Стали допрашивать госпожу Мину. Но о чем бы ее ни спрашивали, она только кивала и неразборчиво бормотала себе под нос.
Тогда перед судом поставили старую Грит.
Присутствующие смотрели на нее с неприязнью: в сырой тюрьме старуху скрючило еще больше, и она не могла стоять прямо. Седые волосы грязными лохмами падали ей на лицо. Когда она говорила, ее голос скрипел, как несмазанная ось.
— Добрые господа судьи, — сказала Грит, — я живу в доме Звартов много лет. Когда умер мой муж, служивший у покойного Питера Зварта, эшевен милостиво взял меня в служанки, а без этого пропадать бы мне с голоду. И я верой и правдой служила ему, а потом его детям: старшей дочери — давно умерла, бедняжка — и господину Хендрику, и госпоже Мине. Я знаю их, как никто. И пусть господь Бог сей же час лишит меня языка, если скажу неправду. Мои господа такие же колдуны, как и вы. Ох, не думала я, что когда-нибудь обрушиться на нас такое несчастье; теперь вот господин Хендрик помер дурной смертью, и тело его треплют собаки, а госпожа Мина от горя лишилась разума. Ах, милостивые судьи! — вздохнула старуха, и слезы покатились по ее морщинистым щекам. — Я ведь помню их еще детьми — уж такие были славные крохи, тихие и послушные. Кто бы сказал тогда, что настанет день и их обвинят в таком страшном преступлении!
Судья спросил ее, не колдунья ли она.
— Я не колдунья, — ответила старуха. — Свидетель господь наш Иисус Христос, и пречистая дева, и святые на небесах — не колдунья и никогда не была ею. Многие меня знают и могут подтвердить, что посты я соблюдала как должно, и посещала церковь, и принимала святое причастие, и никогда не возводила хулу на Бога, и не причиняла зла людям, также как и мои господа. Клянусь в этом светлым именем Христовым.
Спрошенная, видела ли она дьявола в доме, Грит сказала:
— Ничего не видела.
Спрошенная, как умер Хендрик Зварт, служанка ответила:
— Не знаю, потому что крепко спала в ту ночь, о чем буду жалеть до конца дней… А знала бы, своими руками вырвала бы сердце злодею.
После этих слов силы оставили старуху, и она упала на пол. Но когда стражники хотели оттащить ее в сторону, Грит пришла в себя, вырвалась из их рук и крепко обняла госпожу Мину.
— Добрые господа судьи, будьте милосердны! — выкрикнула она. — Нет у меня больше никого, кроме несчастной моей Минеке. А на нее враз столько горя обрушилось, что разум не выдержал. Чего уж хуже? Господь наказывает строже всего, и если были за ней какие грехи, своими страданиями она все сполна искупила. А дьявольской метки вы на ней не найдете. Повитуха Статерс это подтвердит. Милости, милости, господа судьи! Пожалейте несчастную Мину Зварт, которая не колдунья, а бедная сумасшедшая. Мои дни сочтены; хоть я и боюсь смерти, но приму ее, коли будет на то ваша воля. А ей дайте пожить еще немножко, она никому зла не делала. Смилуйтесь, господа судьи!
Слушая ее, многие почувствовали жалость, а женщины плакали и повторяли вслед за Грит:
— Милосердия! Милосердия!
Тут со своего места поднялся Бартоломейс Имант, который до сих пор не произнес ни слова, а только слушал. Он поднял руку, и толпа притихла; потом он повернулся к судьям, и все они, кроме каноника, смущенно опустили глаза под его требовательным взором.
— Что я слышу? — негромко произнес дознаватель. — Что говорят эти люди? Они молят о снисхождении — к кому? К ведьме! К гнусному порождению тьмы и скверны, к существу, совершающему худший из всех возможных грехов, презревшему веру Христову и ее таинства, к существу мерзкому и вредоносному. Уж нет ли здесь дьявольского наваждения? Мой разум отказывается принимать такое. Когда я слышу, как взывают о милости к maleficius, у меня кровь вскипает в жилах! Ведь подобная милость была бы не чем иным, как страшным потворством нечистому, попустительством, худшим, чем отъявленная ересь. Опомнитесь! Жалость в ваших сердцах — прямая дорога в ад для вас и детей ваших; один шаг — и душа навек погублена, дьявол овладеет ею и подчинит своей воле. Кто осмелится утверждать, что не злокозненность ведьмы стала причиной слез, исторгнутых мнимым состраданием у людей, что стоят там, за дверью? Ведь не жалость им должно испытывать, а гнев и отвращение. И в ваших глазах, господа судьи, я читаю то же опасное заблуждение. Как? Вы охотно слушаете речи старухи! Меж тем следовало бы заткнуть ей рот или вовсе отрезать язык, но не допускать того, чтобы яд этих слов проникал в ваш разум и ваши сердца!
Судьи молчали, вид у них был растерянный. Но священник все же сказал:
— Обвиняемые имеют право говорить в свою защиту.
— Для них было бы лучше признаться сразу и на коленях просить прощенья у Господа, — ответил Имант.
— И все же вина этих женщин не вполне доказана, — возразил священник, — поскольку нет ни улик, ни свидетельств в том, что они исполняли колдовские ритуалы, произносили слова и угрозы, сопровождаемые порчей людей, животных или имущества.
— В таком случае обвиняемых следует добиться от них полного признания, не боясь прибегнуть к пытке, — сказал Имант.
При этих словах Грит еще крепче обняла госпожу Мину, а среди горожан поднялся ропот. Судьи начали совещаться: одни были на стороне дознавателя, другие, знавшие Хендрика Зварта и его сестру, утверждали, что показания свидетелей позволяют лишь предполагать об их виновности, но ничего не доказывают; священник же открыто заявлял, что черт может наводить порчу, не прибегая к посредничеству maleficas, и поскольку Зварты больше всех пострадали от явления злого духа, их следует считать жертвами, а не соучастниками.
Но тут опять заговорил дознаватель.
— Я вижу, что мои слова были услышаны, но не были приняты во внимание. Как и вы, господа судьи, я всем сердцем желаю, дабы установилась истина; поэтому я вынужден указать на то, что речь идет вовсе не о легком подозрении, а о вещах неоспоримых. Известно, что дом, в котором живут обвиняемые, неспроста пользуется дурной славой; нет сомнений в том, что дьявол являлся туда, а посему дом и все живущие в нем уже отмечены роковой тенью. Взгляните на этих женщин: служанка больна, уродлива, госпожа помешана. У Хендрика Зварта сожжена половина лица, словно дьявол приложил к нему руку. Напоминаю господам судьям, что есть знаки, которые ведьмы могут скрыть; здесь же истина открыта взору, как печать на телах нечестивцев. Но если этих улик и свидетельств не достаточно, чтобы доказать еретическую извращенность обвиняемых, я намерен представить суду иные доказательства давних сношений Звартов с дьяволом.
По знаку Иманта невысокий щуплый юноша в монашеской сутане положил на судейский стол несколько золотых монет, а стражники, стоящие в глубине зала, выступили вперед, ведя под руки еще одного свидетеля. Он шел, с трудом держась на ногах и низко опустив голову; одежда на нем превратилась в лохмотья, слипшиеся от грязи волосы закрывали лицо. Внезапно он оттолкнул держащие его руки, сделал шаг и выпрямился, глядя на дознавателя в упор.
