а из молодёжи, кажется, один я, ну и милиционер с жидковатыми, по возрасту, усишками и прыщами, задержавшимися на некрасивом лице.
— Уф… простите за опоздание, Михаил! — Анатолий Борисович, он же Натан Борухович, сходу начал извечную игру русского интеллигента, виноватого заранее и во всём.
— Да что вы, что вы, Анатолий Борисович… — меня немножко коробит от таких манер, но… почти привык, и пока рано отвыкать!
— На дачу вот решил проехать, — Натан Борухович несколько громогласен, и вообще — несколько суетлив, безобиден, чудаковат… и всё это — маска, давным-давно привычная, въевшаяся в саму суть. Странно бывает видеть такое у людей, прошедших войну и лагеря, но явление это вовсе не редкое. Своеобразная социальная мимикрия.
— Да, на дачу… — ещё раз повторяет мужчина, — решил вот проверить, как там — сильно ли замело снегом? А то, знаете ли, хочется встретить Новый Год за городом, вот заранее…
— Да, Анатолий Борисович, — как бы спохватываюсь я, — мама свитер велела передать! Сказала, чтобы вы обязательно примерили дома, и посмотрели, как сидит. А потом непременно, непременно к нам!
Собеседник рассыпался в благодарностях, и милиционер, о скуки наблюдавший за нами с довольно-таки близкого расстояния, заскучал, и, ковыряя в носу, отошёл в сторону, зевая и рассеянно глядя по сторонам, в надежде обнаружить более интересные объекты для наблюдения.
— Вам… вот, держите! Да берите, я вам говорю! — Натан Борухович настойчиво суёт мне в руки самошитую брезентовую сумку, набитую всякими вкусностями, и как понимаю, не вполне советскими.
— Я заходил к Евгению Львовичу, — произносит он заметно тише.
— Непременно постараемся быть! — значительно громче, стараясь не коситься на проходящего мимо старого рыбака, одышливо пыхтящего и переваливающегося с боку на бок, — Второго, или может быть, третьего зайдём, вечером! Не знаю пока!
… и далее — то громко, о вещах обыденных, то совсем тихо, скороговоркой — о документах, которые нужно собирать, и самое главное — о людях, которые на что-то могут повлиять… вроде как, но это не точно!
Сказать, что меня от этого коробит, не сказать ничего! Все достижения СССР, действительные или мнимые, меркнут перед тем, что приходится — вот так…
Дома, разобрав сумку с деликатесами, записал, пока не забылось, имена нужных людей с примечаниями, список документов и прочие шпионские штучки, оставив записку в комнате, пройдя туда на цыпочках. Поколебавшись немного, дописал, что потом эту записку нужно или сжечь, или смыть в унитаз — во избежание…
Соседи наши — люди вполне симпатичные, но стукачей, то бишь информаторов, в этой среде — каждый второй, если не первый. Создавать ситуации, когда у человека нет выхода, кроме как подписать нужный документ, спецслужбы, да и просто милиция, умеют замечательно.
Не сомневаюсь нисколько, что вынужденное это сотрудничество тяготит нормальных людей. К куратору они бегают не с каждым чихом, да и информацию можно подавать не только обрезанную, но и под нужным углом, и значительная часть таких донесений — ничего не значащий мусор, который никто даже не читает.
Более чем уверен — большая часть людей, вынужденно подписавших документ о сотрудничестве, старается забыть об этом, как о страшном сне, а сотрудники органов, выполнив план по стукачам, кладут нужные документы куда-то далеко-далеко, относясь к делу очень формально и не утруждая себя лишней работой.
Не помню статистики, да собственно, и никогда ей не интересовался, но количество информаторов к моменту развала Союза, исчислялось как бы не сотнями тысяч! Поделить эти сотни тысяч на количество милиционеров и сотрудников КГБ, непосредственно работающих со стукачами, и на выходе получится пшик!
Формализм, нужный не ради получения информации, а ради получения подписи под документом о сотрудничестве. Знаменитое советское — выполним и перевыполним! Пятилетку за три года! Даёшь…
… ну и дают. План.
Рядовые сотрудники план по информаторам выполняют, ну а те, кто чуть повыше, получают ещё один инструмент влияния и возможность надавить, по необходимости, едва ли не на любого мало-мальски заметного человека. Да и сам человек, помня, что давал подписку, зачастую ломается, начиная вести себя с государством заметно более осторожно, и какая уж там диссидентская деятельность…
Все об этом, в общем, знают, и относятся не то чтобы с пониманием, но и без особого осуждения. Нормальная жизнь тоталитарного общества, для большинства привычная с детства.
Но рисковать? Увольте! Может, информатор стучит всерьёз, или отрабатывает какие-то грешки, или…
… поэтому дописал и подчеркнул! Во избежание.
«- Да вроде не хочется…» — задумался я при виде двери в туалет, но, пожав плечами, зашёл-таки сделать контрольный попис, а потом, не теряя времени, подхватил чехол с гитарой и выскочил из квартиры. На улице всё так же темно, но народу побольше, да и мороз, кажется, пошёл на убыль.
Постояв на остановке, влез в автобус и устроился с гитарой на задней площадке, не претендуя на сидячие места. Да и смысл? Пока отогреешь собственной жопой ледяную сидушку, так или выходить пора, или место уступать, так что, за редким исключением, в транспорте я просто не сажусь.
Вездесущие бабки, которым всегда и везде надо, чуть ли не сходу начали переругиваться, и, признаться, я так и не понял, по какому поводу! Хм… да и нужен ли им повод? Нет повода, так найдут, придумают…
На следующей остановке они переключились на молодую парочку, зашедшую в автобус и вставшую в обнимку — то бишь шалаву, которая никогда не сможет родить нормального ребёночка, и телка неразумного, а одновременно — алкоголика и уголовника.
— Вона! — тычет пальцем сморщенная Яга, наливаясь ненавистью, — Глядите, как зыркает! Чичас ножик достанет и вжух, вжух! Всех зарежет!
Не все в автобусе согласились с авторитетным мнением старых, поживших людей, которых надо уважать и слушать просто в силу возраста. Среди несогласных нашлись такие же старые и пожившие, с собственным, единственно верным мнением. Дискуссия о современной молодёжи и её моральном облике развернулась на весь автобус — так, что я вышел на одну остановку раньше, пока меня не зацепило брызгами скандала.
