желание было, чтобы какой не скучной человек из всех по нынешнее время бывших путешественных описаний, також и из описаний однех народов по сообщенному здесь показанию, предпринял намерение к сочинению всеобщего описания народов, чем бы сия материя учинилась некоторую новой наукой, от которой бы потомство вечной пользы себе ожидать могло». Но Миллер-прагматик здесь же возражает себе, мечтателю, предлагая реальные пути развития обозначенного научного направления, исходя из пользы первичного накопления этнографических материалов и их сравнительно-исторического анализа. Научиться сопоставлять между собой различные компоненты культуры как родственных и соседних народов, так и народов, далеко отстоящих друг от друга во времени и пространстве: «Но как сие невозможно зделать, ибо описания народов ещё не достигли прямого совершенства, а паче когда в многих народах нет ещё никаких описаний, к отвращению сей трудности лучшего способу не находится, как ежели бы ученые люди во всех государствах о тех народах, о которых в состоянии свои мнения к тому присовокупить, путешествующим, которые ездят в чужестранные и весьма отдаленные земли, давать обстоятельные инструкции и, получаемые известия напечатав, на свет издавать могли; весьма бы полезно было, ежели бы они сочинения свои соединяли с другим всеобщим описанием народов, и каждый бы во своем месте сколько возможно учинил сравнение между разными народами нынешних и прошедших времен...». Дальнейший ход теоретических рассуждений приводит Миллера к выявлению перспектив этнографии в России. Рассматривая проблему сквозь призму собственного опыта, приобретенного в сибирской экспедиции, когда уже явно определилась зависимость народолюбивого ученого-просветителя от представителей администрации, Миллер, пишет: «Трудно сыскать такое государство, которое бы столь великое множество, да к тому же разного рода народов, которые в прочих европейских государствах и по имени неизвестны, под своею державою имело, как Российская империя. Пределами своими она прилегла ко многим соседним державам, которые существующими европейцами ещё не описаны. Частые посылки в дальнейшие провинции и соседственные государства подают изрядной случай к собиранию потребных известий. Но что уже действом исполнено, то по тому явствует, коим образом сие дело в небрежении оставлено не было при воспоследовавшем в 1733 г. моем отправлении в Сибирь, яко в таковую часть Российской империи, где между народами находится различие весьма велико: по высочайшему императорскому указу мне повелено было нравы и обычаи всех народов, которые мне на пути попадутся. Хотя сей труд наложен на меня излишной, однако могу сказать, что я во время всей десятилетней езды трудился в оном с великою охотою, что мне, упражнявшемуся в других важнейших делах, вместо отдохновения служило. Данные мне полномочные указы в производимых делах делали такую пособность, что трудно было чему-нибудь от меня утаиться. Ибо по силе оных указов все тамошние начальствующие чины по требованию моему обязаны были в произведении отправляемых дел чинить вспоможение, а паче, приискавши, присылать хороших толмачей, в которых я никогда нужды не имел. Ласковым же обхождением со многими народами, где мне несколько пробыть можно было, снискал я себе к тому как большую помощь, ибо я поступал с ними якобы с друзьями, чему они весьма рады были и допускали смотреть все и при том рассказывали. А без сего средства мне можно бы было всех их обрядов и прочих обстоятельств их языческого суеверия ни видеть, и ниже о том уведомить».
Приведенный отрывок характеризует ГФ. Миллера как ученого с гибким и широким теоретическим кругозором, прекрасно видящим перспективу этнических исследований в контексте исторической науки. Неслучайно А.Л. Шлёцер, с юмором относившийся к чужим авторитетам, в том числе и к Миллеровскому, приехал учиться в Россию не к поседевшим над книгами академикам, а к суровому, уже отосланному в почетную ссылку в Москву историку и этнографу, так и оставшемуся в понимании многих самоучкой. В последствии Шлёцер, характеризуя Миллера, писал: «В продолжение более чем тридцати лет он собрал невероятное множество известий о древней и новой истории, географии и политике этого новосозданного государства, которое до того времени было terra incognita или, что еще хуже, описывалось совершенно ложно недовольными. Но угнетенный неслыханными каверзами и ябедами Миллер сделался трусливым и долго не смел что-нибудь издавать из своих собраний в свет». Школа жизни, которую он прошел, была способна сломить сильнейшего, но к его чести, когда в 1751 г. академический советник И.Д. Шумахер поручил ему составить критический разбор изданного за границей сочинения И.Г. Гмелина о путешествии в Сибирь на предмет «...что в нем излишнего, непристойного и сумнительного находится», Миллер, несмотря на негативное отношение руководства Академии к уехавшему в Тюбингенский университет профессору Гмелину, не желая предать экспедиционной дружбы, ответил решительным отказом. Даже богатырский внешний облик и грубоватые манеры, которыми Миллер мог успешно соперничать с его постоянным оппонентом и критиком в Академии наук М.В. Ломоносовым, вызывали недовольство его недоброжелателей. Как писал о нем его ученик А.Л. Шлёцер «...он мог быть чрезвычайно бойким, у него были остроты и колкия выражения; из его маленьких глаз проглядывала сатира, а в образе мыслей было что-то великое, справедливое, благородное. Он был горячий патриот России...». От себя добавим, патриот России не чиновной и столичной, а скорее той, что открылась ему в молодые годы на Волге, на Урале и в Сибири, среди людей, не разучившихся еще воспринимать себя как часть большого мира окружающей природы.
Историк в России — фигура почти всегда политическая: с одной стороны, облеченная вниманием общества, ждущего открытий из своего славного прошлого; с другой — находящаяся под бдительным оком властей, жаждущих летописания не менее славного настоящего. В этой ситуации для Миллера, получившего уже в первые годы пребывания в российской столице несколько назидательных уроков лояльности, пресекших вольности, унаследованные из атмосферы германских университетов, было очень важно сохранить баланс между проявлениями самостоятельности мышления и показным верноподданичеством. Принципиальная позиция, занятая им по вопросу о работе П.Н. Крекшина «Родословие великих князей, царей и императоров», породила «дело Миллера» — многомесячное разбирательство сенатской комиссии и академической канцелярии. Представленная им в 1749 г. диссертация «Происхождение имени и народа российского» вызвала не только уничтожающую критику со стороны «антинорманистов», когда эта «скаредная диссертация» была предана огню, но и навлекла опалу со стороны двора. Ситуация несколько успокоилась лишь пять лет спустя, когда Академия наук вновь оценила деловые качества Миллера, избрав его своим конференц-секретарем.
На волне нового признания Г.Ф. Миллер предложил реализовать программу исторических исследований и популяризации исторических знаний, согласно которой необходимо было готовить труды по отечественной истории, публиковать уже написанные, комментировать выходящие за рубежом книги о
