После я и Александра выпили по чашки чая. Во время чаепития девушка поинтересовалась, почему я так орал, будто меня кастрировали? Вот именно, ответил я, каждый день кастрация, да, Ванечка? Секвестированный одноименной кот согласно мяукнул, мол, в самую, блядь, точку, хозяин, и утащился под пыльную тахту, чтобы в гордом одиночестве помечтать о заплесневевшей колбасе. А, возможно, все-таки и о душистой кошечке?
Я же поспешил на деловое свидание. Небесная печь ещё не раскочегарилась и было приятно гулять по прохладным улочкам старой Москвы. Незаметно для себя самого я пропитался духом этого огромного мегаполиса и, если поначалу он вызывал необъяснимую тревогу, то теперь мы прекрасно чувствовали друг друга. Будучи газетным гонцом за сенсациями, я облазил все улочки-переулочки-закоулочки и мог без проблем проникнуть на любую закрытую территорию.
Однажды я покусился на частную собственность Соединенных Штатов Америки — влез в строящийся кирпичный склеп нового посольства. Это был нетрезвый спор с коллегами в День Печати, в котором Ванюха Лопухин одержал безоговорочную победу. Я носился по крыше и вспоминал нашу матушку, а за мной бегали морские пехотинцы и кричали фак ю. Потом мы побратались и тяпнули виски с водкой на брудершафт с Джеком, Джусом, Джо и Ли Освальдом. А мои протрезвевшие коллеги прыгали за железным забором и матерились от зависти, страшась перейти государственную границу. Глупцы, они не понимали, что рубежи и пограничные столбы внутри у каждого из нас. Человек свободный не имеет границ.
Площадь встретила меня знакомым памятником основателю города, птицами мира, порхающими вокруг него, шумным фонтаном, все тем же уличным фотографом, похожим на грустного ослика из мультфильма, и кафешантаном. Я примостился на его пластмассовый стул и начал по привычке дуть из бутылки газированную водицу.
Размышляя о своих насущных делишках, требующих моральных и материальных затрат, я собственной шкурой почувствовал постороннее внимание. Трудно объяснить словами, но то, что меня, как буку, изучали сомневаться не приходилось.
Что за чертовщина? Кто посмел нарушить мое конституционное право на личную жизнь? Скучающим взором обвел площадь — ничего подозрительного: ковыляют детишки у фонтана, пенсионеры на лавочках изучают политическую обстановку в стране и мире с помощью отечественных дзын-дзе-бао, уличный старичок-фотограф щелкает влюбленную провинциальную парочку и через час они отхватят на веки вечные счастливое мгновение из своей молодой жизни.
Уверен, мне ничего не угрожает; в крайнем случае, галопом вниз по Тверской, зажимая карман с доллярами. Скорее дело в другом: пытаются понять на сколько я платежеспособный и честный малый.
Я вздохнул — что за времена, никакой веры человеку. И, закинув ногу на ногу, расслабился, как медуза на солнце, показывая всем своим видом, что готов для конструктивного диалога.
Это принесло успех. На меня упала тень и я с ленцой поднял глаза, чтобы повторить историческую фразу, мол, какая сволочь застилает от меня светило. И проглотил от удивления язык, когда услышал знакомый старческий с хрипотцой голосок:
— Присяду-ка я, молодой человек. В ногах правды нетуть. Приустал таки, — и на соседний стул опустился уличный фотограф, так похожий на грустного ослика. С оливковыми зрачками, вобравшим в себя всю мировую печаль.
— Здрастье, — глупо проговорил я. — Вы Ося?
— А вы Иван свет Павлович, — добродушно улыбнулся старичок и кивнул на мой «Nikon». — Вижу, мы с вами, Ваня, одного поля ягоды? Можно полюбопытствовать?
— Пожалуйста, — снял фотоаппарат. — Вроде талисмана.
— Добрая машинка, добрая, — вертел «Nikon» в своих руках. — А у меня уникальная «Русь». Из такой вождя всего мирового пролетариата… Не желаете полюбопытствовать?
Я вздохнул — черт-те чем приходится заниматься, но уважил старость и прогулялся до фонтана. Фотоаппарат и вправду был древним, из красного дерева, с потертым малиновым плюшем. Сколько судеб отпечаталось в его объективе, ей-ей… И с этой мыслью вернулся под зонтик. Старый мастер цокал языком и вертел «Nikon», как ребенок новую игрушку.
— Ох, умеют поганцы ладить, — вернул фотоаппарат. — Так, о чем мы это, молодой человек?
— О наших общих интересах.
— Да-да, — пошлепал пастернаковскими губами господин Трахберг. Снимки презабавные. Очень, — и пронзил взглядом, точно шилом. — Но должен предупредить: с огнем играете, милейший Иван Павлович.
— Кстати, — не выдержал я. — Откуда вам мое отчество?..
— А мы все знаем, Ваня, — захихикал, вновь превращаясь в дружелюбного старичка.
— Мы — это кто?
— Мафия, мой юный друг, мафия, которой нет и которая повсюду, — развел руками, как чудодей, желающий, чтобы я лицезрел местную «коза ностра».
— Ладно, дед, — обиделся я. — Ври, да не завирайся. Ты такой мафиози, как я, — кивнул на памятник, — Юрий свет Долгорукий. У меня свой интерес, у тебя — свой. У монумента свой. Какие могут быть проблемы?
— Ох, молодежь-молодежь, — опечалился мой собеседник. — Голый расчет…
— … и такие же жопы, — уточнил я.
— Эх, где вы, души прекрасные порывы, — продекламировал старый папарацци. — Нету, — развел руками. — Попрошу денежки, молодой человек, — и приоткрыл ладошку, как окошко в казенном доме, что на улице «Матросская тишина».
— А где информация?
— Вы мне не доверяете? — изумился старичок. — Не верить Оси Трахбергу? Какие нравы, ай-яя, какой континент? Куда мы катимся, хотел бы таки я знать?
— В светлое завтра, — твердо ответил. — Если, конечно, мы до него доживем.
В конце концов был найден консенсус, мать его, гнусного, так. Мне идет часть информации — я отдаю часть суммы, мне ещё кусочек информации — и я кус в стариковские кусалки, ну и так далее. Пока стороны не окажутся при своих интересах.
Надо признаться, что дедушка русской фотографии сработал добросовестно — в моих руках оказалась подробная биографическая справка на некого господина Берековского: когда и где родился, как учился в школе, какое высшее учебное заведение закончил и в каком году, состоял ли в КПСС, был-не был, привлекался или нет, на ком женился, какого любовника и как имеет по вторникам, а какой имеет его по четвергам; а также родные детишки, любимые увлечения, грешки и слабости, членство в одной из партии демократического толка. И еще: трудится наш герой на банковской ниве. Генеральным директором коммерческого банка «Дельта» (название условное), его тело постоянно охраняется шестью головорезами. По тайному списку входит в десятку самых богатых людей республики. Жаден, скрытен, хитер и любит пение певчих птичек. Ко всему прилагается домашний адрес и номера телефонов.
— Да, — задумался я. — Такого на арапа не возьмешь.
— Это ваши проблемы, Иван милейший Павлович, — поднимался старый папарацци из-за столика. — Повторяю: играете с огнем, можно подсмалить бейцала, мой юный друг. — Отмахнул ручкой на прощание. — Будет интерес, шарите через известных вам людей…
Мы раскланялись и старенький уличный фотограф похендыкал к своему рабочему месту. Вместе с капиталом, на который можно было прикупить дачный участок в Барвихе (4 га) и выращивать там длинноствольные огурцы да морозостойкие помидоры, чтобы после их полного полового созревания употреблять для здоровой и правильной пищи, укрепляющей сердечную мышцу.
Эх, и почему я такой честный малый, вручил бы дедку два доллара, ему бы хватило до конца его полнокровного существования. Нет, нельзя рисковать по такой безделице. Думаю, коль мы пришли за помощью в мир нам незнакомый и скрытый от глаз обывателя, то лучше не нарушать его законы. Хотя, как известно, у нас все законы, что дышло, куда Царь-батюшка, хмельны очи, повернет, туда и вышло.
Мы живем по своим законам, вот правда жизни нашего чудного народца. Такую он иногда вывернет душевную азиатскую потребность, что вся ухоженная и чистенькая пруссачья Европа от испуга пустит стыдливый пук.
И это правильно. Что можно ожидать от первой в мире страны по всевозможным мыслимым и немыслимым экспериментам? Мы первые везде — по морозам, нефти, лесу, водки, политическим партиям, государственной порнографии, кровопусканию и всеобщему распи()дяйству.
У нас взрываются атомные электростанции, уходят камнем в холодную бездну океанские секретные субмарины с ядерной начинкой, дотла сжигаются в газовом пламени пассажирские поезда, постоянно проводятся народные игры по обмену карманной наличности, знаменитый балет «Лебединое озеро» П.И. Чайковского демонстрируют по ТВ исключительно в дни путчей, национальный позор показывают всему миру, чтобы тот воочию убедился в меткости и боевой готовности гвардейских танковых соединений, и так далее.
Словом, все народы мира и Европы, пока слегка потравленные нашим мирным атомом, затаив дыхание, с напряжением ждут, что ещё им преподнесет уму непостижимое наше азиатское раздолбайство. И они, безусловно, правы в своем жалком, мещанском геце, то бишь страхе. Мы — страна неожиданных, иногда самых нелепых и диких событий с точки зрения цивилизованного бюргера, жизнь которого размерена, как дорожная разметка на скоростном бетонном бане Бонн-Кельн, как теплое пиво по утрам, как скунсовый шнапс по вечерам и добропорядочная, плановая эякуляция по выходным дням. Скучно живете, господа.
