами.
Мы прошли по дому до маленькой комнатки, стены которой были сверху донизу покрыты фреской, напоминавшей по искусности и невероятной степени детализации узора игольное кружево XVIII века.
– Это комната Сами, – сказала Бина. – Все это она сделала сама. Многое другое из того, что ей принадлежало, мы похоронили вместе с ней. Сохранили только это. – Она взяла книгу с маленького прикроватного столика. – Потому что она не наша.
Книга оказалась очень дорогим изданием «Изобразительного искусства Индии и Пакистана», опубликованным Индийским обществом охраны памятников. На одной из первых страниц стояла печать:
СОБСТВЕННОСТЬ ЦЕНТРАЛЬНОГО ОТДЕЛА РЕКВИЗИТА В БОМБЕЕ. ВЫНОСИТЬ ИЗ БИБЛИОТЕКИ ЗАПРЕЩЕНО
Листая книгу и просматривая великолепные фотографии, я обратила внимание на зарисовки на полях – копии с этих фотографий, сделанные удивительно талантливым рисовальщиком. Не удовлетворившись рисунками на полях, тот же самый художник воспользовался листком бумаги, на котором стояла печать какого-то отеля «Рама», и изобразил на нем лик улыбающегося Шивы под разными углами зрения. Для копии с фотографии в этом изображении было слишком много живого чувства и даже чувственности, и создавалось впечатление, что мастер успел запечатлеть Шиву за мгновение до того, как бог превратился в камень.
– Если и это работа Сами, – сказала я, – то он был не просто талантливым копиистом.
– Это – работа Сами. Рисунки она сделала в святилищах, расположенных неподалеку отсюда. Если вы пообещаете вернуть книгу ее владельцам, то можете оставить ее у себя. Я не хотела бы хранить здесь, в нашей обители, краденые вещи.
– Бина, а что же все-таки, по твоему мнению, произошло? Почему Сами так изменился?
Она покачала головой:
– Я могу вам только сказать, когда это произошло.
Она вывела меня на балкон. Стены первого этажа по всему периметру внутреннего дворика были расписаны изображениями танцующих девушек. Фреска была выполнена в мужественном стиле художников из пустынь Раджастана. У последних двух девушек отсутствовали лица. Одежды их тоже остались на стадии эскиза. Они казались призраками среди живых танцовщиц.
– Сами пришла к нам из Раджастана, – сказала Бина. – Несмотря на это, она говорила на языке маратхи с бомбейским акцентом. Скорее всего свидетельство того, что ее семья из Бомбея. Но, уйдя из дома, она оказалась именно в Раджастане. Думаю, она всегда искала дом. Поэтому я и разрешила сделать эту роспись, хотя настенная живопись – исключительно мужское занятие. Она казалась счастливой и довольной. И вот пять лет назад начала ездить в Бомбей.
