— Предлагаю навестить пациента. Как его лучшие друзья.
— С передачей, — пошутили, жестокосердечные.
— С чем?
— Ну там пирожков с опятами-котятами, можно мариновых огурчиков к водочки…
— Тьфу на вас, стервецы, — расстроился Миша, обращаясь за сочувствием к девушке. — Разве можно с такими раздолбаями иметь дело?
— Нет, нельзя, — заметила Саша. — Они таки у меня дождутся, что я их потравлю газом глубокого поражения, — и для вящей убедительности продемонстрировала нам баллончик.
Мы занервничали, как тараканы, предчувствующие скорую дустовую атаку, и со всей ответственностью заявили, что больше не будет так нескладно шутить. На этом все закончилось — мы подкатили к шлагбауму, перекрывающему путь в больничный комплекс, напоминающим сотами светящих окон преснопамятный многопалубный «Титаник».
Князь Мамиашвили протянул пятнистой охране хрустящий пропуск, вмиг открывающий все запоры и ворота в этой несложной жизни, и мы проследовали вглубь территории.
Найдя приемный покой и раздавая хрустящие пропускные квиточки всем, кто был способен нам помочь лучше ориентироваться в больничных лабиринтах, я и Сосо проникли в палату, где находился нужный нам страдальческий объект. Только на пять минут, предупредила медсестричка Соня, сделавшая вид, что верит в нашу благонадежность к больному, который лежал на койке, как на постаменте, и прибалтийским напряженным лицом был бесцветен. Капельница с золотым раствором через трубки питала ослабленный организм. Как говорится, люблю грибочки в собственном соку-с!
— Эй, — потревожил чужую руку. — Как дела? Хорошо?
— Ты ещё спроси о здоровье, — оскалился Сосо. — Зачем он нам? Труп и то лучше.
— Не действуй нам на нервы, — прошипел я, заметив, как подрагивают веки любителя мухоморов. — Эй, мы ваши друзья.
— Тр-р-уздья, — разлепил губы господин Субайсис и у него невольно получилось «груздья».
Было смешно. Князю Мамишвили и он, давясь смехом, удалился в коридор флиртовать с медсестричкой Соней. А я остался, хотя, признаться, толком не понимал зачем мы потревожили несчастного?
Дежурный врач Петренко подтвердил диагноз, а на вопрос, не может ли такого быть, что нашего друга потравили умышленно, как крысу, пожал плечами и ответил, что признаков преднамеренного отравления он не наблюдает. Крупный врач был похож на добродушного вислоусого хохла, и ему верилось. Тем не менее я сам хотел убедиться, что господин Субайсис не имеет никакого отношения к сложным и опасным проблемам, которые возникли у нас.
Вглядываясь в мутные зрачки пациента, я поинтересовался, сам ли он заказал себе ужин и не было ли рядом кого-либо? Я говорил на тарабарщине, потому что больной не понимал, что от него хотят, кроме анализов. Его полулетальное состояние и общая больничная обстановка убеждали, что мы пошли по неверной тропе в своих поисках. Господин Субайсис оказался лишь нашим случайным попутчиком. Со слабым желудком. Но теперь эта версия отработана и можно начинать новую.
Я покинул палату, оставив господина из шовинистической к нам Литвы в глубоком недоумении, что за странное посещение с бессмысленными вопросами и главное — без гостинца, а ведь так хочется после подобной тотальной потравки нежно-жареных рябчиков, анчоусов в собственном соку и соплистых устриц с простуженным шампанским!
Увы, не всегда наши мечты сбываются. Грезишь о кипучем, лопающемся пу-пу-пузырьками божественном напитке, а тебе тыкают в хайло резиновые трубки, пропуская через них вонюче-прокисший лечебный раствор. Брр!
— Ничего, — успокоил я друзей, — теперь будем знать, куда обращаться в таких случаях. Вон, Сосо подружился со всем медперсоналом.
— Это мне обошлось в круглую сумму, — огрызнулся князь. — Вычту из твоего гонорара, порнограф.
— Был бы из чего вычитать. Как бы нас не вычли из этой жизни, резонно заметил я и мы, летящие на своем автомобильном болиде по празднично-ночному городу, призадумались над тем, что такая малоутешительная перспектива вполне возможна.
И очень даже возможна, если не соблюдать первое правило в этой милой и чудной жизни: no pick up the mushroоm. Что значит: не собирать, блядь, грибы в местах опасных для жизни.
Новый день начался для меня с катастрофы — ну, это я, пожалуй, подпускаю для красного словца. Ничего страшного не случилось. Я ждал телефонного звонка от информационных источников Исидоры и поэтому бегал к аппарату, как ученая собака академика Павлова к миске с непроваренным геркулесом, получающая (это я про пса) условный сигнал и пинок в бок от естествоиспытателей. И добегался — цапнув трубку, услышал родной голос одной из бывших жен.
— Лопухин, — это была Асоль, — как тебе не стыдно? Как ты можешь жить в таких экстремальных условиях?!
— Я заплатил за три месяца вперед, — заорал в ответ. — На эту сумму можешь купить ребенку остров!
— Какой остров? — изумилась б/у супруга. — Ты что, совсем там… вместе с котом?
— А это не твое дело, родная моя?! Что хочу, то и делаю! Делаю то, что хочу!
— Это я вижу. Собственными глазами. Журналюга проклятый, — и услышал знакомую роматическую капель.
О, боже мой, что же я такое натворил, что Асоль выдвинула столь весомый аргумент, как слезы? И что же в конце концов выяснилось? Проклятье! Такое могло произойти только со мной, разгильдяем из разгильдяев.
Помнится, при последней встрече, когда я подарил дочери и её подружке Юлечке Титовой роликовые коньки, мне пришлось брякнуть бывшему тестю о будущей якобы скандальной статейки, которая вот-вот выйдет в газете «Правда». Под псевдонимом Папандопуло. И что же? Сегодня по утру открывает уважаемый Аристарх Сидорович любимую газетенку, чтобы культурно сделать вместе с ней нового дня глоток (кофе), и натыкается на статью, подписанную этим самым бесхитростным псевдонимом. Читает её самым внимательным образом, потом покрывается нездоровым свекольным цветом и, хватаясь за грудь, падает в кресло, как боец на деревянный топчан после охраны рубежов Родины. Оказывается, этот чертов спецкор ведет собственное расследование по «золоту партии» и подробно повествует, каким опасностям подвергается его персона от шантажа и угроз до откровенного мордобоя.
— Ты хочешь, чтобы тебя закатали в асфальт? — вопрошала бывшая супруга, накушавшаяся импортных киногамбургеров в ночи. — Подумай о ребенке. Как тебе не стыдно! Ты хочешь осиротить дочь! Мечтаешь об этом, да?!
— Заткнись, дура! — орал некрасиво и свое. — У тебя вместо мозгов геркулесовая каша!.. Повторяю: я живу своей жизнью. И потом — это не я! Нас двое… этих Папандопуло!.. Прекращай истерику! А папе советую не читать СМИ, и будет чувствовать себя, как Санта Клаус на Рождество!.. — И бросил трубку, чтобы тут же её поднять, услышав новый сигнал. — Асоль, не сыпь мне соль на раны. Черт бы вас всех побрал, оставите меня в покое или…
— Это таки не Асоль, молодой человек, — услышал незнакомый голос. Это Ося.
— Не знаю никакого е' Оси! — и шваркнул трубку на аппарат, чтобы глубоко задуматься и спросить себя: что ж ты, засоранец, делаешь, что ты делаешь, Мудак Иваныч этакий, делаешь-то что?!
К счастью, словесная экзекуция была прекращена — вновь раздался малиновый для уха перезвон и я услышал все тот же незнакомый голос со старческой хрипотцой:
— Это таки Ося, молодой человек. Мне бы можно господина Лопухина?
Я признался во всех грехах и облил помоями весь женский род. Мои извинения были приняты, после чего я узнал, что мой заказ выполнен и, если молодой человек таки готов его получить, то может прибыть на старое местечко, что у фонтана. Но по-новому времени от прежнего, когда я встречался с милейшими людьми: минус два часа. Я понял престарелого конспиратора и спросил, как я его узнаю?
— Я вас признаю, Иван Павлович, — усмехнулся мой невидимый собеседник. — Надеюсь, вы платежеспособны, как утверждают наши общие друзья?
— Они утверждают правильно, — проговорил с твердостью идиота. — Думаю, Осип, мы ещё потрудимся вместе на славу…
— Осип, хи-хи, — захихикал старичок. — А вы, Лопухин, веселый человек, буду рад с вами познакомиться.
Я бы тоже радовался, как ребенок роликам, когда за информационное фу-фу мне бы вручили три тысячи $. Не бог весть какая сумма, но посетить ресторацию «Метрополь» можно. Чтобы выдуть чашечку турецкого кофе. А потом поиметь орально и анально перламутровую блядь в покоях с обшивкой, напоминающей березовую рощицу в пору весеннего цветения.
Подозреваю, что подобные мысли обуревали князя Сосо Мамиашвили. Он возлежал на аэродромной софе в комнате у Софочки и делал вид, что спит, как комбайнер после трудной и трудовой вахты. Хотя от моего беспощадного ора в телефонную трубку проснулась вся столица, включая и наш коммунальный клоповник.
Присутствие любимой и любвеобильной женщины, пухленькой, как французская булка, не дало повторить товарищу все, что он думает о моих расточительных методах ведения дела. Он лишь попросил Софочку запомнить эту минуту, чтобы быть живой совестью, если я отпущенную сумму спущу в личных целях. Доверие — прежде всего, ответил я и зачем-то понюхал полученные новенькие ассигнации — у них был запах машинного масла.
