Ренье кивнул и продолжил:
– Эльфийская кровь способна вызывать у людей сильные чувства. Страх, любопытство, алчность, отвращение. Не у всяких людей, разумеется, только у некоторых, – добавил Ренье. – Большинство при виде красоты замирает в благоговейном восторге. И лишь жалкое меньшинство испытывает непреодолимое искушение напакостить, сломать, испортить. Я не занимался специальным исследованием этого феномена, но, думаю, дело тут не в воспитании, не в происхождении, а в каком-то странном дефекте души…
Он развел руками, как бы сожалея о собственном бессилии разобраться с проблемой.
– А, – уронил Гайфье, – ясно. Ну, не смею вас задерживать. Благодарю за разъяснение.
Он махнул Ренье каким-то отчаянным жестом и побыстрее ушел. Ренье недолго ломал себе голову над странным разговором. В конце концов, Гайфье – подросток. У всех в этом возрасте случаются малообъяснимые причуды.
* * *
– Господин Эмери будет счастлив видеть вас, – сдержанно произнес Фоллон при виде Ренье.
За минувшие годы Фоллон ничуть не изменился. Образец проницательности, предупредительности и скрытности.
Ренье скорчил рожу. Он не сомневался в том, что брат придет в ужас, когда узнает о затее. Но отступать было поздно. Юркнув за дверь, Ренье быстро заговорил со слугой:
– Скоро сюда привезут угощение. Здоровенный чан горохового супа, корзину хлеба, сушеные фрукты и бочонок вина. Кроме того, кажется, доставят копченые ребрышки. Видишь ли, любезный Фоллон, я затеял небольшой праздник для близких друзей.
– Не слыхал, чтобы у вас водились близкие друзья, – проворчал Фоллон, однако лицо у него сделалось очень внимательным: он запоминал каждое слово Ренье, дабы затем истолковать и сделать собственные выводы.
Выводы Фоллона отличались нелицеприятностью и, как правило, были на диво верны. Все то худшее, что он подозревал в людях, неизменно – увы! – оказывалось правдой.
«Это и означает обладать жизненным опытом», – объяснял он Ренье, когда тот в очередной раз со стоном вопрошал, как это Фоллону удается столь точно разбираться в людях.
«Да избавит меня милостивая судьба от подобного опыта, – вздыхал Ренье, – эдак я и к женщине под одеяло залезть не смогу. Лучше уж не знать, какая она в душе жаба».
Фоллон всем своим видом показывал, что Ренье действительно бы лучше не лазить ни к кому под одеяло.
Впрочем, Ренье быстро утешался и забывал о подобных беседах. До следующего раза.
– Ну, это такие близкие друзья, для которых я не стал бы беспокоить госпожу Домнолу, – объяснил Ренье. – Госпожа Домнола слишком хорошая стряпуха и слишком почтенная госпожа, дабы обременять ее моими друзьями. Что до близости, то они ближе всего стоят к моему карману, а я не из тех, кто носит там свою душу.
– Интересно, – сказал Фоллон. – Значит, вы считаете, что есть люди, у которых душа живет в кармане?
– Да, и чем больше в том же кармане денег, тем слабее и жальче душонка.
– Вы никогда не устаете поражать меня житейской мудростью, господин Ренье, – невозмутимо произнес Фоллон. – Где же, в таком случае, ваша душа?
– У меня душа помещается в груди. Как и положено, – объявил Ренье.
– Но вы уверены?
– Абсолютно.
– А доказательства?
– Когда я прижимаю к груди красивую женщину, я ощущаю трепет моей души, а это означает, что ее потревожили прикосновением.
– Женщину?
– Не притворяйтесь, будто не поняли, Фоллон. Вы умнее меня. Я говорил о душе.
– А я-то думал, будто вы говорили о каком-то обеде для своих друзей.
Ренье махнул рукой и захромал, держась за бок, вверх по лестнице.
Эмери встретил его настороженно.
– Что-то случилось?
– Почему ты так решил? – Ренье постарался придать себе беспечный вид.
– Какой-то ты взъерошенный.
– Тебе показалось.
– Нет, не показалось, – настаивал Эмери.
– Может быть, ты и прав, – сдался Ренье. – Если говорить честно, то… я не хотел бы причинять тебе беспокойство, брат, но тут исключительный случай.
– Женщина? – спросил Эмери, морщась.
– Женщина? – Ренье моргнул, как человек, сбитый с толку. Потом он засмеялся. – Какая еще женщина? Не стал бы я водить к тебе своих женщин… Нет, милый Эмери, тут совершенно другая история. Я попрошу тебя только об одном.
– Проси.
– Не убивай меня.
Эмери рассмеялся:
– Хорошо.
– Тебе очень захочется. – Ренье стал вдруг странно настойчив. – Когда демоны овладеют тобой, вспомни о том, что ты давал мне обещание. Вспомни о нашем общем детстве, о том, что мы – единоутробные братья… Словом, сдержи естественный позыв перерезать мне глотку.
– Все так плохо?
– Как для кого, – загадочно отозвался Ренье. – Я знаю, ты человек чести.
Не дожидаясь ответа, он вышел из комнаты и вернулся на первый этаж.
Там уже началась подготовка к непонятному празднику. Трактирные слуги доставили еду: обычные блюда, которые подают в харчевнях средней руки. Под хлопотливым руководством Ренье в нижней гостиной расставили столы, водрузили на скатерть миски и плошки, вытащили разрозненные ножи и ложки, нашли чаши и кувшины.
Ренье суетился, кричал, подскакивал, задыхался, хватался за бок, случайно разбил несколько тарелок и опрокинул супницу. Затем выставил всех слуг и сообщил Фоллону, что тот может быть свободен.
– Если услышишь шум сражения, – сказал Ренье напоследок, – то можешь вызвать городскую стражу. Но не раньше.
– Хорошо, – кивнул Фоллон и удалился. Ренье с восхищением глянул в его прямую спину.
Гости начали прибывать ближе к полуночи.
Ренье, разумеется, несколько преувеличивал, когда говорил о «клубе» кредиторов, но тем не менее многие из тех, кто одалживал Ренье более-менее крупные суммы, действительно были знакомы между собой. Среди них имелись игроки, владельцы харчевен, просто почтенные граждане. Каждого Ренье известил о приглашении лично или письмом, и все они пришли в смутной надежде получить наконец назад свои деньги.
Ренье встречал их как своих лучших друзей. Усаживал за стол, усердно потчевал, развлекал: болтал, громко хохотал, выкрикивал остроты.
– А вот и любезнейший господин Кавалон! – в восторге метнулся Ренье к последнему из пришедших. – Человек, который и подал мне идею собрать вас вместе! Представьте себе, не далее как сегодня утром господин Кавалон мне по-дружески жаловался, что слишком долго стоял в дверях своей лавки в ожидании, пока я приду к нему с деньгами. Стоял-стоял и обгорел на солнце. Показывает мне загар на лице и спрашивает моего мнения: не слишком ли экстремально. А я: «Когда речь идет о медном тазе, трудно судить об оттенках красного»… Ха-ха!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
