Что до Пабло Эскобара, то 1989 год для него тоже стал роковым. В этом году он настолько обнаглел, что поднял руку на президента Колумбии. По приказу главы наркокартеля Луис Карлос Галан – законный глава государства – был убит. Эскобар перегнул палку, пересек запретную черту. Одно дело быть любимчиком Медельина, эдаким Робин Гудом, выходцем из низов, строящим на кокаиновые деньги стадионы и школы для бедняков, а другое – террористом и заказчиком политических покушений.
На армию Эскобара обрушилось колумбийское правосудие. Он не нашел ничего лучшего, как добровольно сдаться полиции, но с условием выбора места лишения свободы и гарантии недопустимости его экстрадиции в США. Властям ничего не оставалось делать, как согласиться.
В специально выстроенной для Эскобара и на его деньги тюрьме в стиле «люкс» с бассейном и футбольным полем узник чувствовал себя все тем же всемогущим Эскобаром и продолжал руководить империей.
Это не могло продолжаться долго. Бывшие партнеры по наркобизнесу не желали больше терпеть свирепого Пабло, покрывающего свою слабость чрезмерной жестокостью. Агония привела к новым виткам насилия и террора. Под раздачу попадали и верные люди. Вскоре после побега из собственной тюрьмы он остался в полном одиночестве. Ему хотелось увидеть мать, жену, детей и больше ничего.
Все каналы связи отслеживались спецслужбами. Он был прекрасно об этом осведомлен, но все же позвонил. Потому что устал прятаться. Телефонный звонок родным решил его судьбу. Участь Эскобара – быть застреленным в своем временном пристанище, на конспиративной квартире, при оказании сопротивления полиции, никого не удивила. Эскобар, повинный в гибели тысяч людей, был хладнокровно убит.
Фидель Кастро, в любви и уважении к которому убитый Пабло неоднократно признавался при жизни, никак не отреагировал на смерть своего фаната…
21 декабря, 1999 года
Гавана, Куба
– Знаешь, что сказал Хуан Мигель Гонсалес на митинге? – заинтриговал брата Рауль.
– Что?
– Он сказал, что не вернется на Кубу без сына! – лукаво сощурился вице-президент и министр обороны.
– Правильно сказал, – оценил Фидель.
– Эти слова можно понять как угодно, – изложил свою точку зрения Рауль. – Такую фразу кое-кто может истолковать превратно.
– Каждый пусть трактует, как хочет, я верю этому парню, – отмахнулся команданте.
– И все-таки… Мы не можем допустить фиаско, – говорил вслед покидающему кабинет брату Рауль. – В Америке я приставлю к нему нашего человека. Пусть только попробует нас обмануть… – Последние фразы министра обороны не достигли ушей Фиделя. Он уже был далеко.
Охранник открыл главе государства дверцу «Мерседеса». Автомобиль тронулся и помчался в сопровождении эскорта от здания министерства обороны к Малекону.
Рауль недолго наблюдал за удаляющейся кавалькадой, затем машинально набрал номер начальника департамента внешней контрразведки, осуществляющей надзор над высланными из страны.
– Дай мне данные по агентам в Майами. Нужен чистильщик, специалист высочайшего класса.
– Есть такой, – с радостью доложил глава департамента, польщенный доверием вице-президента и готовый услужить своему кумиру даже ценой собственной жизни – к примеру, обмотаться взрывчаткой и взорваться в здании Пентагона или ЦРУ. – Даже не один, у нас там работает группа Карлоса. Особые поручения выполняет агент Рамон.
– Держи их наготове. Инструкции получишь лично от меня. Дело безотлагательное.
– Понял.
… На телестудии все суетились. Фидель выглядел неважно. Словно старик Хемингуэя, устремленный очами в бескрайнее море, познавший его и оттого печальный.
– Через десять минут эфир, – торопил режиссер новостной программы, призывая ассистентов и гримера проявить больше расторопности. Визажист слишком медленно колдовал над легендарной бородой и поредевшей седой шевелюрой команданте. А волосики его густых черных бровей все еще торчали невпопад.
Собственный внешний вид никогда не волновал Кастро. Но раз телевизионщики считают всю эту возню необходимостью, то пусть делают свое дело. Щеточки стилиста прошлись по щекам Кастро, не вызвав в его мускулах ни малейшего сокращения. Шальные метафоры, сравнивающие объект наложения визажа с застывшей мумией, забродили в голове мастера пудры и ножниц, но тут же исчезли, ибо команданте моргнул. К тому же все здесь знали – Фидель живее всех живых и останется таким, даже если умрет. Дай Бог ему здоровья.
Позади десятки лет бескомпромиссной борьбы с грозной империей, покорившей все страны и народы. Все, кроме Кубы. Нет больше союзников. Все продались. Даже русские. Он остался один. Последний из могикан.
Нет, не один! С ним его гордый народ, признавший в нем своего морального лидера, не склонивший колен перед эмбарго и угрозой вторжения.
Он часто выходит к ним. Прямо на улицу. К торговцам мелких лавчонок, рабочим табачных мануфактур, ремесленникам и художникам, парикмахерам и прачкам, их озорным ребятишкам и почтенным старцам, которые помнят его молодым. Он часами разговаривает с ними обо всем – о табачных плантациях, сахарной сафре, гражданской войне в Колумбии, а главное, о положении дел на Кубе. Общаясь с ними, он пытается понять, нужен ли он им еще или его время вышло и пора отойти в сторону, дать дорогу молодым. Возможно, тогда они заживут лучше. Не будет перебоев с продовольствием, отпадет надобность в карточной системе. Каким курсом они пойдут, когда он передаст штурвал управления страной другому человеку? Пусть не такому популярному, простому человеку с пониманием повседневных нужд населения, человеку, которому не будет мешать договариваться с американцами то, что мешало ему все эти годы, – гордость…
* * *Тогда, в самом начале, сразу после победы революции, он приехал в США – самую великую и самую сильную державу во всем мире. Его встретили по-рабочему, холодно и не церемонясь, как свежеиспеченного ниспровергателя хунты в одной из банановых республик, что явился на ковер к милосердному хозяину. Хозяин пожурит, простит и обласкает, и все вернется на круги своя…
Поселили не в самом дорогом отеле, что, впрочем, не обидело Фиделя, готового жить хоть в негритянском квартале, лишь бы его выслушали в Конгрессе. Своего он добился, правда, сенаторы и конгрессмены восприняли заявление долговязого бородача насчет национализации латифундий с некоторой долей иронии. Этот выскочка из карликовой страны не продержался у власти и года, а уже посягает на частную собственность – святая святых, то, на чем зиждется благополучие Америки, столп ее процветания и залог ее будущего.
Фидель ожидал от принимающей стороны как минимум уважения, но вместо этого на следующий день к нему в номер постучался какой-то набриолиненный тип в полосатом костюме, представившийся сотрудником госдепа. Незваному гостю открыли дверь и спросили о цели его визита. Обладатель наглой физиономии с ухмылкой сообщил:
– Я отвечаю за кубинские дела.
Фидель осек его той же фразой, придав ей иную интонацию:
– Я отвечаю за кубинские дела, – и захлопнул перед пижоном дверь.
Уважение лидер новой Кубы все же получил… От простых американцев. Всякий раз, когда он выходил из отеля, его встречала не только сотня шустрых репортеров, но и восторженная толпа вашингтонцев, рукоплескающая кубинскому вождю.
Одна рыжая девчушка лет пятнадцати прорвала все кордоны и, пробравшись к своему кумиру со скомканным клочком бумаги в руках, застыла перед ним как вкопанная, не произнося ни слова. Федеральные агенты, впопыхах исправляя собственную оплошность, бросились к нарушительнице, но Фидель остановил их непререкаемым жестом.
– Ты так и будешь молчать? – подбодрил ее бородатый великан.
– Я просто не знаю, как к вам обратиться – ваше превосходительство, господин президент или товарищ Кастро? – призналась рыжая бестия.
– Раз у тебя получилось обойти всех этих стражей, зови меня просто… Фидель, – погладил он девочку и расписался на ее мятом клочке.
Толпа захохотала, оценив чувство юмора команданте. На волне всеобщего одобрения Фидель, уже решивший прервать свой бесплодный визит в США и возвратиться на родину строить новую жизнь, сделал серьезное заявление:
– С чего начинается революция? Что может заставить горстку плохо вооруженных смельчаков пойти на штурм хорошо укрепленной казармы с до зубов вооруженным гарнизоном регулярной армии? Только то, что по-другому они не будут услышаны. Их мнение останется гласом вопиющего в пустыне. Дети их соотечественников разделят судьбу своих неграмотных родителей, влачащих жалкое существование лакеев. Революционеры жертвуют своей жизнью не ради славы, ведь альтернативой для них легко может стать бесчестие. Не ради денег – мертвым деньги не нужны. И даже не от отчаяния, ведь они верят в справедливость своей борьбы, а значит, и в то, что их дело в конечном итоге одержит победу. Они идут на смерть, истосковавшись по уважению. Их никто не спрашивал, как они живут, а они не хотят спрашивать, как им умирать!
