Сегодня так же — только клыкастая улыбка уже не кажется такой уродливой. Красавица и чудовище? Пусть так, а что делать, если единороги давным-давно вымерли? А в сказках из чудовищ порой получаются вполне приличные принцы. Из этого, правда, недомерок какой-то выйдет. Вот он приосанился, будто чувствует мысли о нем, шевелит круглыми, как у мышки, ушами. А морда вовсе не крысиная, зверь больше похож на виденную только на картинке росомаху, особенно в профиль, когда останавливается и к чему-то прислушивается, повернув голову. В этот момент смешно подрагивают усы-вибриссы. Ярко-рыжие, они хорошо заметны даже с десяти шагов.
Около дуба — ставший привычным ритуал уступания дороги. Залезать на ветку не стала, чай, не русалка, на ветвях-то сидеть. Зверь лег, вытянулся, положил морду на лапы и смотрит с ожиданием. Концерт тебе? Ну что же, получишь! Флейта заныла на одной, самой верхней ноте, даже у самой заломило зубы. Слушатель подскочил, скривился от отвращения и замотал башкой. Что, разве не нравится? А вот так? Пальцы забегали по инструменту, и началась музыка — то тревожная, то торжественная, приправленная грустным запахом надвигающейся беды.
Закрыть глаза. Смотреть некуда — эти ноты никогда не ложились на бумагу. И почувствовать непонятную тяжесть на коленях — зверь улучил момент и, подобравшись поближе, положил голову. Тоже зажмурился от удовольствия. Даже кажется, что он впитывает в себя все звуки, не пропуская их на сторону. Будто гурман, но оголодавший гурман, дорвавшийся до изобилия.
— А ну, брысь отсюда! — Лена прекратила игру и отвесила слушателю подзатыльник. Тот ткнулся носом в голенище сапога, фыркнул возмущенно, но остался на месте. — Кто разрешил?
Молчание. Только следующий удар был перехвачен мягко, но решительно. Зубастая пасть сжала запястье аккуратно, чуть придержала, положила на колено, а потом, словно извиняясь, длинный шершавый язык прошелся по пальцам.
— Нельзя! Ты же ядовитый?
Вопросительный взгляд — что тогда можно? Только слушать?
— Да, только слушать. И не лизаться. — Ладонь потянулась погладить. — А ты мягкий, как кот Вася. Был кот, пока… Зверь, хочешь быть Васькой? Опять лижешься? По ушам получишь!
В глазах удивление — за что? А по ушам не нужно — лучше почеши за ними.
— Обойдешься! Ты, Васька, кушать хочешь? Или только людьми питаешься?
Обида. Крупными буквами читается: Я! ТЕБЯ! НЕ ЕЛ!
Лена сама не знает как, но поняла. Погладила успокаивающе страшную морду, стирая с нее горечь, и достала из кармана пакет с прихваченным из дома завтраком. Четыре запеченные в печке картошины, луковица, два огурца — все. Горсточка сушеных белых грибов в чистой тряпочке — лакомство и десерт.
— Будешь картошку? Я тебе ее почищу.
Зверь мотает головой, отказывается. Но вежлив — попробовал маленький кусочек, слизнув с ладони неожиданно длинным, ярко-красным языком. Щекотно.
— Чем же тебя покормить? У меня больше и нет ничего. Привереда ты, Васька.
Запах ванили сменяется мятой пополам с чабрецом — смотри! Хищник неуловимым движением выскочил из тени на солнце и замер. Шерсть поднялась дыбом, глаза округлились еще больше, уши встали торчком, усы перестали вибрировать. Волна удовольствия и сытости.
— Вы что, как деревья, солнышком? А зачем тогда…
Недоеденная картофелина выпала из руки и укатилась в траву. Слезы из глаз. Они не видят, перед ними встают лица погибших за три года друзей и знакомых. Умерших от голода, от яда и заражений, загрызенных тваренышами. Такими, как этот. Зверь уже рядом, слизывает бегущую по щекам соленую влагу, порой застывает, будто прислушивается к внутренним ощущениям. И запах мяты уходит, уступив место запаху боли. Он не похож ни на что, просто почувствуешь раз, и знаешь — это боль. Разрывающая душу пополам и связывающая нервы в тугой узел. В общий узел общих нервов.
Хрип. Стон. Открыла глаза.
— Вася, что с тобой? — Зверь катается по земле. — Что?
Изо рта пена с кровью. Бьется судорожно — умирает? Придержать, чтобы не покалечился? Лена упала сверху, отбросив мешающий карабин в сторону, и попыталась прижать Васька. Не получилось, он крупный и сильный, хоть и меньше размером ее самой. Но не намного. А когда ухватила за уши, стараясь удержать голову, вдруг наткнулась на взгляд распахнувшихся широко глаз. Общий узел общих нервов…
Нет, это была не память самого зверя. Скорее наследственная, может быть, генетическая или память предков. Но в нее затянуло, как в омут. Нет, не так — полностью растворило в ней, поглотило личность, а потом мучительно долго возвращало ее обратно.
Там были горящие города, задыхающиеся в ядовитом дыму планеты, армии механизмов, пилотируемых… управляемых тваренышами. Армии? А на Земле, значит, полигон? Это не так, и Лена уже сама знала ответ. Не полигон — небольшая по их масштабам тренировочная база молодняка с функцией естественного отбора. На полном самообеспечении, то есть — кормушка. А люди — одноразовые манекены в спортзале и вкусный приз за победу. Проигравших не считали и не жалели — расходный материал, выведенный в лабораториях на основе таких, как Васька.
Он же товар штучный. Командир. Их на всю Землю всего миллиона полтора. Сколько точно — неизвестно, естественный отбор для всех одинаков. Они предназначались для командования теми армиями, и только, но не управления ими или постановки задач — этим занимались исключительно Хозяева. Кто такие — тоже неизвестно. Их лица (морды?) в воспоминаниях всегда размыты и окутаны радужной сферой. Таинственные Хозяева тварей. Создатели тварей.
Сколько будет продолжаться обучение, Васька не знал. В каждом заложена своя программа, и после ее завершения должен включиться сигнал готовности. Кому и куда передается — тоже неизвестно. Наверное, технические разделы высокого искусства войны будут преподаваться не здесь и не сейчас, может быть, даже и не на Земле. Пока же в командирские обязанности входило справедливое распределение охотничьих угодий и сдерживание излишней агрессии. Задача уничтожения человечества не ставилась — иначе пропадал азарт, смысл и интерес. В первый год утолена жажда убийства, вбитая еще до рождения, и привит вкус к живой крови — этого достаточно.
Следующими этапами должны были стать штурмы и осады укрепленных населенных пунктов с применением местных ресурсов. Подкопы, тараны, катапульты — уровень Средних веков этого мира. Все взрывающееся, стреляющее, зажигательное и тому подобное программой категорически запрещалось. Противника требовалось убить клыками и когтями — приказ, нарушить который ни один зверь не в состоянии.
Лена открыла глаза и с недоумением увидела над собой ветви дерева. Это что, она уснула прямо на земле, позабыв про осторожность, и ей снились кошмары? А Вася? Поднялась рывком, сжимая лежавшую поперек груди «Сайгу».
— Васька, ты? Почему белый? Ты же зверь?
Непонимание, радость… мысли. И уже более четко:
«Зверь умер. Я — другой. Я — Василий».
— Говоришь?
«Думаю».
— Но… как?
«Было. Общий узел общих нервов. Я — это почти ты. Василий, и немного Лена».
— А я?
«Ты — Лена. Не Василий».
— Вася, а почему ты не пытался убить меня тогда, в самый первый раз? Когтями, зубами, как приказывает программа?
Недоумение. Обида.
«Убить музыку? Как? Зачем?»
— Но я же не всегда играла. По дороге сюда, например.
Понимание. Радость. Черемуховый запах радости.
«Брак. Сбой программы. Понимаешь?»
— Некондиция, значит. И куда теперь тебя, на переплавку? Или куда отправляют биороботов?
Скалится не зло. У них есть чувство юмора?
«Не роботы. Теперь просто жить. Командир — ты».
— Зачем я командир?
«Нужно. Цель — служить. Или самоликвидация».
— Сложно-то все как у вас, — проворчала Леночка и задумалась.
Нет, похоже, что сложности начались как раз у нее, а Васька свои благополучно свалил с больной головы на здоровую. Куда его теперь девать, домой забирать? Ну, допустим, через забор-то можно перелезть, чтобы не идти в ворота, или пусть подкоп делает, в конце-то концов. Но мама будет категорически против нового жильца и вполне отстоит свое мнение с помощью автоматной очереди. Вот младшие братья придут в полный восторг, но толку-то от такой поддержки?
— Вася, а ты точно без еды можешь обходиться? Только солнечным светом?
Улыбка.
«Не только светом. Но зачем знать? Чем питаются комары, когда в лесу нет грибников и охотников?»
— Шутишь? А потом возьмешь и отгрызешь мне голову.
Обида. Непонимание. Предельная серьезность.
«Зачем? Как? Я — это почти ты. Себя нельзя съесть».
— А других? Маму, папу, братиков, сестренку?
«Семья. Прайд. Только охранять».
— А чужие?
«Покажешь. Можно не есть, можно просто убить».
— Кровожадный.
