Цифра эта, увы, оставалась теоретической, ибо любители «Фердинанда» были той же публикой, что приходила на завтрак с ноутбуком. К часу дня заказы заканчивались, но посетители оставались — и сидели часами, некоторые до трех-четырех дня. Прибыль от них уменьшалась с каждой лишней минутой, словно счетчик такси, тикающий в обратную сторону. Их лица омывал голубоватый свет мониторов; я беспомощно смотрел из-за стойки, как мерцает в полутьме зала целый сад светящихся яблок. Я практически уверен, что в конце лета и начале осени 2006 года из «Кольшицкого» больше обновилось блогов, больше было написано эссе в «Слейт» и сардонических рецензий в «Питчфорк», чем из любого другого кафе в городе.
Третий и самый неожиданный час пик начинался вскоре после пяти вечера. Вы можете подумать, что это возвращалась домой с работы категория «сливки-два-сахара», и будете неправы. Вместо них ранние летние вечера приносили волну пожилых дам, одиноких, очевидно состоятельных и явно не живущих в Нижнем Ист-Сайде. Они входили, тиская крохотные сумочки и трясущихся собачек; по-своему они так же не вписывались в обстановку, как и любители «кофе с собой». Мы прозвали их Ридикюлями и Синеголовыми, хотя на самом деле ни у кого из них не было голубых волос. Этот контингент обычно поставлял лучшие истории на следующий день («А потом она назвала меня милочкой. Милочкой»). Они заказывали все самое изысканное и дорогое и в ответ требовали определенный тембр обслуживания — угодливый, но бесстрастный. Нина либо физически не могла выйти на эту частоту, либо не делала этого из принципа. К моему удивлению, огромным хитом у этих дам стала Рада: она воспринимала общение с Синеголовыми как своего рода уроки актерского мастерства и даже переходила с ними на полубританский акцент а-ля Роза Кеннеди, который им явно импонировал. Что же касается меня, я прибегал к своему обычному грязному трюку: имитировал манеру, в которой ко мне обращались. Происхождение Ридикюлей оставалось интригующей тайной, пока я ее случайно не раскрыл во время очередной прогулки по окрестностям. В двух кварталах к югу от нас находился последний на Манхэттене магазин корсетов.
С семи до десяти вечера, как мы и предполагали, кафе было мертво. В этот затянутый промежуток мы с Ниной завели привычку лениво ужинать за столиком у окна, выставляя себя напоказ в качестве наших собственных идеальных клиентов. Тон этих ужинов варьировался от праздничного до похоронного в прямой зависимости от содержания кассы к середине дня: триста долларов были нашим заветным числом, которое мы без всякой надобности наградили правом диктовать настроение вечера. Если мы достигали этой планки, беседа струилась так же легко, как два месяца назад — в то время, к которому мы оба уже начинали мысленно прикручивать эпитет «старое доброе». В основном мы говорили о книгах; ни один из нас со дня открытия кафе не ходил в кино, зато времени для чтения было хоть отбавляй. Я провел июль с Харуки Мураками, наслаждаясь чопорной стойкостью его чистюль-рассказчиков и мерным маятником их проблем: пропала кошка, пропала женщина, пропала кошка, пропала женщина. Нина зачиталась бульварной эзотерикой и одолевала по шесть или семь поп-буддистских трактатов одновременно. По-моему, это чтиво ей подсовывала Рада.
Если же день не проходил в соответствии с планом — если в четыре часа пополудни поворот куцего ключа в кассовом аппарате приносил около двухсот долларов, как случалось два-три раза в неделю, — вечерний разговор за столиком у окна звучал совсем иначе: это был хоровод взаимных утешений. Каждый из нас говорил другому, снова и снова, что все в порядке, что все будет отлично, что только нужно о себе погромче заявить или, наоборот, дать людям время выйти на нас в удобном для них темпе, что люди, обнаружившие нас сами, почти неизменно становятся постоянными посетителями, что, разумеется, наша посещаемость не такая, как в других местах, потому что мы предлагаем людям атмосферу, что появится новый источник дохода, как только город выдаст нам лицензию на продажу алкоголя, что «Гугл» вчера выловил три новых упоминания кафе «Кольшицкий» в гурманских блогах и что все три были положительные и, наконец, что нам нужно сконцентрироваться на общей картине. Слова «общая картина» представляли собой безотказный спасательный жилет, мгновенно надувающийся плотик самообмана. В любых цифрах можно найти рост, если картина достаточно велика. Если считать, например, с апреля, когда кафе еще не было открыто, то мы явно заработали больше денег за последние два месяца, чем за первые два.
В хорошие вечера, впрочем, наши томные трапезы у окна смотрелись как кадры из романтического кино, разве что с диалогом посуше. Мы были одни вдвоем, посреди душного, обезумевшего от жары Манхэттена, в тускло освещенном закутке, который выкроили сами для себя из этого невозможного города. Рада исполняла свой подводный вальс между столами, расставляя и зажигая свечи. Если прищуриться покрепче, взять фокус помельче и ляпнуть на объектив побольше вазелина, то перед вами почти представала пара аристократических персонажей позапрошлого века с Радой в роли дружелюбной горничной. Около десяти вечера нас с Ниной даже можно было спутать с четвертой и последней категорией посетителей, которые в этот час только начинали подходить: пары на свидании.
Эта группа была моей любимой. Привлеченные огоньками свечей и сиянием витрины с пирожными, они нисходили на кафе как по волшебству в ту секунду, когда мы начинали переворачивать стулья. Иногда, если пара была достаточно симпатична, мы оставались открытыми на лишний час или два в ожидании расчета по двенадцатидолларовому чеку, потому что свидание шло хорошо и мы не хотели спугнуть влюбленных. Иногда, правда, свидание продвигалось даже слишком хорошо, заставляя красную как свекла Нину искать убежища в недокухне. Если ласки принимали совсем непристойный оборот (скажем, если возня под столом приобретала ритмичный, а не хаотический характер), я выходил из положения наипростейшим способом. На цыпочках я крался к айподу и заменял любую играющую в тот момент музыку на «Раммштайн». Это служило музыкальным эквивалентом опустошения на пол ведра ржавых гвоздей и срабатывало безотказно.
Иногда я видел ту же пару на следующий день во второй категории посетителей — молча завтракающими во вчерашней мятой одежде, блаженствуя или дуясь. Так или иначе, мы знали, что наше дело сделано. Если честно, я бы даже не слишком возражал против естественного завершения чьих-то объятий под нашей крышей. Мне нравилась идея, что спустя годы «Кольшицкий» будет фигурировать в чьих-то воспоминаниях — из тех, что красят сны и омрачают явь мужчинам среднего возраста: ах, если бы я только мог вернуться в то кафе! Вернуться, надеялся я, будет все еще можно; оргазм не гарантирован.
Вы могли заметить, что в этой классификации отсутствует одна важная демографическая группа — наши друзья. Возможно, они решили дать нам время втянуться в дело. И все-таки было немного странно, что ни один гость, отмечавший с нами открытие кафе в июне — ни Алекс Блюц, ни ресторанный критик Оливер, ни Лидия, ни Фредерик, — ни разу не заглянул к нам в качестве клиента. Нинины друзья-в-законе с юрфака тоже находили причины держаться в стороне. Нижний Ист-Сайд был «слишком далеко». «Какой там адрес, еще раз?» «Фуллертон — это между чем и чем?» «На работе страшная запарка — ну, ты же знаешь, как у нас все… Точнее, знала — счастливица!» «Мы на лето сняли дом за городом». «Слезаю с кофеина». Единственным полупостоянным посетителем пока что был, представьте себе, Вик Фиоретти, дипломатические отношения с которым мы восстановили после шести или семи подхалимских сообщений на автоответчике и личного слезного извинения перед Ниной за строчку про «желтую девочку». К моему вящему удивлению, Вик все время выступал в нашем районе — в маленьких клубах типа «Толстый карапуз», которыми Нижний Ист-Сайд пестрил, как раньше бодегами, каковые эти клубы и заменили, но также и в более серьезном «Меркури-лаунж» за углом и даже в придирчивом «Тонике» через пару кварталов к югу. У нас он появлялся после концертов, неизменно потный, неизменно пьяный, почти неизменно в прекрасном расположении духа. Он даже начал производить вялые попытки заплатить за свой кофе. Было похоже, что десятилетняя депрессия его наконец отпустила: каждая группа, для которой он разогревал зал, была потрясающей, каждый промоутер — милейшим человеком, и какая-то сказочная девушка вызвалась помочь ему составить офигительную адресную книгу. Я еле заставлял себя бормотать «поздравляю» в нужных местах. На фоне легкого остракизма, которому подвергали нас с Ниной все остальные, каждый визит Вика, хоть и не по его вине, бередил рану.
В то же время одиночество сближало нас с Ниной как никогда раньше. Мы разработали только нам понятные кодовые наименования разным пакостям: мышь была «джерри», таракан назывался «туранчокс» в честь уродливого карлика-злодея из наркотического советского фильма «Через тернии к звездам». Как космонавты на орбитальной станции, или полярники, или зэки, мы усердно, слой за слоем, закукливались в сленг и ритуал. Друзья? Не больно-то и хотелось.
