не вполне укладывается в голове.
Девушка, впрочем, не обижается, решив, кажется, что я просто не хочу давать повод для ревности её парню. Он, как по мне, тот ещё абьюзер, но здесь это воспринимается как норма, ну и кто я такой, чтобы лечить людям мозги…
Она, чуть грассируя, начала читать на французском, тут же переводя — сперва буквально, а потом объясняя скрытые смыслы. Потом — собственно текст на русском, и…
— Знаешь, а неплохо, — задумчиво сказал я, прикидывая ситуацию.
— Саш! — заорал я, — Сашка! Давай сюда!
— Чего тебе! — Буйнов взъерошен и недоволен.
— Слушай! — приказываю коротко, — Да слушай, тебе говорю, не пожалеешь!
— Читай! — это уже Лере.
Она, чуть запинаясь от смущения, начала читать, и лицо Буйнова приняло задумчивое выражение.
— А? — заглядываю ему в лицо, — Неплохо, верно? А ведь целый пласт! Все по английским текста́м прутся, а мы ещё и французский охватим! Сливки!
Буйнов агакнул и задумался глубоко, очень интересно играя лицом. Лера, кажется, даже дышать перестала…
— Ну-ка… — ожил он, — давай, другие почитай.
Девушка начала читать, а я поглядываю на Александра, и…
— Берём, — резюмировал он, — годно.
Не забыв покритиковать слабые, по его мнению, места, и на что, собственно, нужно делать упор, он, тем не менее, остался доволен. А ведь и в самом деле неплохо!
У самого Буйнова есть вполне годные песни. Мои… то бишь и переводные, и собственно мои — исполняют с полдюжины групп разной степени известности, а тут, нате — ещё один переводчик и неплохой поэт, готовый сотрудничать с ним, Александром Буйновым! Тем более — действительно, целый пласт…
… а чуть погодя оказалось, что у Леры есть ещё и слух, и голос — несколько необычного тембра, но вполне интересный…
Я несколько недооценил как популярность Буйнова, так и желание людей попасть на сцену, и народ всё шёл, и шёл…
… а вахтёрша внизу вконец осатанела, визжа, как сломанная циркулярка.
— Вспомни чёрта, а он и появится, — вырвалось у меня при виде тётки, ворвавшейся в актовый зал с видом Медузы Горгоны в возрасте климакса.
— Я! — завизжала она, уперев руки в нечистый халат и делая шаг вперёд, — Заслуженный человек! Всю жизнь в училище проработала! Вот этими вот руками…
Она трясла руками и орала о том, что она — заслуженный человек, мешая в одну кучу то, что она своими руками убирает го́вна за всякими, и почему-то педагогику, к которой она никогда не была причастной. Но вахтёры и уборщицы в СССР, как квинтэссенция пролетариата, имеют преувеличенные представления о собственной важности, и, с руганью гоняя мальчишек грязными тряпками, она, очевидно, воспринимает себя на одном уровне с педагогами, потому как — воспитывает! И вообще, если бы не она…
— … всё бы тут грязью заросло! — орала она так, что дребезжали стёкла, — Да вы хоть знаете, что меня… сам Маленков!
Она замолчала, обводя нас грозным и торжествующим взглядом, а нам, судя по всему, полагалось быть в курсе этой истории, которую, как я понимаю, в училище знают решительно все! Но мы не все… и тётку закоротило — как от сбившейся программы, так и от обиды на нас, которые (щенки неблагодарные!) не знают таких заслуженных людей, как она, которых — сам Маленков!
Буйнов, привычный к общению со всякого рода неадекватами и последующим их укрощением, мягко перехватил инициативу. Подхватив её под локоть, он зажурчал, то повышая голос и напоминая, что наше присутствие здесь согласовано с директором, и это большая честь для училища, которое наша группа будет представлять…
… то понижая голос и обещая…
— … праздники на носу! — доносится до меня, — Все люди как люди, и ребятишки уже по домам сидят, отдыхают! Одна я…
— На взятку напрашивается, — прокомментировал я для Леры, наблюдавшей за этой сценкой с толикой весёлой брезгливости, и, пожалуй, неким этнографическим интересом, — но чтобы со всем уважением.
В руку Медузы перекочевала трёшка с профилем Ильича, и уровень звука упал, а чуть погодя, после двух мятых рублей, уборщица, она же вахтёрша и человек, без которого встанет весь учебный процесс, удалилась наконец походкой заслуженного человека труда.
— Ничего страшного, — прокомментировал Буйнов недавнее событие, но его движения, несколько нервные, контрастировали с утверждением.
— Ума не приложу, — негромко сказал он, доставая сигареты и прикуривая, усаживаясь рядом на край сцены, — что с ними со всеми делать?
Лера, будучи только что зачисленной в группу на неопределённых правах бэк-вокалистки и автора, так же неопределённо пожала плечами, отмалчиваясь. Своё мнение, если оно у неё есть, она умеет отстаивать, не особо стесняясь возраста и авторитета оппонента, но, когда не вполне понимает ситуацию, предпочитает молчать и слушать.
Но делать, действительно, что-то надо! Народу на прослушивание пришло много, хотя объявления и мы не давали. Сарафанное, мать его, радио…
— А ведь и голоса замечательные… — Буйнов вздохнул и затянулся, — и музыканты есть неплохие, но…
«Но» было вполне серьёзным — возраст! Здесь, в этом времени, многие в восемнадцать выглядят так, что невольно хочется обращаться к ним по имени-отчеству, как к человеку пожившему, прошедшему длинный и сложный жизненный путь.
Но проблема даже не в том, как они выглядят, а, пожалуй, прежде всего в том, что к двадцати пяти-тридцати многие бетонируются характером и привычками так, что ни убавить, ни прибавить! Они хотят на сцену, хотят свою толику славы, и, хотя им нравится современная эстрада и рок, меняться они не готовы.
Как минимум, они будут сопротивляться любым изменениям. Осознанно или нет, не суть… а это — конфликты!
Ну или как вариант — застой и невозможность выйти на уровень, хоть чуточку выше провинциальных ДК. Потому что здесь и сейчас рок — это готовность не просто к творчеству в заданных рамках, но и к экспериментам вне творческих рамок! Это
