Надо сказать, что парень воспринял юмор без обид и тут же поделился сигарой, пустив ее по кругу. Толпа вмиг простила везунчика. Новые счастливчики, не имея представления о тонкостях сигарного табакокурения, втягивали дым в легкие, кашляли, удивлялись крепости «Партагаса» и передавали друг другу вожделенную добычу.
Фидель одобрительно кивал и широко улыбался, разводя руками и извиняясь, что не был столь предусмотрителен и не захватил свой хьюмидор. Правда, сигар, что в нем хранились, все равно не хватило бы на всех выявившихся в этот день поклонников кубинского табака. Переводчик перевел смысл сказанного команданте, и толпа вновь забросала небо шапками, крича: «Вива Фидель! Вива Куба! Вива Плая Хирон!»
* * *В эти десять минут перед выходом в прямой эфир Фидель подумал, что бедному Хуану Мигелю придется ой как туго в Америке. Гусанос потребуют у него отказаться от своего гражданства ради сына. Те, кто подкупает, всегда предлагают святые мотивы для оправдания подлости. Так они выражают заботу о твоей душе, которую отнимают для себя.
Его ведь тоже пытались купить. И он часто шел на эту сделку со своей совестью, ибо считал, что вершит благо для своего народа. Ведь это правда. Почему он вспомнил свою первую поездку в СССР сейчас? Больше нет той великой страны, которая выкладывала миллиарды только зато, чтобы он называл себя марксистом-ленинцем. Его друг Че говорил тогда: «Советы требуют, чтобы мы строили коммунизм, хотя сами далеки от Маркса». Че всегда говорил то, что думает. Идеологические споры с ним продолжались часами, и Че никогда не сдавался даже под натиском аргументов Фиделя. Русские же устали с ним спорить. А однажды наступило время, когда Фидель понял – русские хотят, чтобы он ради Кубы пожертвовал другом, который не задумываясь отдал бы за него свою жизнь. Попросту они хотели, чтобы он предал Че Гевару…
– Ну и хорошо, что русские далеки от Маркса, – ответил неугомонному спорщику Фидель. – Спустись с небес. Ведь марксизм – во многом сказка. Люди талантливы и трудолюбивы по-разному. Поэтому одни зарабатывают больше, другие – меньше. Деление общества на классы неизбежно даже при равных стартовых возможностях. Бороться с расслоением общества – все равно что сражаться с ветряными мельницами. Просто старт надо дать для всех, а не только для избранных. Этим мы сократим разрыв между беднейшими слоями и богатыми людьми.
– Если людьми правит прибавочная стоимость, а не сознательность, тогда ты прав, – с блеском в глазах спорил Че.
– Я попробовал было одолеть «Капитал», но сдался на триста семидесятой странице. У Маркса мне понравилось «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта». Я проглотил ее еще в тюрьме на острове Пинос. Гюго в каком-то смысле уступает Марксу. Описывая то же самое, он крайне романтичен, его текст изобилует напыщенной и временами многословной эрудицией. Но ты, я смотрю, от Маркса в еще большем восторге, чем я, – сделал вывод Фидель и продолжил: – Значит, не зря на тебя жалуется министр внешней торговли. Он сказал, что ты планируешь отменить деньги…
– Их надо не отменить, а заменить моральным стимулированием и вознаграждением в виде различных социальных услуг. К примеру, бесплатным посещением спортивных и культурных учреждений, – убежденно доказывал Че.
– Надо же! До чего вы любите крайности. Рауль убежден, что деньги для защиты революции следует зарабатывать любыми путями, a в условиях эмбарго не исключил и криминальные способы пополнения бюджета. Как единственно доступные. Че еще более оригинален – взять и отменить деньги! Такими экспериментами вы отправите народ в могилу. Где логика? Элементарная логика. Сперва мы даем людям землю, а потом отменяем деньги! А люди мечтали получить землю, чтобы зарабатывать деньги. Выходит, мы хотим оставить их с носом, – утрируя, полушутя Фидель изложил политическую платформу друга, еще не предполагая, насколько далеко эти утопичные взгляды проникли в сознание Че, укоренились в нем и поглотили его неугомонную душу.
Разногласия между вождями революции тогда еще не приобрели острой формы. Однако предпосылки были налицо. Фидель действовал в русле обстоятельств, Че прокладывал собственный фарватер. Просто аргентинец очень спешил. Че торопился осуществить то, ради чего жил. Многие потом скажут, что жил он ради своей смерти, сделавшей практика Че бессмертным романтиком революции.
Гипертрофированное чувство свободы не давало Че, страдающему астмой, и в прямом, и в переносном смысле вздохнуть полной грудью. Ведь он не признавал ничьего диктата и потому вынашивал планы «континентальной герильи»[48]– он страстно желал, чтобы примеру Кубы последовала вся Латинская Америка, избавившись от янки разом. Затем континент возглавит блок неприсоединившихся и дистанцируется от Советов, по сути таких же империалистов, которые так же, как гринго, дают займы под проценты и закабаляют должников. Таков был план Гевары.
Люди, подобные Че, сделавшие свободу предметом своего вожделения, готовые положить свою, и не только свою, жизнь на алтарь этой беспощадной борьбы за новый мир, подсознательно стремятся к неограниченной власти. Ведь только достигнув абсолютной власти, такой мечтатель может обрести полную свободу. При этом другие должны будут подчиниться его воле и принять его идеологию, а быть может, превратить в культ носителя этой идеи. Иначе они могут прослыть несовершенными, людьми старой формации, не принимающими нового, передового… врагами революции.
Че, после победы восставших провозглашенный специальным декретом гражданином Кубы с правами рожденного кубинца, героический «солдат Америки» Эрнесто де ла Серна Гевара, боготворимый массами, оказался никудышным министром промышленности и несостоятельным директором Национального банка. Мало того, он проявил себя и как сомнительный дипломат. Пытаясь обозначить независимую позицию лидерам третьего мира, он стал искать контактов с китайцами, ссоря тем самым Фиделя с Москвой, не признающей самодеятельности «младших братьев».
В декабре 1964 года Че с трибуны ООН отпустил едва заметную, искусно завуалированную шпильку в адрес СССР, сказав: «Мы марксисты, но, как и неприсоединившиеся, мы боремся с империализмом». В КГБ умели читать между строк. Но настоящая беда случилась 24 февраля 1965 года. В Алжире.
Че прибыл в бывшую колонию Франции как участник афроазиатской экономической конференции и уже без эзоповых стилистических конструкций обрушился там на СССР. Фидель не верил своим ушам, слушая радио, но эти слова действительно исходили из уст его друга:
– Советский Союз продает свою помощь народным революциям, исходя из эгоистической политики, далекой от великих задач международного рабочего класса… Как можно говорить о «взаимной выгоде», когда на сырье, добытое с таким трудом бедными странами, и на технику, созданную на гигантских автоматизированных заводах, установлены одни и те же цены мирового рынка? Если мы ведем подобные отношения между нациями с большим индустриально-техническим потенциалом и нациями, еще не вышедшими на столь высокую ступень развития, мы признаем, что развитые соцстраны являются в определенном смысле пособницами империалистов!
Если бы в момент выступления Че Кастро находился рядом, он в порыве гнева разорвал бы аргентинца на куски. Не потому, что был не согласен с ним. А потому, что нельзя рубить руку кормящего, что Че в силу своей горячности попытался сделать в Алжире.
Когда Че вернулся на Остров, гнев Фиделя был несколько нивелирован выволочкой из Москвы, оскорбленной спичем «чрезвычайного посла Кубы». Раздражение от нагоняя «старшего брата» освежило в памяти Фиделя те тяжелые дни Карибского кризиса, когда Советы и Штаты договорились о мирном урегулировании ракетного вопроса за спиной кубинской стороны. Такова судьба малых стран. Империи жертвуют ими, как безмолвными пешками, в бесконечных хитросплетениях и компромиссах политических гамбитов. Но ведь пешкой в данном случае они посчитали его, лидера суверенного государства, отстоявшего свое право на жизнь, как Давид, сразивший Голиафа. Гордость кубинца. Она одинакова для всех. Однако Фидель понимал, что если он не подавит ее сейчас, то хуже будет не ему – это сущая ерунда, плохо будет его народу.
Да, гнев прошел. Еще и потому, что Фидель верил в искренность поступков неисправимого романтика Че, ответом которого на безвыходную ситуацию всегда был необдуманный, спонтанный радикализм. Однажды в юности, в рождественскую ночь, Эрнесто бросился вплавь преодолеть бурную реку, разделяющую веселящихся здоровых людей с обитателями лепрозория для прокаженных Сан-Пабло. Его влекла к больным жалость, придававшая ему силы и заставляющая присоединиться к обреченным на скуку. И его меньше всего пугало водное препятствие, которое доселе не переплывал никто излюдей…
