В следующий раз я попал на Кубу через двадцать лет. Ржавые машины, обшарпанные отели и пустые магазины. Мы тогда говорили, что у нас в магазинах ничего нет, — и были не правы. Хотя бы веревка, мыло, гвозди, — но что-то обязательно было. А вот на Кубе в магазинах действительно ничего не было. Ничего — кроме продавца.
Но люди такие же приветливые и жизнерадостные.
В посольстве был прием по случаю 7 Ноября. Приехал и Фидель. Его сразу же окружили работники посольства, все очень высокого роста, чтобы не ниже Фиделя. Ко мне подошел мой старый знакомый Альфредо Гевара.
— Куба си! Янки но! — улыбнулся он и подмигнул.
Я виновато развел руками. (Чуть позже расскажу почему.)
— Пойдем к Фиделю. Он будет рад тебя видеть. — сказал Альфредо.
— Он меня не узнает. Мы встречались двадцать лет назад, и смотрел он не на меня, а на Скобцеву.
— Фиделю достаточно взглянуть один раз, и он на всю жизнь запомнит. Пошли.
И он сквозь охрану провел меня к Фиделю Кастро.
— Узнаешь?
Фидель, поседевший, но по-прежнему обаятельный, посмотрел на меня сверху вниз, затянулся сигарой и сказал:
— Фильм про маленького мальчика.
Узнал. Между прочим. В 1963 году в Москве я случайно встретил на улице Альфредо Гевару и тот пригласил меня на прием по случаю дня Кубинской Революции в ресторан «Прага».
Я надел черный костюм, галстук и пошел. В вестибюле, наверху, у лестницы, гостей встречал кубинский посол, молодой человек лет двадцати пяти, и его приближенные. Я пожал им руки и вошел в зал. Огляделся. Народу много, а знакомых, кроме Альфредо, — никого. Видно, я попал на прием не моего ранга — повыше. К столам не протолкнешься, почему-то на всех приемах, даже в Кремле, у столов обязательно толкучка — такое впечатление, что гостей дома неделю не кормили.
Вышел в вестибюль, закурил. Стоял напротив посла. Посол улыбнулся мне. Я — ему.
И тут охрана засуетилась, распахнулась дверь, и в вестибюль стремительно вошел маршал Советского Союза Семен Буденный. А за ним высшие лица государства, члены Политбюро: товарищи Микоян, Подгорный, Гришин, Фурцева…
Буденный поднялся по лестнице прямо ко мне, обнял, расцеловал и поздравил:
— С праздником тебя, камрад! Куба си — янки но!
А за ним и все остальные товарищи пожали мне руку, сказали: «Куба си — янки но!» — и прошли в зал.
Немая сцена. Я смотрю на посла. Он — на меня.
Я развел руками — и слинял.
Что говорят в Мексике о грузинах
В Тбилиси, со стороны отца, у меня было две тети — тетя Надя и тетя Лена, четыре двоюродные сестры — Тако, Марго, Кето и Марина и дядя Гриша — муж тети Нади. Когда я мальчишкой приезжал в Тбилиси, то очень любил у них бывать — особенно из-за дяди Гриши. Он в школе преподавал географию и рассказывал мне истории про дальние страны, и еще у него была настоящая шашка.
Я был единственным мужчиной, продолжателем рода Данелия, и тетки с сестрами любили меня и очень баловали. И по случаю моего приезда обязательно устраивали обед. Очень вкусный. Покупали говяжью вырезку или цыпленка — то, что сами ели крайне редко.
Они очень гордились, что мой отец — их брат — стал большим человеком, а потом были не прочь похвастаться и мной. Когда я после фестиваля в Акапулько приехал в Тбилиси, тети накрыли стол не как всегда в комнате, а составили столы на веранде и позвали подруг и соседок. Посадили меня на почетное место в торце стола — дяди Гриши уже не было — и средняя сестра Тако сказала:
— Гия, расскажи, что говорят в Мексике о грузинах.
И все с почтением уставились на меня. (Думаю, я был первым человеком, побывавшим в капиталистической стране, которого они видели живьем.)
Ну я, естественно, сказал, что мексиканцы грузин очень любят и уважают.
— Они, наверно, очень симпатичные, — сказала Тако.
Песня народов Севера
На фильме «Сережа» мы работали с композитором Борисом Чайковским. Он написал прекрасную музыку, и она точно соответствовала происходящему на экране… Но нам так показалось скучновато, и мы все перемешали: ритмичную музыку, написанную для проезда автобуса, поставили вместо лирического вступления, а под лирическое вступление Сережа идет в школу… И так далее.
Борис Чайковский, когда посмотрел фильм, перестал с нами здороваться.
На фильм «Путь к причалу» музыкальный редактор Раиса Александровна Лукина (она работала со мной почти на всех фильмах) порекомендовала пригласить молодого ленинградского композитора Андрея Петрова.
Он приехал — молодой, застенчивый. Я сказал ему, что срочно нужна мелодия песни. Поскольку матрос Чапин поет ее в кадре, к съемкам должна быть готова фонограмма.
Андрей спросил, есть ли слова. Я объяснил, что для меня важнее мелодия: она будет лейтмотивом фильма. А слова напишем потом.
Петров уехал в Ленинград и через неделю привез мелодию. Сыграл. Я сказал, что хорошо, но можно еще поискать. Он опять уехал и через неделю привез другую мелодию. Сыграл. Я опять сказал, что можно еще поискать. И так двенадцать раз. Остановились на тринадцатом варианте — мое любимое число.
Так мы потом и работали с Андрюшей сорок лет.
Между прочим. Те двенадцать вариантов тоже не пропали — они прозвучали в других фильмах, к которым Петров писал музыку.
Теперь мелодию нужно было утвердить в музыкальной редакции. Но главный музыкальный редактор ее забраковал: музыка с западным душком — не советская музыка. Не русская.
Я сказал, что не русская, но и не западная. Что, поскольку события происходят в Арктике, мы использовали мелодии народных песен чукчей. (Эту версию нам подсказала Раиса Александровна.)
И музыка была утверждена.
Написать слова я попросил поэта Григория Поженяна. Он написал: «Если радость на всех одна, на всех и беда одна…» И так далее. В слове «если» два такта, а в мелодии — три. Поженян потребовал, чтобы Петров выкинул лишний такт. Я сообщил об этом Петрову. Тут уж деликатный Петров не выдержал.
Телеграмма: «Москва. Мосфильм. Данелия. Я написал тринадцать вариантов мелодии, пусть этот Жеженян заменит одно слово!»
Поженян — задира, боксер, бывший десантник, — увидев, что его назвали Жеженяном, пришел в ярость и рвался в Ленинград, чтобы набить Петрову морду.
Конфликт уладили так: сказали Поженяну, что фамилию перепутало телеграфное агентство, а переделывать ничего не надо — ни слова, ни музыку. Споем безграмотно:
«е-е-сли» — в три такта. (Так и поет ее в фильме актер Валентин Никулин.)
Песню записали, она нам нравилась, но мелодию никто не мог запомнить — ни члены съемочной группы, ни я сам. «Не будут петь, — понял я. — Ну и не надо. Главное — есть настроение».
